Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 6, 2003

Ирина Василькова

Предзимнее укрывание роз

Василькова Ирина Васильевна родилась в Люберцах. Выпускница Литературного института им. А. М. Горького. Преподаватель московской Пироговской школы. Автор трех сборников лирики. В нашем журнале печатается впервые.

Ты молчишь так давно, что уже не больно:медленная мучительная анестезия,потеря ориентации, гипноз, нирвана,какая разница — на обед или на ужин.Одиночество ходит странными путями —не только дикой голизной пустыни,но стриженым изумрудным газоном тоже.Сейчас оно приткнулось под нищей кроной дерева,которое засуху переждать не в силахи просит, чтоб любили его и жалели,и заплакало бы — да не хватает влаги.Интересно, куда ты уплываешь ночью?Какие миры тебе соприродны?На каком языке говоришь сам с собою?Наверное, для лингвиста он совсем прозрачен —в нем нет понятий жалеть и плакать,а все глаголы — только мужского рода.И если мы с тобой одной крови,то я попрошу себе другую шкурку.Так и спи, мой стеклянный, чешуехвостый,даже во сне излучающий совершенство.Не поднимай век, а то увидишьпрозрачную тоненькую лодыжку,бисерную кожу, одышливое горло —тварь, внимательно следящую из бездныкруглым золотым лягушачьим глазом.

Это текст, записанный на песке:строчку слизывает волна, не дав ей достичь финала.Стая нырков жирует невдалеке,таская рыбку из бездны мало-помалу.Испытываешь меня — ну что ж, пускай,закаляй сталь, завязывай в узел, гни подковы.На декорациях облезла краска (печаль? тоска?) —в старых сыграли, теперь поиграем в новых.Тяжелое солнце, хрипло дыша, ползет в зенити падает, насмерть разбившись о ртуть залива.Ледяное эхо вертикально во мне звенит,случайные чайки отражают его пугливо.Водопад застывший, висящий на волоске(при нуле по Цельсию), — такие дает уроки!Под ногами хрустят ракушки — их тысячи на песке,выброшенных, ненужных, переживших все сроки(разбитые амфоры бессмысленной красотыс нутром остывающего перламутра), хрупких,как я, неодолимых, как ты,и мертвенных, как последнее наше утро.

По пустым просторам гуляет вьюга —октябрю не хватило накала, что ли?А поскольку и нам не хватило юга,мы с тобой на север идем, подруга,где, мерцая, светится алым поле.Красный глаз мертвеющего светилаозаряет цветом тягучей болилик земной, склоненный вполоборота.Не винись, фортуна, — я все простила —если воздуха родины не хватило,мы его поищем в других широтах,на просторах иной, ледяной Эллады,в соляных склепах, оплывших фьордах,где припай прошибают морские гадыс отпечатком ада на узких мордах.Где резвится полярный Эол колючий —ртутный блик ликует на дне провала,однокрылое слово висит над кручей,зацепившись плечом за сухие скалы;стужа рвет покровы когтем железным,мы не верим уже никаким ответам —сделай вдох ледяной перед вечным летом —лед горит и брызжет пурпурным светом,темно-красной тушей сползая в бездну.Ты же слышишь воловье гуденье крови,моя летняя, вечная, золотая,мерзлоту горящим крылом сметая,на одной любви и на честном словев сияние северное влетая.

С северным ветром делить ледяную постель —странные игры, но если означить цель —приноровиться к узам грядущей стужи,к мертвенной вечности — выбор не так уж плох.Горлом стеклянным впивая морозный вдох,помню о том, что когда-нибудь станет хуже.Мы не южане — от северных матерейнас принимал в подол акушер-Борей,в слабые вены вплывая ртутью ползучей,градусник в обморок падал ниже нуля,жестью гремела торжественная земля,грудь подставляя заступу — так, на случай…Но жизнь уступчива — ее выжимают на край,а она все пуще ветвится — кому-то райи в глухой воде под панцирем Антарктиды.Я тоже выживу — в ледяном аду,и, жидкий азот вдохнув, снова к тебе приду,заморозив до времени слезы, шипы, обиды.

В нашем краю даже реки впадают в лед,застывают в желе аорты подземных вод,и, бинтуя стебли к зиме мешковиной грубой,я не жду возвращенья полуденного огня,но остаток нежности — вот что спасет меняот лихой зимы, вечности тонкогубой.Ну что тебе стоит — укрой меня, защити,я побег предзимний — тревогу мою прости.Обведу твою щеку движением осторожными, боясь ответа, скажу тебе не о том,что болит внутри, — о том, как устроить домпод сквозной дерюжкой, ветхим клочком рогожным.

Нарастает лед. Жизнь промерзает до дна.В голове бардак — огненная страна,вулканический выброс, горящий фосфор тоски.Зима, зима — что ослабит твои тиски?Огонь и лед — ничего себе перепад,амплитуда крови, прямая дорога в ад.Не рвись, золотая рыбка, не злись, вмерзай в стекло,всех давно поймали, тебе одной повезло.От них — перышки, чешуя, рыбий скелет,а тебя найдут нетронутой через тысячу лет.

Пока я сидела в позе лотоса,мой муж насладился жизнью тридцать три раза,потерял подружку, нашел другую,теперь впал в депрессию, уже надолго.

Пока я сидела в позе лотоса,сын изучил два огромных талмуда —древнегреческий и древнекитайский,полюбил лесбиянку, послал ее к бесу —теперь обнимается с бас-гитарой.

Пока я сидела в позе лотоса,моя сестра сменила точку обзора —в Лос-Анджелесе у нее престижная вилла,две машины и новый друг ежедневно,раньше звонила — теперь перестала.

Пока я сидела в позе лотоса,три государства вышли войной друг на друга,террористы в бассейн подложили бомбу,на светской тусовке запахло кровьюи открылось новое кладбище в микрорайоне.

Пока я сидела в позе лотоса,надо мной сместились знакомые звезды,пролетел век, за ним еще — быстрее, быстрее,одно мироздание кончилось — пошло другое.

Я открыла глаза — а на водной гладимиллионы лотосов колыхались,и я теперь была самым младшим,и жестокое солнце палило с неба.

Валерий Попов

Третье дыхание

Окончание. Начало см. «Новый мир», № 5 с. г.

Глава 13

Давно не было такого глухого утра. Все словно заложено ватой. Вспомнил, проснувшись: такой выпал вчера снег! И не просто выпал: я стоял на коленях под ним, глядя в небо, словно пытаясь по нитке с белыми узелками подняться туда. «Помоги оказаться ей дома! Все остальное — я сам!» Погорячился под снегом! Что «остальное — я сам»? Сам-то в порядке ты? Дом-то — в порядке? Не сойдет ли тут она снова с ума?

Вдев ноги в тапки, кряхтя, прошаркал на кухню. Холодильник. Первый бастион. Оставить все так, как при ней лежало? Все эти крохотные скомканные целлофановые мешочки, которые она, озабоченно что-то нашептывая, складывала-перекладывала? Некоторые из них уже вздулись, несмотря на холод. Представляю, сколько там киснет всего!

При всей ее как бы тщательности, она выкидывала в ведро или забывала на прилавке шикарную свежую еду, а эту — перекладывала и с обидой — до слез — выкидывать запрещала! Честно говоря, «собачка» у нее уже тут завелась. «Ты, Нонна, гений гниений!» — весело ей говорил. Смеялась сначала: «Ты, Веча, мне льстишь!» Потом — плакала. Теперь ее «собачка» там. Триста у. е., что отвалил мне Боб за безуспешное воспевание сучьев, целиком почти на ее лекарства ушли. Есть толк? Вообще, если вглядеться, то есть… На мой пакет с передачей посмотрела и сказала: «Став сюды!» Заклинание наше. А в заклинаниях этих — наша жизнь. Как жизнь Кащея в иголке, спрятанной в яйце.

Жили мы тогда еще в Купчине, на болоте. Пустые прилавки. Жуткие времена. Но самое отвратительное было дело — бутылки сдавать. Стояли по многу часов. Сырость, туман. Измученная, плохо одетая толпа. Сколько перенесли издевательств! Почему сделано было так, что полдня надо было мучиться за эти копейки? И не денешься никуда. Хоть вой! По длинной очереди вдруг слух проносился: молочные не берут! Почему, как? Без комментариев. Некоторые только с молочными три часа тут и стояли. И снова — удар: винные по ноль семьдесят пять не берут! Стон волной проходил. Кто же так издевался над нами? За что? Окончательно продрогнув, сломавшись, медленно спускались по осклизлым ступенькам в подвал. Ступенька — полчаса. Вместе с Нонной обычно стояли, морально поддерживали друг друга. И — наконец-то! Приемное помещение. Желанный подвал. Кислый запах опивок в бутылках. Лужи на полу — почему под крышей-то лужи?! Без комментариев — как и прочее все! На весу тяжеленную сумку держать? Не в лужи ведь ставить. И вдруг однажды — как раз день моего рождения прошел — тяжелую сумку доволок. И старушка обтрепанная, в углу, с жалкой кошелкой, засуетилась. И засияла вся! «Да ты ня дяржи, ня дяржи! Став сюды!» — освободила сухой островок, сама вся в стенку вжалась. Заботливо так и радостно на нас глядела, рот сухою ладошкою вытирая. С тех пор, стоило нам сказать где-то «Став сюды!», сразу же легче становилось. Вспомнила она! Размечтался я…