Светлана Эст - Первая позиция

Светлана Эст

ПЕРВАЯ ПОЗИЦИЯ

Если разобраться, то все, кто прошел через этот наш концлагерь — хореографическое училище — становятся инвалидами. Вот, скажем, какое строение тазобедренного сустава у нормального человека? Когда нога не развернута в I позиции, большой вертел бедренной кости упирается в тазобедренную кость и ограничивает высоту подъема. А в выворотном положении он уходит назад и не мешает поднять нижнюю конечность на любую высоту, например, лягнуть ею в лоб графа Альберта, то есть Пашку Трофимова, танцующего вместе со мной па-де-де из второго акта балета «Жизель».

Обычное положение ног — не выворотное. Выворотность же достигается тем, что педагог непрерывно орет на ученика, не смотря на его розовое, фланелевое еще, детство. Как рыдают у нас в училище маленькие девчонки, не плачет никто, разве что профессиональные плакальщицы в Древнем Египте по особой таксе за сверхурочные. В общем, природой тело заворачивается в другую сторону, поэтому каждый раз мышцы приходится выворачивать. И называется эта процедура — балет.

В ТЕПЛОЕ ОСЕННЕЕ УТРО ЮНАЯ КРЕСТЬЯНСКАЯ ДЕВУШКА ЖИЗЕЛЬ ИСКРЕННЕ РАДУЕТСЯ ЛАСКОВОМУ СОЛНЦУ, СИНЕМУ НЕБУ, ПЕНИЮ ПТИЦ И, ОСОБЕННО, ЛЮБВИ, НЕЖДАННО И СЧАСТЛИВО ОЗАРИВШЕЙ ЕЕ ЖИЗНЬ. ЖИЗЕЛЬ ЛЮБИТ И ВЕРИТ, ЧТО ЛЮБИМА…[1]

— Садовская, у тебя глаза отсутствующие. Повтори-ка снова! И-и-раз… Никуда не годится. Еще! Еще!.. А сейчас фуэте. И-пошла… Еще, еще, еще… Термин «фуэте», Диана, переводится с французского языка как «хлестать». Нога должна сделать характерное движение, которое разворачивает тело балерины… Это — азы! Но ты их, Садовская, по-видимому, не знаешь!

— Что вы с утра кричите, Лариса Марковна?

— Кричать я должна не просто с утра, а с утра до вечера. И ты, девочка от природы сообразительная, по-моему, прекрасно знаешь, что я могу вынуть из тебя, из Серой Шейки, гениального Павловского «Умирающего лебедя»… Самой с Сен-Сансом тебе не справиться!

— Потому что их двое, Сен и Санс, а я одна.

— Не советую острить, Садовская. К твоему сведению, в училище давно известно, что я слов не понимаю. Вот если бы ты станцевала свою шутку!.. Но ты все делаешь приблизительно, а меня это не устраивает. Ты должна сделать правильно. …Улыбочка? Не делай! Пошла отсюда, хамка! Уйди!

То «приди», то «уйди»! И почему приказала прийти в класс без Трофимова? С кем я буду па-де-де танцевать? С ней что ли?

ОДЕТЫЕ В ПОДВЕНЕЧНЫЕ ПЛАТЬЯ, УВЕНЧАННЫЕ ЦВЕТАМИ, НЕОДОЛИМО ПРЕКРАСНЫЕ ПЛЯШУТ ВИЛЛИСЫ[2] ПРИ СВЕТЕ МЕСЯЦА, ПЛЯШУТ ТЕМ СТРАСТНЕЕ И БЫСТРЕЕ, ЧЕМ БОЛЬШЕ ЧУВСТВУЮТ, ЧТО ДАННЫЙ ИМ ДЛЯ ПЛЯСКИ ЧАС ИСТЕКАЕТ, И ОНИ СНОВА ДОЛЖНЫ СОЙТИ В СВОИ ХОЛОДНЫЕ КАК ЛЕД МОГИЛЫ…

Опять Шеховцева турнула меня из класса: народная артистка и заслуженный учитель России прогнала, будто хромую дворняжку, выпускницу Диану Садовскую, лауреата Международного конкурса в Нагойе. Сайонара!

Деду что ли нажаловаться, заслуженному деятелю искусств? Мой дед — главный дирижер театра оперы и балета и, как он двусмысленно выражается, «преданный (ей или ею?) друг» Ларисы Марковны Шеховцевой, художественного руководителя нашего суперорденоносного хореографического училища, которое почкованием отделилось от Питерской «школы». В Санкт-Петербурге об этом никто не помнит, а у нас «гудять» о преемственности и традициях все восемь лет обучения.

На полу зала, где идет урок классического танца, славные балетные традиции выглядят так: слой слез толщиной в три сантиметра; слой пота; снова детские слезы в ассортименте, переложенные руганью педагогов; опять баррель пота, а вот юный Удвалын, монгол, описался в кустах около рояля — не знал, как по-русски сказать, что ему нужно выйти; слез становится меньше, пота больше; вдруг золотом проблескивает медаль и диплом с конкурса «Пируэт» и снова слой пота… А вы думали, будто пол мокрый от того, что его перед уроком поливают водой из лейки, уменьшая трение? «…И, съев по булке с маслицем, успели так замаслиться, что мыли этих феечек из трех садовых леечек»?

ПРАЗДНИК ВО ДВОРЦЕ КОРОЛЯ ФЛОРЕСТАНА. НА КРЕСТИНЫ ЕГО ДОЧЕРИ АВРОРЫ СОБРАЛИСЬ МНОГОЧИСЛЕННЫЕ ГОСТИ. КОРМИЛИЦЫ ТОРЖЕСТВЕННО ВЫНОСЯТ МАЛЕНЬКУЮ ПРИНЦЕССУ. ВСЕ ВОСХИЩЕНЫ ЕЕ ПРЕЛЕСТЬЮ. ПРИХОДЯТ ДОБРЫЕ ВОЛШЕБНИЦЫ ВО ГЛАВЕ С ФЕЕЙ СИРЕНИ. ОНИ ПРЕПОДНОСЯТ АВРОРЕ СКАЗОЧНЫЕ ДАРЫ: КРАСОТУ, НЕЖНОСТЬ, СМЕЛОСТЬ, РЕЗВОСТЬ И Т.Д. КОРОЛЬ И КОРОЛЕВА СЧАСТЛИВЫ. НЕОЖИДАННО ПОЯВЛЯЕТСЯ НЕЗВАНАЯ ГОСТЬЯ, ЗЛАЯ КОЛДУНЬЯ КАРАБОС.

— Диана, — приоткрыв дверь балетного класса, спрашивает меня Лариса Марковна, — ты успокоилась?

Лицо у нее усталое; чересчур яркая, совершенно не идущая к землистого оттенка коже, помада (схватила утром что подвернулось) «плывет» в уголках губ; над переносицей — ломаная вертикальная морщина от навсегда хмуро сдвинутых бровей; брюки запачканы пылью и потерты, потому что весь экзерсис — так называются на «классике» разминочные упражнения у станка — она может простоять перед тобой на коленях. Не для того, конечно, чтобы уговорить свою ученицу перейти к адажио или аллегро, а проверяя работу связок, сухожилий и мускулатуры ног.

Натянув на лицо виноватую резиновую маску-улыбку, захожу в зал. Что значит «успокоилась»? Психовала-то не я. Но завтра экзамен, и поскольку принимать его в качестве председателя комиссии будет столичная знаменитость Эдуард Третьяков, руководитель театра авангардного балета «Кода», который ищет новую прима-балерину, то понять меня можно.

— …Убери зад, дура, тебя же разворачивает! …Плие делай чистенько! …Тяни бедра! …Что ты трясешься — арабеск должен быть стальной! — кричит Шеховцева.

Она, точно, сегодня кого-нибудь сожрет. Пытаются уползти наручные часы, которые Лариса Марковна имеет обыкновение снимать и класть на подлокотник своего кресла, чтобы не мешали; аккомпаниаторшу все ниже пригибает к деке рояля, будто солдата во время перестрелки.

НЕУТЕШНЫЙ В СВОЕМ ГОРЕ ФЛОРИНДО ХОЧЕТ УБИТЬ СЕБЯ, БЕАТРИЧЕ В ОТЧАЯНИИ ПРИХОДИТ К ТАКОМУ ЖЕ РЕШЕНИЮ. СЛУЧАЙНОСТЬ СВОДИТ ИХ ВМЕСТЕ. О, КАКОЕ СЧАСТЬЕ, ОНИ ЦЕЛЫ И НЕВРЕДИМЫ! БЕАТРИЧЕ ПЕРЕОДЕВАЕТСЯ В ЖЕНСКОЕ ПЛАТЬЕ — ГЛАЗАМ СОБРАВШИХСЯ ПРЕДСТАЕТ ПРЕКРАСНАЯ ДЕВУШКА.

Одна из стен зала сплошь покрыта зеркалами, и там, в светлом мерцающем отраженном пространстве танцует грациозная балерина в репетиционной тунике — это я. Как написал один из журналистов после моего триумфа в Японии, «природное изящество и утонченность делают ее похожей на хрупкую фарфоровую статуэтку». И, слава богу, мне досталось от мамы хорошенькое личико! Конечно, никто о таком не скажет откровенно, но, если у тебя оттопыренные уши, не видеть тебе первого места на престижном конкурсе — не сердись счастливой, а родись красивой. Кстати, когда поступаешь в училище, вместе с тобой должны прийти родители, потому что педагоги проверяют у них экстерьер.

ДЕЙСТВИЕ ПРОИСХОДИТ В СТАРИННОМ НЕМЕЦКОМ ГОРОДКЕ В НАЧАЛЕ ПРОШЛОГО СТОЛЕТИЯ. ВЕЧЕР. В КАНУН РОЖДЕСТВА НА УЛИЦЕ ОЖИВЛЕННО, ПРАЗДНИЧНО. СПЕШИТ НА НОВОГОДНЮЮ ЕЛКУ В ДОМ ШТАЛЬБАУМА СТАРЫЙ ЧУДАК, ИЗОБРЕТАТЕЛЬ И МАСТЕР ИГРУШЕК — ДРОССЕЛЬМЕЙЕР.

Дед у меня — великий философ, Сократ из оркестровой ямы, и по поводу педагогических приемов Шеховцевой он как-то сказал мне:

— Понимаешь, и кричит она, и унижает, и до слез доводит — все это так. Про Ларису столько разгромных статей напечатали, что другая бы давно уже подалась в продавцы. Но, когда на космодроме с ревом взлетает ракета-носитель, нелепо упрекать ее за шум. Шеховцева столько «звезд» вывела на небосклон мирового балета, что ссориться с ней я не собираюсь…Ссориться с ней — опасно для жизни …для твоей жизни и твоего будущего.

— Гад ты, дед! Это тебе, наверное, хотелось заниматься балетом, а на каторгу послали меня, — упрекнула я его, так как была трепетной и десятилетней — на пуантах еще не стояла. — Позоришь мою фамилию: ты не Садовский, а Садистский!

— …Лучше, пожалуй, будет, если я расскажу Ларисе про то, как Глазунов дирижировал в Мариинке на премьере прекрасной своей «Раймонды».

— Ну, и как? В белом обтягивающем балетном трико? — спросила я, но деду отвечать не захотелось, и он только хитро подмигнул горячо любимой внученьке.

Позже я нашла в мемуарах одного театрального деятеля упоминание о том, что в самый кульминационный момент первой постановки балета «Раймонда» композитор Александр Константинович Глазунов положил на пюпитр дирижерскую палочку, достал платок, протер им пенсне (артисты на сцене сомлели от выходки маэстро) и после этого подал оркестру знак: «Продолжайте!». То есть в скрытой форме дед пригрозил Шеховцевой. Что стоит дирижеру на выступлении ее ученика поменять размер «четыре четвертых» на «шесть восьмых» — только палочкой взмахнуть, как фее Брильянтов из «Спящей красавицы»!