Павел Крусанов - Мертвый язык

Павел Крусанов

Мертвый язык

Глава 1. В тени “Незабудки”

1

Если бы не расшитая бисером шапочка-таблетка, полосатые носки и стоптанные кроссовки, молодого человека, уверенно шагающего по солнечной стороне улицы Марата, следовало бы считать совершенно голым. Пушка на бастионе только что отбила субботний полдень, и солнце в решительном соответствии с местом и временем освещало терракотовый тротуар, прилепленный к фасадам домов с нечетными номерами. Воздух с легкой подмесью матовых дымов был почти недвижим, оконные стекла отбрасывали радостные блики, а небо над городом, полное чудесной пустоты, лишенной не то чтобы смыслов, но самой идеи об их поисках, сияло такой пронзительной синью, что, попадая в глаза, делало им больно. Молодой человек шел от Невского в сторону Семеновского плаца, соблюдая непоколебимое достоинство и смотря на окружающий мир с благородной надменностью.

Было довольно людно. Прохожие неодобрительно косились на безмятежного мерзавца, иные улыбались, иные демонстративно его не замечали; барышни прыскали в “сименсы” и “нокии”, делясь событием с подружками, самые бойкие моргали встроенными в трубки объективами; проезжающие мимо авто то и дело озорно клаксонили. Гражданин, завтракавший у торговой палатки “Теремок” сложным блином в бумажном конвертике, от неожиданности пролил себе на ботинки дымящийся кофе.

Первым, кто по служебной частоте раздерганного на волокна эфира сообщил о происшествии в милицию, был постовой из стеклянной будки возле дверей генерального консульства Швейцарии. Вторым – постовой, дежуривший у венгерского консульства. Стекла их будок были густо тонированы, отчего люди на улице казались слегка копчеными.

Молодой человек между тем шел себе дальше, так что оперативно выехавший из 28-го отделения милиции на бежево-синем “уазике” наряд настиг возмутителя спокойствия только между Свечным и Кузнечным, около магазина “Мясной домъ”, куда искушенные гастрономы ездят за бараниной даже с Фонтанки. Задержание прошло без мордобоя – в рабочем порядке, с профессиональными прибаутками, какие милиционеры всегда имеют при себе в достатке, чтобы не казаться друг другу скучными. Улицу Марата наглец преодолел в лучшем случае на треть.

Напротив “Мясного дома”, в третьем этаже здания с двойным номером 36-38 (должно быть, в незапамятные времена здание, как увесистый зад, разом покрывший пару стульев, заняло место двух прежних), располагалась мажористая митьковская галерея. Миновав сварную решетку, отделявшую территорию искусства от пыльного мира людской тщеты, по лестнице спускались парень и девушка.

– Смотри-ка, – сказал парень, выходя из парадной на улицу, – черти братушку вяжут.

– Ой, голенький! Как после линьки, – оживилась девушка, член студенческого научного общества при кафедре зоологии Педагогического университета.

Обсуждения события хватило им на одну неторопливо выкуренную у дверей парадной сигарету, после чего парень подумал о том, что стервы бывают очень даже привлекательны, особенно когда молоды и еще не знают, что они стервы. Эта мысль вытянула за собой другую. “Великое блаженство, – подумал парень, – и великое зло, как правило, приходят к нам из одного источника”.

Спустя десять минут после водворения порядка застекленный постовой при швейцарском консульстве снова увидел голого человека. Этот был чуть полнее первого, с бледной полосой от плавок на загорелом теле и в сандалиях на босу ногу. Из ушей его свисали провода, а на узком пояске, шлепая через каждый шаг по тугому бедру, болтался плеер. Злая старушка в фетровом берете с налипшей на нем кошачьей шерстью что-то шипела вслед охальнику, но тот, разумеется, ничего не слышал.

Милицейский “уазик”, едва успев разгрузиться в сквере на углу Марата и Звенигородской, где в двухэтажном домике, выкрашенном в ядовито-канареечный цвет, размещалось 28-е отделение милиции Центрального района, тут же выехал по новому сигналу – недра упаковки сотрясал, настораживая прохожих, раскатистый неуставной хохот. Что ж, на фоне постылых криминальных будней дело и впрямь выглядело веселым.

– Может, в Невских банях пожар? – предположил мордатый шофер с сержантскими лычками.

Сослуживцы встретили версию дружным смехом.

Второго нарушителя общественной нравственности, в голове которого звенела неведомая музыка, задержали у обувного магазина “Докерс”. Как и первый, он не предпринял ни малейшей попытки к бегству. Злоумышленнику ловко завернули ласты и щадящим пинком подсадили в задок веселого “уазика”.

Парень и девушка, не успевшие дойти даже до Свечного, с интересом наблюдали явление с противоположной стороны улицы Марата. Ясное дело – в течение десяти минут встретить в городской толпе двух голых людей доводится не каждый день, а значительно реже. Практически никогда. Поговорив немного о том, в каком режиме следует повторяться случайности, чтобы она обрела статус закономерности (девушка щедро пересыпала свою речь доводами биологической науки), парочка свернула на Свечной и двинулась в сторону узорчатой решетки садика Сан-Галли – там, в глубине, за деревьями и детской площадкой, гремел битами неслышный отсюда городошный турнир. Глядя на влажные губы спутницы, парень подумал, что счастье заключено вовсе не в исполнении желаний, как считают одни, и не в их смирении, как считают другие, а в самом их наличии.

Третий сигнал ни у кого из дежурного состава милицейского участка приступа остроумия уже не вызвал. Забрав очередного злодея (тоже в сандалиях, хотя и без проводов в ушах; зато на носу – круглые солнцезащитные очечки с синими стеклами) возле “Инжэкона”, где его, стыдливо прикрывая рот ладошками, с неодолимым любопытством разглядывали абитуриентки и вышедший покурить охранник музея Ф. М. Достоевского (его сегодня в семь тридцать утра внутренний голос предупредил о вероятном событии и не обманул), наряд на всякий случай заехал в Невские бани. Языки пламени не рвались из окон, хлопья гари не носились в воздухе, клубы дыма не застили небо, голый люд, пряча срам за шайками, не толпился у входа. Бани были давно и тихо закрыты на переустройство – как бражник в куколке, внутри ветшающего здания вызревал новый торговый центр с пестрыми крылышками от кутюр.

Неподалеку, правда, еще располагались Ямские бани…

Обернувшись от заколоченных дверей к улице, блюстители закона первым делом увидели идущего мимо палатки “Теремок”, где правила вечная масленица, голого человека, на голове которого, глубоко надвинутая на глаза, сидела форменная милицейская фуражка. Это было уже слишком.

В обезьяннике, оказавшись в компании четырех обнаженных мужчин, присмирел даже буйный поначалу пропойца, пристававший на Семеновском плацу к гуляющим с колясками молодым мамам. “Нет такого закона, чтобы не приставать! – бился он еще недавно грудью в решеткуобезьянника. – До вечера можно где хочешь приставать! Я даже на Невском пристаю!” Теперь он тихо сидел в углу и обиженно сопел в две дырочки. Но что алкаш? – Рядовой случай. Другое дело остальные заточенные – они как назло оказались совершенно трезвы, и что с ними делать, было решительно неясно. Для одного еще, пожалуй, можно было б вызвать санитаров, но на такую шоблу… Это пахло пандемией. По большому счету их нечем было даже прикрыть.

Парень с девушкой в это время стояли у проволочной сетки, ограждавшей городошную площадку в зеленом садике Сан-Галли, и смотрели, как весело разлетаются рюхи под меткими бросками игроков. Отгоняя ладонью обнаглевшего в тени столетних тополей и лип звенящего вампира, парень подумал, что комары и слепни только для того и существуют, чтобы напоминать нам, что мы не в раю. Девушка тихонько напевала:

Насладиться – меду нет,

Исцелиться – йоду нет,

Отравиться – яду нет…

“Тяжело на свете бедному Юсупке”, – на свой лад мысленно закончил куплет парень.

Пятого наглеца взяли возле Ямского рынка, где он произвел переполох среди высыпавших на крытую уличную галерею кавказских и туркестанских фруктово-овощных коммерсантов. Черноглазые женщины не то от негодования, не то от восторга, но точно не от смущения резко вскидывали руки и гортанно вскрикивали, джигиты с бабаями, почесывая в паху и задирая небритые подбородки, бесцеремонно хохотали. Голый, однако, ничуть не смутился. Напротив, демонстрируя силу русского духа, он повернулся к зрителям задом, согнулся и произвел звучный выстрел из своей природной пневмопушки. Пораженные раблезианским жестом, торговцы позабыли государственный язык и горячо залопотали разом на десятке племенных наречий.

На этот раз милиционеры были откровенно раздражены. Рыночных вьюнов они недолюбливали и при встрече всякий раз говорили им с имперским цинизмом: “Здорово, черные!” – поэтому в “уазик” заталкивали артиллериста подчеркнуто корректно. Однако прежде чем захлопнуть дверь задка, усатый старшина не удержался и в сердцах все же засветил стрелку табельной резиновой дурой по ребрам.