Ирина Биркитт - Блондинки в шоколаде, или Психология Барби

Ирина Биркитт

Блондинки в шоколаде,

или

Психология Барби

1

Вдыхая запах свежих журнальных страниц, я мечтала. Я мечтала о море. О том, как, побросав в чемодан купальники и вечернее платье, отправлюсь отдыхать. Я всегда об этом мечтаю, когда офис становится похож на сумасшедший дом. Да, мы нянчились с текстом, с менеджерами рекламодателей, с автором очередного «Чтива». За месяц до этого здесь была жуткая свара. Мудрецы это называют спором, в котором рождается истина. Я, моя партнерша и дизайнер отчаянно отстаивали формат нашего издания, а заказчица (она же автор) и ее муж, размахивая перед нашими лицами договором, мобильными телефонами и оттопыренными пальцами, объясняли нам, ЧТО они хотят видеть за свои деньги.

Чтобы было понятно, мне, очевидно, надо представиться и рассказать, чем я занимаюсь. Зовут меня Изабелла, 27 с половиной лет от роду, по призванию – студентка вольных академий, по профессии рекламист. Во мне 183 сантиметра роста и 65 килограмм веса. Это сейчас я сижу в теплом помещении с гордым названием «офис» (40 квадратных метров, из которых 10 – наш кабинет), и на моей визитке значится: «Генеральный директор Рекламно-издательской лаборатории “Глянцевое чтиво”». А всего год назад я была простой домохозяйкой, моделью в анамнезе, которая осталась в гордом одиночестве после семи с половиной лет брака. Без копейки денег и с массой душевных травм.

Как любая разведенная женщина, я считала себя жертвой мужских интриг, несчастливого стечения обстоятельств и т. д. и т. п. Но счета на телефон и расходы на съемную квартиру не позволяли мне окончательно оторваться от реальности. Кушать отчаянно хотелось, работать я не привыкла. Я не нашла ничего лучше, как продать сначала украшения… потом компьютер… потом наступила очередь любимой норковой шубы. Шуба была пределом, за которым маячила голодная смерть… или картина маслом «Возвращение блудной дочери после девятилетнего отсутствия, под осуждающие взгляды соседей и мамино: «Ятебеговори-ланечеготебевэтоймоскведелать!»

Стало по-настоящему страшно. Нача-лась паника, и, как следствие, меня стали посещать мысли о смерти. Осознание конечности собственного существования сковывало тело, заставляло сердце учащенно биться. Мысли путались, а беспощадный внутренний голос ядовито нашептывал: «Ты допрыгалась, дорогая! Сейчас ты умрешь, и твое тело найдут только через несколько дней, когда Кот сойдет с ума от голода и будет выть под дверью, вынимая из соседей душу». Богатое воображение услужливо рисовало картинки: взлом двери, безутешные родственники, похороны в цинковом гробу с прощальным: «Она умерла такой молодой, а ведь могла так много сделать!»

Врожденный оптимизм совсем не давал о себе знать, а друзья… Все были заняты своими делами. Оказалось, что 97 процентов времени я проводила с мужем. Пусть с бестолковым и грубоватым, но таким родным и понятным. Я ушла от него сама, мне просто стало тесно. Но ведь никто не предупреждал, что на противоположной стороне брака зияет убийственное одиночество. Я не знала правил этой игры. В 18 лет, когда я познакомилась с моим теперь уже бывшим, жизнь представлялась умилительно романтичной и бесконечно прекрасной…

2

К тому времени я уже год жила в Москве. Не то чтобы это было пределом моих мечтаний. Российский модельный бизнес лежал в своей гламурной колыбели, агукал и тянул пухлые ручонки к молодым нефтяным олигархам. Меня ожидал контракт в одном из крупных западных модельных агентств. Оставалось лишь достичь совершеннолетия, чтобы оформить рабочую визу и паспорт. Между мною и моим менеджером, помимо всяких формальностей, существовало джентльменское соглашение: а) не связываться с бизнесменами и бандитами (что в 1995 году было практически одним и тем же); б) не иметь никаких дел с русскими модельными агентствами;

в) не весить больше 63 кг; г) учить английский. Так что в Москве я не жила, а коротала время до выхода на большую сцену. В моем арсенале было четыре года работы в Доме моделей моего родного украинского города и несколько конкурсов красоты. Впрочем, в Доме моделей я работала для поддержания тонуса, а конкурсы красоты были лишь приятным побочным явлением.

По правде сказать, моя модельная деятельность, как и все в этой жизни, была итогом удивительных случайностей и совпадений.

В конце девятого класса я сдружилась с девочкой, которая мечтала стать моделью. Ей на глаза попалась заметка в местной газете про отбор девушек на конкурс «Лучшая модель мира». Представитель восточного отделения модельного агентства, которое организовывало конкурс, не стал утруждать себя поездкой в Киев. Добравшись до первого от польско-украинской границы крупного населенного пункта, он дал объявление в местной газете.

Отбор проходил в актовом зале редакции молодежной газеты. Кто сюда только не пришел: высокие и низкие, брюнетки и блондинки, худые и пухленькие. Нинка взяла меня для смелости. Но присутствие на отборе старшеклассниц нашей школы почти в полном составе вогнало нас в уныние. В насмешливых взглядах школьных красавиц ясно читалось: мы, четырнадцатилетние дурочки, сунулись не туда, и завтра вся школа будет потешаться над неудачливыми Кроуфорд с Евангелистой. Лучшие представительницы нашего города в возрасте от 14 до 21-го сидели в зрительских креслах, толпились в очереди к фотографу, показывали друг другу свои фотографии. Кто-то вертел в руках сантиметр для измерения идеальных объемов (о 90 – 60 – 90 знали только избранные), кто-то сосредоточенно наносил боевой раскрас. Перед собеседованием надо было отсняться у фотографа: два портрета фас, профиль и полный рост на каблуках. Фас и профиль у нас были. У нас не было каблуков. И если Нинка с ростом 175 чувствовала себя превосходно, мне при моих 183 даже думать о каблуках было мучительно.

Классика жанра: жирафа-дылда-каланча-швабра-шпала-достань-воробышка. Я смотрела на других и понимала, что таких, как я, ДАЖЕ ТУТ мало. Дождавшись своей очереди, Нинка шагнула под объектив. А помощница фотографа предложила мне записаться в тетрадь № 2. В тетради № 1 были данные двухсот девушек; меня, блеющую что-то бессвязное, внесли во вторую тетрадь под номером 274 и принялись за 275-ю. Фотограф неожиданно оказался очень приятным седовласым мужчиной. И то, что я издалека (со своей близорукостью) приняла за похотливую ухмылку, оказалось профессиональным прищуром.

Представитель модельного агентства опаздывал на три часа. Девушки успели перезнакомиться и делились впечатлениями, кто-то особо продвинутый лихо оперировал понятием «кастинг». Многие девочки были с мамами. Я во все глаза смотрела на стайку девушек, явно выделявшихся среди прочих. Это были наши местные «небожительницы». Все они участвовали в первом в истории нашего города конкурсе красоты. Вокруг них вились молодые журналисты и фотографы, среди которых затесался даже радиоведущий. Присутствие представителей масс-медиа придавало значительности происходящему.

В половине десятого вечера пришлось звонить домой. Конечно же, я не решилась бы на эту авантюру, если бы мои родители были в городе. Но они с утра уехали к нашим польским родственникам, и со мной осталась бабушка, вызванная приглядывать за любимой внучкой. По легенде я до девяти делала уроки у Нинки. К приезду мамы, возвращавшейся вечером, я должна была быть дома. Мама у меня строгая, и неудивительно, что в полдесятого они с бабушкой рвали и метали. Объяснив, где нахожусь, я пообещала быть дома максимум в одиннадцать.

Наконец появился представитель модельного агентства, и все засуетились. Он зашел в кабинет справа от сцены, и туда сразу выстроилась очередь. Жаркие споры «кого тут стояло» быстро улеглись, потому что в кабинет предстояло заходить в том порядке, в котором мы фотографировались. Процесс пошел. Недотянувшие до второго тура девушки вели себя по-разному. Были и разочарование, и слезы, и фальшивое: «Не очень-то и хотелось!» Некоторые пытливо расспрашивали более успешных товарок, пытаясь понять, где допустили ошибки. Заветная дверь приближалась, и тут появилась мама. К моему удивлению, я не услышала ни слова упрека. К двенадцати ночи возбуждение стало спадать, очередь заметно поредела: сказывалась усталость. Вместо оживленного гула голосов раздавалось вялое перешептывание.

Нинка вылетела из кабинета очень расстроенная. Времени на обмен впечатлениями не было. Мужчина в кабинете окинул меня усталым взглядом, на неплохом русском извинился за опоздание (передо мной, четырнадцатилетней соплячкой!) и стал задавать вопросы: сколько лет, где учусь, крашу ли волосы, пользуюсь ли косметикой, есть ли мальчик. После вопроса, девственница ли я, вогнавшего меня в краску, остальные как-то не запомнились. На мое заторможенное «да» он пояснил, что это важно, потому что начало половой жизни влияет на фигуру женщины. Потом будничным голосом попросил подождать в зале. Я вывалилась из прокуренной комнаты с блаженной улыбкой.