Лаура Санди - Печенье на солоде марки «Туччи» делает мир гораздо лучше

Лаура Санди

Печенье на солоде марки «Туччи» делает мир гораздо лучше

Самая прекрасная женщина, какую я когда-либо видела, улыбнулась мне.

Очаровательная девушка в белом приблизилась к ней и осторожно взяла меня у неё из рук. Омыла, облачила в чудеснейшее одеяние, уложила в прозрачную коробку и отнесла в комнату, где находилось ещё великое множество точно таких же коробок, как моя.

Стены тут оказались стеклянные, и за ними толпились какие-то приветливые люди, указывая на мою коробку. И все очень восторженно улыбались.

По толпе пробежало лёгкое, словно электрический разряд, волнение: на самом деле она пришла в движение по чьей-то команде. Толпа качнулась, милейшие люди, что сияли улыбками в первом ряду, посторонились, и на стекло возле моей прозрачной коробки легли ладони самого прекрасного мужчины, какого я когда-либо видела. Мужчина посмотрел на меня и беззвучно произнёс какие-то слова, которые на вкус походили, наверное, на ещё тёплое песочное тесто на солоде. Потом он вошёл в комнату и взял меня на руки.

И понёс в другую, крохотную комнатку.

Самый прекрасный мужчина, какого я когда-либо видела, нажал на небольшую круглую кнопку, которая матово осветилась, и двери комнатки сомкнулись. Некоторое время мы двигались куда-то наверх, ощущая еле заметную вибрацию, а потом почувствовали лёгкий толчок. Двери раздвинулись, и мы направились по ярко освещённому длинному розовому коридору, где пахло сливочным маслом.

Из множества дверей одна за другой выглядывали красивые улыбающиеся женщины, которые держались за свои весьма большие, округлые животы, обтянутые гладкими шёлковыми халатами, и приветствовали меня, словно маленького мессию.

Самый прекрасный мужчина, какого я когда-либо видела, проследовал по мягкому ковру к последней двери и открыл её.

В приятной, тёплой комнате, утопавшей в цветах, чудесно пахло печеньем.

Лежавшая в красивой позе на кровати самая прекрасная женщина, какую я когда-либо видела, протянула ко мне руки, надолго замерла, не переставая смотреть на меня, и я увидела в её глазах крупные, как роса, слёзы. Наконец она взяла меня на руки.

Самый прекрасный мужчина, какого я когда-либо видела, опустился на кровать рядом с самой прекрасной женщиной, какую я когда-либо видела. И они стали вместе смотреть на меня.

— Это самая прекрасная вещь, какую я когда-либо видела, — произнесла самая прекрасная женщина, какую я когда-либо видела.

— Действительно, это самая прекрасная вещь, какую я когда-либо видел, — согласился самый прекрасный мужчина, какого я когда-либо видела.

Потом оба откусили по кусочку идеально круглого, оранжевого печенья, которое держали в руках, и улыбнулись.

Лёгкий приятный мотивчик, что-то вроде ля-ля, ля-ля-ля-ля… заполнил всё вокруг: «Печенье на солоде марки Туччи делает мир гораздо лучше!»

Я закрыла глаза.

О чём тут беспокоиться.

И в самом деле, где ещё могла я родиться, как не здесь, в этом прекрасном мире, где печенье на солоде марки Туччи делает его гораздо лучше!

Но я ошибалась.

Какой-то мужской голос громко произнёс:

— Стоп! Годится. Молодцы, ребята. А девочка даже уснула, отличный финал… Нарочно не придумаешь! Теперь всем переодеться!

И я открыла глаза.

Какая-то неопрятная, встрёпанная женщина вошла в комнату с большим чёрным пластиковым мешком и побросала в него все цветы вместе с вазами, идеально круглое печенье вместе с блюдом и валявшиеся повсюду огромные пустые коробки с изображением этого печенья.

Солнце, бросавшее жаркие оранжевые лучи на середину комнаты, было погашено. Низкорослый тип взвалил его себе на плечи и унёс.

Окно, которое прежде выходило на сверкающую зелёную лужайку, тоже было свёрнуто и перевязано бечёвкой.

Самая прекрасная женщина, какую я когда-либо видела, открыла самый большой рот, какой когда-либо открывался, замерла на мгновение и потом медленно закрыла его, выпуская из себя воздух, словно тюлень.

— Чёрт возьми, как же я устала! — вздохнула она наконец. И расслабилась, раскинув руки и ноги.

Сидящий возле неё самый прекрасный мужчина, какого я когда-либо видела, потёр своё лицо обеими руками.

— И не говори. Увижу ещё это печенье, меня стошнит, — и закурил сигарету.

Женщина с трудом приподнялась на локте.

— Дай-ка и мне, — попросила она.

Он сунул ей в рот свою сигарету, а себе зажёг другую.

Неопрятная, встрёпанная женщина проволокла огромный, битком набитый чёрный пластиковый мешок к выходу и включила дневной свет. Комната сделалась мертвенно-белой.

Низкорослый тип отключил лёгкий бриз и унёс его точно так же, как незадолго до этого солнце, — на плечах.

И я тут же вспотела.

Дым, который вентилятор больше не развеивал, превратился в светло-серого червя и стал медленно кружить по комнате.

Тот же мужской голос, что и прежде, прокричал откуда-то:

— Ребята, пошевеливайтесь! Самолёт через час. Съёмки вечером в любом случае — с вами или без вас.

Самая прекрасная женщина, какую я когда-либо видела, и самый прекрасный мужчина, какого я когда-либо видела, поднялись, погасили свои сигареты, втерев их в пол, и прошли мимо меня так, словно я никогда и не существовала.

Светловолосая, крепкого сложения женщина отнесла корзинку со мной в машину и поставила её на переднее сиденье.

Откинулась на подголовник и побарабанила пальцами по чёрному тонкому рулю. Потом повернулась ко мне и, слегка улыбнувшись, произнесла:

— Хоть ты ничего и не понимаешь и говорить ещё не умеешь, на всякий случай предупреждаю: расскажешь кому-нибудь, клянусь богом, продам цыганам. Они хорошо платят, знаешь ли. Особенно за таких пухленьких девочек четырёх месяцев от роду. Женщина предупреждённая — наполовину спасённая…

Она довольно усмехнулась. Вставила ключ в замок зажигания и повернула его. Мотор громко затарахтел.

Ладно.

Самая прекрасная женщина, какую я когда-либо видела, понятно, не моя мама, и самый прекрасный мужчина, какого я когда-либо видела, не мой папа. Солнечный свет можно воспроизвести с помощью лампы, а моя няня только что округлила свою зарплату, предоставив меня втайне от моих родителей для съёмки рекламы печенья на солоде.

Сейчас я родилась как бы в шутку — для рекламы, — но и в самом деле в любую минуту могла оказаться в цыганском таборе. А настоящее моё рождение, должно быть, оказалось столь незначительным событием, что я даже не заметила его.

Только один вопрос.

Если окажется вдруг, что идеально круглое печенье не делает мир лучше, хватит ли у меня когда-нибудь мужества закрыть на это глаза?

У младенца, которому всего несколько месяцев, памяти ещё нет. Поэтому мне не понадобилось никакого мужества — глаза свои я закрыла, и очень даже спокойно. Закрыла и всё тут, по той простой причине, что веки мои тяжелели всякий раз, когда им хотелось опуститься. И я продолжала существовать чисто физически, оберегая первозданную чистоту своего сознания. Или, во всяком случае, я думаю, что так происходило, потому что память явилась подарком, который я получила гораздо позже, — в день, когда мне исполнилось шесть лет и когда я сказала бабушке, что пластинку с записью Мадам Баттерфляй она дарила мне и в прошлом году.

Память оказалась первым мыслительным движением, которое запустило в работу мои умственные способности. Или по крайней мере открыло мне их существование.

В тот день, когда мне исполнилось шесть лет, я обнаружила, что являю собой ещё и нечто абстрактное, и нет нужды пояснять, сколь сильно взволновало меня это открытие.

Точно так же, как волновали и все прочие открытия, только потому, что всякий раз оказывались для меня совершенно новыми. И если я никогда не делала большого различия между чудесами и бедствиями, то действительно лишь благодаря моей склонности радоваться всему новому, любым неожиданным поворотам событий, каковы бы они ни были. В этом у меня определённо оказался настоящий талант.

Одно уточнение.

В тот день, когда мне исполнилось шесть лет, я впервые в жизни, благодаря записи Мадам Баттерфляй, превратилась в человека и перестала быть просто живым существом, — у меня появилось первое точное воспоминание, ясное и весьма чёткое, связанное с конкретным временем, местом события и действующими лицами. Не смутный отзвук какого-то происшествия в прошлом. А поистине хирургическая память. Короче, определённое движение мысли, не тела.

Если б я могла выбирать, то мне хотелось бы, чтобы это моё первое движение мысли обернулось какой-нибудь более необычной способностью памяти. Не знаю, философским ли созерцанием, математическим анализом, экономической статистикой…

Я любила придумывать себе прошлую жизнь и представлять её невероятно далёкой от реальности. Это стало моим любимым занятием. Оно нравилось мне больше, чем подслушивать из соседней комнаты разговоры взрослых и придумывать персонажей или подсматривать из-за стекла и гадать потом, о чём говорят люди.