Виктория Токарева - Инфузория-туфелька

Виктория Токарева

•

Инфузория-туфелька

I

Ноябрь. День короткий. И только утро бывает радостным. А к середине дня сумрак ложится на землю, как ранняя старость.

Марьяна отправила сына в школу и забежала к соседке на кофе. Ни у кого кофе нет, а у соседки Тамары — есть. Такая она, Тамара. У нее есть больше, чем у других: интересная работа, прочная семья, страстная любовь. Любовь реет над ней, как знамя над Кремлем. Красиво полощется на искусственном поддуве. Правда, знаменосцы меняются.

Однако сейчас и знамя поменялось. Но это уже другая тема. Это уже политика. Политикой заняты все каналы телевидения, кроме коммерческого «2 x 2». Там с утра до вечера беснуются, как в зоопарке, патлатые парни и девки. Запад прорвался на Восток. Проник. Просочился. Пенсионеры смотрят остекленевшими глазами. За что боролись, на то и напоролись.

Но при чем тут политика, пенсионеры…

Вернемся на кухню, к Тамаре и Марьяне.

Тамара похожа на двойной радиатор парового отопления: широкая, жаркая, душная, как переполненный летний трамвай. В ней всего слишком: голоса, тела, энергии. А в Марьяне всего этого не хватает: она бесплотная, тихая, бездеятельная.

— Пасешься, — говорит ей Тамара. — Как корова на лугу. И колокольчиком: звяк-звяк…

— Это хорошо или плохо? — не понимает Марьяна.

— Корова? Конечно, хорошо. Но кошка лучше.

— От коровы молоко. А от кошки что?

— Ты меня перебила. На чем мы остановились?

Тамара рассказывала про очередного знаменосца. Познакомились в ресторане, встречали Новый год. Тамара была с мужем, он — с женой. Он углядел Тамару из другого конца зала. Подошел. Пригласил.

— Ты остановилась, как вы пошли танцевать, — напомнила Марьяна.

— Ага. Он сказал: «Меня зовут Равиль». Я спросила: «Это татарское имя?» Он ответил: «Мусульманское». Вообще, знаешь, в мусульманах что-то есть. Какой-то флюид.

Лицо Тамары стало мечтательным, как будто она вдыхала мусульманский флюид.

— А особенно хорошо получаются смеси: русский и татарин. Или русский и еврей.

Тамара говорила о людях, как о коктейлях.

— А если еврей и татарин? — спросила Марьяна.

— У меня был такой знакомый. Мы его звали «Чингиз-Хаим». Сумасшедший был. В диспансере на учете состоял. И некрасивый. Кровь, наверное, плохо перемешалась. Сыворотка.

— Ну, танцуете, — напомнила Марьяна.

— Да. Рука жесткая. Голова мелкая, как у породистого коня. Пахнет дождем.

— А где он под дождь попал?

— Ну какой дождь в ресторане? Ты странная. Свежестью пахнет. В смысле — ничем не пахнет. Стерильный. Чистый. Но в глазах что-то не то. Шьет глазами влево, вправо, соображает…

— Плохо, когда не смотрят в глаза, — согласилась Марьяна. — Я этого терпеть не могу. Как будто курицу украл.

— Да мне вообще-то было плевать — куда он смотрит. У меня тогда депрессия была. Меня Андрей бросил.

Андрей — это предыдущий знаменосец. История с Андреем длилась довольно долго, года два.

— А ты любила Андрея? — удивилась Марьяна.

— Безумно, — тихо сказала Тамара. — Мы, правда, все время ругались. Однажды даже подрались. Я ему чуть руку не сломала.

— А ты пошла бы за него замуж?

— Так я же замужем.

— Но если ты полюбила человека…

Марьяна не понимала, как можно двоиться: любить одного, жить с другим. Душа в одном месте, тело в другом. Это и есть смерть, когда душа и тело в разных пространствах.

— Муж — это муж, — упрямо сказала Тамара. — Семья — это общие задачи. А какие у нас с Андреем были общие задачи? Обниматься и ругаться.

Тамара замолчала.

— Все равно ничего бы не вышло, — сказала она. — Хотя он один жил. У него как раз тогда мать померла. От рака. Я брезговала есть его ложками. Новые купила.

— А где ты купила? — удивилась Марьяна.

— Из Испании привезла. Ложки, и полотенца, и даже простыни. Он понял. Обиделся…

— А дальше что было?

— Когда?

— На Новом году. Вы потанцевали. А потом?

Тамара не ответила. Она ушла мыслями от Равиля к Андрею.

— Вообще он ужасно скучал по матери. Оставлял в ее спальне яблочко. Апельсинчик. Ему казалось, что она приходит ночью. Слышал шаги.

— Сдвинулся, что ли?

— Нет, просто первые девять дней душа человека в доме.

— Интересно… Девять дней не прошло, а он уже бабу в дом привел.

— Ну и что? Он тосковал. Это как раз понятно…

— А ты бы пошла за него? — спросила Марьяна.

— Я для Андрея — старая.

— А сколько ему?

— Сорок.

— Ну и тебе сорок.

— Правильно. А мужику в сорок нужна женщина в двадцать.

— А кому нужна женщина в сорок?

— Никому.

— А тогда зачем все это?

— Что?

— Ну ЭТО. ВСЕ.

— Ты какая-то странная. ЭТО и есть жизнь. Неужели не понимаешь?

Марьяна понимала. Она тоже не могла жить без любви. Но у нее была одна любовь на всю жизнь. Муж. Аркадий.

Они вместе учились в школе, начали спать в десятом классе. Они засыпали, обнимаясь, и вместе росли во сне, и их кости принимали удобные друг для друга изгибы и впадины. Они слились друг в друге. А потом в сыне. Ребенок был поздним, они тряслись над ним. У Марьяны не было и не могло быть других интересов. Она не понимала Тамариной жизни: как можно ложиться с чужим, обнимать чужого. Потом делать его своим, обнимать своего. Потом отдирать от тела вместе с кожей. И возвращаться домой, ложиться к мужу, который уже стал чужим, и мучиться, и ждать, пока нарастет новая кожа.

Марьяна брезговала жизнью своей соседки, как та ложками Андрея. Но каждый день ее тянуло сюда, в эту кухню. Марьяна усаживалась, пила кофе, слушала продолжение сюжета, подзаряжалась энергией чужой страсти.

Такое поведение по большому счету было безнравственным. Брезгуешь — не общайся. Обходи стороной. Но Марьяна приходила, садилась, и пила кофе, и слушала, и сопереживала. И более того, выслушивала нравоучения от Тамары.

— Как ты можешь так жить? — вопрошала Тамара. — Ни дела, ни романов. Только дом. Живешь, как улитка.

— А когда мне? — виновато оправдывалась Марьяна, будто и в самом деле была виновата.

Ей тоже хотелось спросить: «А ты, как ты можешь ТАК жить? Как жонглер в цирке. Жонглировать такими разными шарами: семья, хозяйство, работа, страсть — все это подкидывать на разную высоту и ловить».

Сколько надо здоровья и изобретательности? И как изменилось понятие нравственности за какие-то сто лет. Катерина из «Грозы» изменила мужу и утопилась, не вынесла раздвоенности. Анна Каренина познала презрение общества, не говоря уже о том, что бросилась под поезд. А сейчас никакого общества и все Анны. Без Вронских.

А что за мужчины? Какой-то Андрей, который на другой день после смерти матери привел женщину. Какой-то Равиль пришел с женой встречать Новый год и тут же присмотрел другую. Пригласил танцевать. А Борис — муж Тамары. Скорее всего у него своя жизнь и его устраивает такое положение вещей. Это не дом, а стоянка, аэродром, где каждый ночует, чтобы с утра вылететь в другую жизнь, шумную и событийную. Настоящая жизнь проходит за стенами.

Дом — гостиница. И вся жизнь — непрекращающаяся командировка.

— Пойду! — Марьяна поднялась.

— Ну подожди! — взмолилась Тамара. — Я тебе не рассказала самого интересного.

Марьяна открыла свою дверь — железную и толстую, как сейф. У них было что украсть. От родителей Аркадия осталась дорогая антикварная мебель. Папаша был спекулянт, царство ему небесное. Сейчас назывался бы бизнесмен.

Марьяна уважала старика за то, что в свое бездарное время он нашел в себе достоинство жить по-человечески. Умер, правда, в тюрьме. Время ему такое досталось.

В доме не было ни одной случайной вещи. Аркадий сам заказывал у умельцев медные ручки. Мог полгода потратить, чтобы найти нужную панель из красного дерева.

Аркадий создавал, а потому любил свой дом.

Энергия ожидания наполняет жилище, как теплом. И, входя с улицы, такой промозглой, неприветливой улицы, — сразу попадаешь в три тепла: ждет жена, ждет сын, и даже собака выкатывается под ноги с визгом счастья.

В такой дом хочется возвращаться откуда угодно.

Базар развлекает яркостью красок и разнообразием лиц: славянских и восточных. Марьяна бродит по рядам, отмахивается от веселых приставаний молодых азербайджанцев. Покупает золотую курагу, бурые гранаты, телячью печень — все за бешеные деньга, страшно выговорить. Каждый раз совестно расплачиваться, кто-то обязательно сзади стоит, и смотрит, и думает: у, буржуи проклятые, кооператоры.

А они не буржуи и не кооператоры. Просто у Аркадия случайно прорезалась золотая жила: реставрация икон. За валюту. Заказов много.

Аркадий реставрирует так, что икона остается старой. Несет время. Аркадий чувствует время. И мастера.