Михаил Попов - Колыбель

МИХАИЛ ПОПОВ

КОЛЫБЕЛЬ

РОМАН

Пролог

— Дя–адя Саша, мне даже как–то неловко становится за вас. Откуда у вас это низкопоклонство перед этим поганым Востоком!

— Ну, зачем ты так, Дениска?

— «Дениска» у вас звучит, как «редиска».

— Каждый слышит то, что боится услышать.

— Да это ладно, и пусть, но ваша готовность в каждом куске верблюжьего навоза углядеть самобытность и урок всем нам, ей–богу, злит.

— Ну, какой же навоз, Денис, Будда все–таки Будда. Ты же на Будду в данном случае решил наехать, да?

— Бросьте! И подальше отбросьте. Что такое эта Будда?! Московско–интеллигентская чепуха в башках осела и зацементировала извилины, никакого трезвого взгляда.

— Люди живут как хотят, Денис, давно живут, на Востоке и не на Востоке, и часто более по–людски, чем мы.

— Это все советский интернационализм, батька современной политкорректности. Америкосы только подхватили, а придумали–то эту чушь мы. А что касается вашего Будды, дядя Саша, то я вам вот что скажу: неприятнейший человек.

— Кто?

— Да Будда, Будда этот. И именно что человек, а не Бог, и буддизм не религия, а учение.

— Да мне все равно, Денис, что…

— А знаете, как его определяют, ну, какие есть основные признаки Будды, дядя Саша?

— Что ты имеешь в виду?

— Слоновый хрен я имею в виду! Среди основных признаков Будды, по которому определяют вновь воплотившегося Будду, числится именно эта особенность. Без слонового пениса Будда и не Будда.

— И что?

— А как он умер, вы знаете, дядя Саша?

— Ты мне сейчас откроешь глаза.

— Он умер, дядя Саша, оттого, что обожрался жареной свининой. Красавец! Бекону горячего заглотил столько, что заворот кишок наработал — вот это их идеал. Идеал так идеал!

— Не знаю, откуда ты это выкопал, и вообще, должен тебе сказать, ты уж извини, не очень–то верю твоей начитанности, и слишком понятно, к чему ты ведешь: ты ведешь к тому, что христианский Бог более достойно окончил дни свои, и поэтому…

— Ну, если мученическая смерть на кресте — это, по–вашему, всего лишь достойно…

— Знаешь, Денис, я с большим уважением… и никогда бы не позволил себе…

— …но у вас есть свое, глубоко свое мнение по этому поводу.

— Я не очень–то люблю эти разговоры, сколько раз давал себе зарок не ввязываться с тобой… Но ты как–то умеешь втянуть в бесполезный этот спор без смысла и берегов.

— А вы не спорьте, вы скажите: да, Денис, да, ты прав, Бог есть, и зовут его…

— Слушай, ты знаешь мое мнение по этому поводу, и от всей твоей болтовни оно не переменится, поверь.

— Понимаю–понимаю, вас коробит, ни за что не хочется признать, что свет правды–истины вы должны будете принять даже не от митрополита в какой–нибудь лавре, а от молодого болтливого раздолбая, отельного аниматора, еще в самом недавнем прошлом расширителя сознания с помощью грибов и травки.

— Если хочешь, Дениска, и это имеет значение. Не может большая, чистая правда поступать к нам в такой замызганной упаковке. Как–то не верится мне в твое скоропостижное православие.

— А что, истина обязательно вваливается на белом коне и в золотых одеждах? Как раз нет, в сиром обличье, на ослике, совсем не гордо.

— А потом, я тебе просто не верю.

— В Бога не верите или мне не верите?

— Ты не примазывайся, Дениска, к своему Богу. Его, может, и нет, но тебе до него далеко. На тебе вон даже креста нет.

— Просто перед походом в сауну снял и позабыл надеть. А так я крещеный. Как и вы, кстати.

— Ты своей верой компрометируешь то, во что веришь. Но это ладно, бывают и юродивые, и другое, я же остаюсь при своем мнении не из–за тебя только, Дениска, слишком много тебе чести было бы.

— Да знаю я ваши «аргументы против».

— Если знаешь, чего тебе еще надо?

— Да потому что не выдерживают они ничего хоть чуть–чуть похожего на критику.

— Хватит!

— А что делать, все равно плывем себе, и еще плыть часа два до отеля, под этими индонезийскими небесами, так вот.

— О господи!

— Вот–вот, дядя Саша, когда припрет, сами начинаете взывать.

— Какой ты все–таки балабол!

— А я между тем, не отвечая на оскорбления, напрямик к делу. На все ваши, как вам кажется, ядовитые сомнения, дядя Саша, ответ есть даже в Законе Божьем, а он писан для, извините, пятиклассников. Вот вы смеетесь, как это у них убого, у христиан, — «грешить и каяться, грешить и каяться», профанация просто. Пошел украл, жену друга соблазнил, а потом лбом бух в пол — и все, очистился.

— А что, разве не так?

— Конечно, не так. Грехи–то не поп отпускает, а инстанция повыше. Поп, слушая твою исповедь, может быть пьян, может думать о своем новом джипе, поп тут важен не духом, а ухом и тем, что он формально поп, то есть рукоположен. Он официальный проводник между верующим и тем, в кого верующий верует.

— Ты меня, Денисушка, не путай.

— Я, наоборот, распутываю. Важно в момент исповеди то, что переживает кающийся. Если он не для проформы, на самом деле раскаивается в содеянном, грех ему и отпускается. Глаз «оттуда» видит то, что творится у него в душе.

— Так глаз или ухо?

— Мелко, дядя Саша. Когда часть пояса Богородицы привозили в Москву, очередь в храм Христа Спасителя стояла на сутки, но были такие, кто приезжал и за пять тысяч покупал местечко в голове. Мне от них смешно, как говорят на пляже, кого они хотели обмануть? Это покупное прикладывание к святыне в зачет не пойдет, пятерка вылетела на ветер. Если не хуже.

— Это ладно…

— Или вот вы делаете вид, что не понимаете, почему это «нищие духом наследуют Царствие Небесное».

— Да, не понимаю.

— Дядя Саша, тут дело вот в чем. «Нищие духом» — это не дебилы, как вы думаете, не двоечники. Сколько лет растолковывают, что это «не гордецы», люди без духовных понтов. Те, кто понимают, какая разница между их мозгами и Его разумом. Даже какой–нибудь древний грек понимал — «я знаю, что ничего не знаю», а нынешний докторишка каких–нибудь хилых наук носится со своей степенью и шутит в том смысле, что лучше бы оказаться в аду, а не в раю, потому что в аду компания интереснее. То есть там он надеется найти толпу таких же, как он, докторов наук, и ему будет счастье.

— Ты здесь передернул, я говорил про справедливость, потому что…

— Какая справедливость, дядя Саша! Если бы Бог, не дай бог, был справедлив, мы бы все давно должны были кипеть в каком–нибудь котле. Скажите честно, у вас что, нет за душой чего–нибудь стыдно–поганого?

— Как у всех, как и у тебя?

— Я тварь еще та. И в моральном смысле, и в онтологическом. Я сотворен так же, как ваш Будда или Конфуций.

— Может, ты здесь, в отельной обслуге, и оказался оттого, что там, на родине, наследил, какой–нибудь бюджет распилил?

— Скажите сразу: изнасиловал шестилетнюю девочку, потом зарезал и съел.

— В бутылку лезешь?

— Да нет. Я и правда кое–кого бросил там почти в опасности, совсем без средств. Изгиб нервного характера. Совесть ноет. Иногда даже не по ночам. А про других — поверьте, господин атеист, что большинство из тех, что тянутся сейчас сюда, к экватору, на теплые берега, люди все больше тонкие, душевные, которых эта ваша цивилизация достала. Даже не Полонский исключение.

— Знаю я, квартиру на Палихе сдадут, а здесь свою духовную как бы жизнь оплачивают. И в голову не приходит, что живут за счет того, кто эту самую двушку там, на родимом севере, заработал.

— Вы опять о справедливости, дядя Саша?

— А чем тебе справедливость–то не нравится?

— Дьяволово отродье.

— Ух ты!

— Да–да, дядя Саша. Она омерзительна тем, что ее никогда нигде не бывает и не может быть, а целые страны и эпохи корежат людей, загоняя в нее. Сколько людей, столько и справедливостей. Вот тут дьявол и просовывает свое копыто к нам. Бог есть Любовь. Он нас жалеет и любит и поэтому воздерживается от применения к нам справедливости.

— Вот ты тут мне только что про гордыню вещал, а сам…

— Что «сам», дядя Саша?

— Возносишься. С чего это ты решил, что Бог, если он есть, тобой занят, сам же про себя сказал: мразь я и гад — так что ему с тобой вошкаться?

— Не совсем так я сказал. А вам опять придется втолковывать сверхочевидные вещи. Он мной занят потому, что я любимое его дитя, в смысле как человек. Не ангел какой–нибудь. И главное — я интересен, невероятно интересен. Даже для него, тем более что Он видит душевные мои движения. Вот меня захватили фашисты, я молодой партизан, сейчас меня будут пытать — выдай, где прячется твой отряд, и получишь пиво и колбасу, а не то — иголки под ногти! И знаешь, как ему интересно, что у меня в этот момент внутри происходит. Думаешь, он помчится куда–нибудь в Крабовидную туманность в миллиардный раз увидеть, как какой–нибудь нуклон нависает над бозоном? Он создал все эти атомы, и они всегда поведут себя одним только образом, а вот что я выберу — колбасу или товарищей по оружию, — это вопрос.