Гизела Эльснер - Испытание на прочность

Гизела Эльснер

Испытание на прочность

История, которую могла бы написать сама жизнь

Воры и грабители устроили бы меня куда больше, нежели солидные господа, наведывающиеся в квартиру в мое отсутствие. Правда, насколько удалось установить, похищено ничего не было, даже из мелочей, разве что три маленьких кусочка ткани, один у выреза летнего черного платья и два на кончиках пояса, их заменили кусочками из явно другой черной ткани. Да и вообще незваные визитеры часто оставляют следы.

Делают ли они это сознательно, с намерением запугать меня, вызвать страх и депрессию, побудить к необдуманным действиям, чтобы я разоблачила себя и тем самым подтвердила их подозрения, или же, несмотря на всю свою сноровку, они просто-напросто неважные профессионалы, оставляющие следы, которые позволяют догадываться об их визитах в мое отсутствие, — этого я при всем желании сказать не могу.

Порой мне думается, что вернее первое, порой я склоняюсь ко второму. А впрочем, верным может быть и то и другое. Эту смесь профессиональной сноровки и некоторого даже педантизма с откровенно бьющим в глаза дилетантством я усматриваю в любых их начинаниях и действиях; все это могло бы показаться смехотворным, не будь события, развивающиеся в течение, как я полагаю, вот уже девяти месяцев, тревожными и даже весьма угрожающими.

Девять месяцев я живу в постоянном напряжении. Девять месяцев только и делаю, что приглядываюсь и прислушиваюсь. Оказавшись перед выбором, усомниться ли в собственном рассудке или по-прежнему верить собственным наблюдениям и собственному восприятию, я решила и дальше идти по раз избранному пути, наперекор возможным ошибкам и заблуждениям; они неизбежны, твержу я себе, неизбежны в силу крайней микроскопичности событий, что разыгрываются здесь и не только здесь, со мной и не только со мной, разыгрывались в недавнем прошлом и, судя по всему, будут разыгрываться и в будущем.

Фактом обнаружения периодических визитов неизвестных в мою квартиру — поначалу периоды эти были весьма значительными, а потом все более короткими, — фактом обнаружения сперва почти что доброжелательной, а потом все более настойчивой слежки за скромной моей особой, слежки, мотивы которой, несмотря на бесконечные раздумья, остаются мне пока неведомы, я обязана целому ряду грубых просчетов тех леди и джентльменов, что вот уже без малого год устраивают в моей квартире таинственные сходки, ну, кроме тех случаев, разумеется, когда они преследуют меня на улице, пешком или в автомобиле, прекрасно информированные обо всех моих делах и планах, о том, куда я отправляюсь на метро, в автобусе, трамвае, такси или просто пешком.

Ибо в отличие от захватывающей дух погони, которую каждый из нас знает по гангстерским фильмам, дорога позади моей машины нередко бывает пустынна. Как в детской сказочке про ежа и зайца, преследователи мои, отнюдь не ясновидящие, но снабженные подробнейшей информацией, которую представляет им гигантский служебный аппарат, частенько оказываются на месте раньше меня. Когда в одиночку, когда вдвоем, а когда втроем и даже вчетвером восседают они в поставленном у обочины автомобиле, с предельным вниманием изучая — даже в сумерках — план Мюнхена, какую-нибудь книжонку или газеты, хотя при таком освещении явно не могут разобрать ни слова.

Иногда, проходя мимо, я останавливаюсь, стучу в стекло автомобиля и не очень вежливо спрашиваю — после того, разумеется, как они повернут головы в мою сторону и соблаговолят опустить стекло, а процедура эта длится у них невероятно долго, — как пройти на ту или иную улицу поблизости. А иногда просто внимательно их разглядываю, словно издеваясь. В такие минуты я ощущаю свое над ними превосходство, которое, однако, уже через мгновение кажется мне столь же эфемерным, сколь смешным. Откровенно говоря, зачастую приходится убеждать себя в том, что подозрения мои не с потолка, что я по-прежнему в здравом уме и не гоняюсь за призраками.

По-моему, только человек, сам побывавший в сходной ситуации, способен понять, какое я испытала облегчение, когда наконец-то доподлинно установила, что в квартиру в мое отсутствие наведываются неизвестные. Ибо на первых порах, когда я входила в квартиру, у меня просто возникало ощущение, будто что-то неуловимо изменилось, хотя живу я одна. Ненадолго это выбивало меня из колеи, однако я пыталась противостоять досадному наваждению.

Тебе показалось, убеждала я себя и тогда, когда, вернувшись однажды домой, вновь обнаружила, что лампа на письменном столе выключена. А ведь в силу давней привычки, можно сказать причуды, эта лампа горит у меня целый день, независимо от того, работаю я или нет, дома я или ушла. Я выключаю ее, лишь когда ложусь спать.

Разумеется, я не могла быть вполне уверена, что не выключила лампу сама, по забывчивости или рассеянности. Вот почему с того самого дня я начала, уходя из дома, записывать на бумажке «лампа горит» и проставлять соответствующую дату.

И вот примерно через месяц, отперев входную дверь и войдя в прихожую, я бросила взгляд в кабинет и сразу обнаружила, что лампу опять выключили.

Вы только представьте себе такое. Гражданин нашей страны, соответствующим образом подготовленный благодаря публикациям в прессе и телевизионным репортажам, начинает по какому-то ничтожному поводу подозревать, будто за его квартирой следят; ежедневно, уходя из дома, он записывает — как бы смешно и дико это ни казалось ему самому, — что лампа у него на письменном столе горит, а в один прекрасный день, сделав кой-какие покупки, он возвращается домой и обнаруживает, что в его отсутствие лампу выключили. В остальном же, по крайней мере на первый взгляд, все в квартире без изменений. Несмотря на это, а точнее, именно поэтому его прошибает холодный пот.

Уж лучше бы, подумала я тогда, кто-нибудь изрубил за это время мою мебель, расколотил посуду, разодрал в клочья рукописи, книги и платья, тут по крайней мере я могла бы защищаться. Позвонила бы в полицию. Подала заявление. Потребовала начать расследование.

Но ни малейшего повода к таким действиям у меня не было. Оторопь брала именно из-за микроскопичности перемены. Более наглядно, чем таким вот выключением горевшей лампы, таким вот простым нажатием пальца, таким вот, возможно, машинальным и наверняка не потребовавшим усилий, быть может, случайным жестом экономного человека, незваные визитеры, навещающие мою квартиру, и не могли дать о себе знать. Не исключено, что, сообщи я в полицию, будто за время моего двухчасового отсутствия кто-то выключил у меня в квартире лампу, я в конце концов очутилась бы в психиатрической лечебнице. Не было ведь даже свидетеля, который смог бы подтвердить: да, лампа на письменном столе действительно горела к моменту моего ухода.

Чтобы заполучить такого свидетеля, пришлось бы обратиться к одному из жильцов нашего дома, скажем к Францу В. или Петеру X. — оба они писатели и в свое время жили в нынешней моей квартире, — и просить их в течение месяца, а то и дольше, всякий раз заходить перед моим уходом, лишь чтоб удостовериться, что лампа на письменном столе действительно горит. И Франц В., выехавший из моей квартиры полтора года назад, и Петер X., выехавший пятью годами раньше, обожают всевозможные безумные затеи. Но боюсь, что эта — совершенно особая — безумная затея, не вызовет энтузиазма ни у них, ни у других моих знакомых.

Как бы там ни было, в тот день я, соблюдая осторожность и полную тишину, несколько часов обследовала свою квартиру, шаг за шагом, все восемьдесят квадратных метров ее общей площади. Единственное, что удалось мне тогда обнаружить, это отпечатки пальцев, всех четырех, кроме большого, пальцев правой руки на толстом слое пыли, которая со временем осела на полках за книгами, куда не дотягиваешься при уборке. То был след довольно узкой руки — кто-то, похоже, сунул руку за книги, проверяя, нет ли там чего, точнее, не спрятано ли там что от посторонних глаз. Впрочем, след мог оставить и кто-нибудь из гостей, я имею в виду обычных гостей.

Сначала я рассказала обо всем Петеру X., который, как я говорила, выехал отсюда пять лет назад, сменив мансарду на квартиру этажом ниже, в этом же доме. Я продемонстрировала ему отпечатки пальцев в пыли за книгами. Петер X. улыбнулся. Что за дилетантство, заметил он и спросил, не обратила ли я внимание на автомашины, в которых часами просиживают какие-то люди, прямо напротив нашего дома. К тому же, продолжал он, замок в двери с некоторых пор стал у него хуже работать, да и рукописи лежат не в том порядке, в каком он их оставлял. Я точно помню, как положил вторую часть моей новой рукописи на первую, а не наоборот, сказал он, затем, однако, резко сменил тему и принялся рассуждать о роли писателя в обществе, он говорит об этом всегда, когда бывает в подпитии, он и ко мне поднялся уже слегка навеселе, а от двух бокалов вина его и вовсе развезло, он почти не переносит алкоголь и все равно пьет много и часто.