Павел Пепперштейн - Военные рассказы

ПАВЕЛ ВОЕННЫЕ

ПЕППЕРШТЕЙН РАССКАЗЫ

Высоко, высоко

Взлетел сокол.

Высоко, высоко

Взлетел сокол…

Выше того,

выше того

Моя радость

Выше того.

Война вскрывает тайны, к ней самой отношения не имеющие.

БОГ

В 1919 году корпус кавалерийского генерала Белоусова, спешно отступая, натолкнулся на разъезд красных в районе станции Можарово.

В ходе внезапного и недолгого боя красные были уничтожены, командир разъезда захвачен в плен.

Его привели в полевой штаб полковника Гессена Алексея Михайловича, который приходился братом известному любителю античности. Штаб разместился в комнате станционного директора. Немолодой полковник в спешке писал письмо, когда ввели арестованного. Полковник бросил на него взгляд сквозь хрестоматийное пенсне: перед ним стоял человек лет двадцати пяти, смуглый, подтянутый, в кожаной куртке, галифе и сапогах.

Обычный военный, каких Гессен видел тысячи.

– Ваша фамилия? – спросил Гессен, пририсовывая в конце письма к завершающей французской фразе шутливого плачущего ангела.

– Назаров, – ответил арестованный.

Гессен хотел задать еще несколько вопросов, но одновременно зазвонили два телефона и вошли два офицера с сообщениями. Времени на допрос у полковника не нашлось.

– Здесь поручик Ветерков, по вашему распоряжению, – наклонился к Гессену адъютант.

– Очень хорошо, – полковник быстро запечатал письмо и надписал длинный конверт. – Пускай отвезет это в штаб корпуса и передаст Литвинову.

Тот сегодня отбывает в Одессу. И вот еще…

Гессен пожевал бледными губами под аккуратной щеточкой полуседых усов:

– Этого красноармейца надо бы расстрелять.

Мы нынче ночью уходим, и все такое прочее…

Некогда с ним возиться. Прикажите Ветеркову, уж заодно… Пусть не взыщет, передайте. И не надо на станции. В лесу. Всё.

Лес, сначала жидкий и скучный, но постепенно густеющий и обретающий даже некоторую сочную красоту, начинался сразу за станцией. Поручик Ветерков шел по тропе, держа в правой руке револьвер, а перед ним на расстоянии пяти шагов шагал красноармеец в кожаной куртке со связанными за спиной руками.

Поручику еще никогда не приходилось никого расстреливать и он чувствовал себя странно. Пять лет назад он намеренно ранил в руку на глупой дуэли своего товарища, и после этого неделю не спал ночей. С тех пор он, будучи кавалеристом, научился махать шашкой на скаку и делать это так, чтобы эти блестящие взмахи смогли доставить смерть всаднику, скачущему навстречу.

И, бывало, он совершал эти взмахи в бою, но бой есть бой… Чаще же он скитался между штабами с пакетами и поручениями.

«Главное – не говорить с ним! – нервно думал Ветерков. – Ни в коем случае не заговаривать… отвести поглубже в лес, выстрелить, быстро вернуться на станцию, там – в седло, и скоро оказаться далеко отсюда».

Станцию Можарово, куда он попал только что и первый раз в жизни, он уже ненавидел.

– Поручик Ветерков, если не ошибаюсь? – вдруг спросил конвоируемый через плечо.

– Откуда вам известно? – удивился Ветерков (вопрос вырвался, прежде чем он успел напомнить себе, что собирался ни за что не вступать в разговор).

– Слышал, как вас окликнули. Извините, мы не представлены, я – Назаров. А мне ваша фамилия знакома. Вы не в Тенишевском ли учились?

– Точно так, – согласился Ветерков. – Неужели и вы из тенишевцев?

– Был, но меня выгнали. И с треском. Вы ведь входили в компанию Кучевского, не так ли? Значит, вам должна быть известна история с Фоббсом?

– Так вы тот самый Назаров, который… Слышал, конечно. Ничего себе! Вот не думал встретить тенишевца! И как же вас угораздило оказаться у красных?

– Да так… Сложная история. Сами знаете, как бывает – то так, то эдак. А у нас с вами немало общих знакомых.

– Да, мне рассказывала о вас Лиза Ушакова.

Она, кажется, была от вас без ума.

– Я знаю. А вы давно оттуда?

– Из Петербурга? С Корниловым ушел.

– Я хотел вас спросить о семье Роберг. Не слышали о них? Я был близок с этой семьей.

– Они в Одессе. Мэри, говорят, замужем.

– Вот как. Вот оно, значит, как… – Ветерков мельком увидел смуглый профиль Назарова. – Ну и с Богом, значит. Вам ведь расстрелять меня приказали?

– Не стану спорить.

– Смешно. Ну, Робергов увидите, скажите:

Назаров просил кланяться и не поминать лихом.

Ваш выход, поручик.

Назаров внезапно остановился и повернулся к Ветеркову. Лицо его казалось спокойным. Ветерков же был смущен.

– Даже не знаю… Это как-то неожиданно – встретить человека своего круга в этих местах, да еще при таких щекотливых обстоятельствах. Глупость какая-то. Я слышал, вы человек смелый, и вообще… Как вас, кстати, по имени-отчеству?

– Константин Сергеевич.

– Вот что, Константин Сергеич… А впрочем, ерунда, господин Назаров. Или товарищ Назаров…

Вы ведь теперь товарищ, верно? Предлагаю вам дуэль. Положение, согласитесь, глупое, но я другого выхода не вижу. Отпустить вас просто так не могу, а расстрелять человека своего круга, друга своих друзей – это как-то… Это глупость. Короче, я вас вызываю. Повернитесь-ка!

Ветерков развязал веревку, которой связаны были руки красноармейца, достал из кобуры второй револьвер и передал его Назарову.

– Как стреляемся? – спокойно спросил Назаров, беря револьвер и равнодушно разминая затекшие кисти рук.

– Предлагаю: с десяти шагов, по жребию.

– Хорошо, – Назаров кивнул.

Они отсчитали шаги, бросили жребий. Выпало стрелять первым Ветеркову.

«Вот все и решилось», – подумал он в тот момент.

Он стрелял превосходно, глаз имел острый, охотился с детства. Стоя перед своим противником и целясь ему в сердце (поручик хотел, чтобы смерть Назарову выпала быстрая и безболезненная), Ветерков успел подумать о множестве вещей, как всегда бывает в такие решительные мгновения. Подумал, что в сознании Назарова сейчас проносятся все картинки и чувства завершающейся жизни, подумал, что Назаров держится молодцом, что сам Ветерков держался бы так же, он подумал мимоходом, что это происшествие надо поскорее забыть и поклонов от убитого не передавать. Затем попытался представить себе лицо Мэри Роберг (полагая, что именно это лицо сейчас вспоминает Назаров), но лицо Мэри поручик Ветерков помнил плохо, так как встречал ее лишь несколько раз, в больших компаниях…

– Почему вы не умираете? – спросил Ветерков.

Затем он выстрелил. Пуля пришлась прямо в сердце – Ветерков отлично видел своим острым зрением слегка дымящуюся дырку в черной кожаной куртке на груди Назарова. Но тот не падал – стоял, не покачиваясь, и смотрел на Ветеркова, как бы даже слегка улыбаясь.

«Может, у него сердце справа?» – подумал Ветерков и выстрелил еще раз. Назаров не падал.

Ветерков подумал, что происходит опять какаято глупость, явно курьез, что надо бы, наверное, испугаться или начать хохотать. Он подождал немного ответного выстрела, одновременно проверяя пули в барабане своего револьвера. Затем выстрелил еще два раза. Последняя пуля пришлась Назарову в лоб, над переносицей – яркая струйка крови скатилась по лицу красноармейца, но он продолжал стоять, спокойно глядя на Ветеркова живыми, не замутненными болью глазами.

Ветерков спрятал револьвер в кобуру. Назаров улыбнулся, и в солнечном луче блеснули его ровные белые зубы.

– Почему вы не умираете? – спросил Ветерков.

– Потому что я – Бог, – ответил Назаров.

Москва, 2003

ПЕРЕВАЛ

Весной 1945 года отряд итальянских партизан решился перейти высокие Альпы по довольно рискованной горной тропе, чтобы неожиданно ударить в тыл группировке немцев, установивших свою диктатуру в Северной Италии.

Надо было перейти через перевал, о котором в горных областях, где еще говорят на языке романч, рассказывали легенду, что во времена наполеоновских войн французский отряд перешел Альпы в этом опасном месте, чтобы внезапно атаковать австрийцев.

Итальянцы – сорок человек – шли горной тропой, вытянувшись цепью. Впереди два проводника из местных, за ними командир отряда. Внизу, в долинах, уже начинали зацветать деревья, а здесь, наверху, стояла вечная зима, везде разливалась совершенная белизна снега, и небо над пиками казалось зеркалом, которое ничего не отражает, кроме света. В какой-то момент вышли на обрыв, и отряд остановился. Все потрясенно глядели на другую сторону пропасти.

Черные базальтовые скалы, чьи глубокие морщины были полны снегом, отвесно уходили вниз – там, далеко внизу, виднелся крошечный черно-белый лес на остроге горы, а ниже все застилал тихий снежный буран, которому не под силу было взобраться на такую высоту. Но не вниз смотрели партизаны. На противоположной стороне пропасти – совсем близко, на расстоянии не более 10 шагов – на отвесную скалу сверху напол зал глетчер, из которого на поверхность скалы как бы стекла и застыла огромная капля прозрачного льда. Эта глыба льда висела над бездной, примерзнув одним своим боком к отвесной скале. Внутри глыбы можно было различить человеческие фигуры, человек двадцать, схваченных льдом словно бы в момент падения (или они боролись с течением неведомого потока?). Старинные мундиры и белые лица, и золотые позументы сквозь зеленый лед – это были, видимо, наполеоновские гренадеры: отборные, рослые, вытаращенные мужчины.