Аврахам Суцкевер - Зеленый аквариум

Аврахам Суцкевер

Зеленый аквариум

ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

Аврахам Суцкевер, поэт, пишущий на языке идиш, родился в 1913 году в Сморгони (Белоруссия). В начале Первой мировой войны его семья переселилась в Сибирь. В семилетием возрасте он лишился отца и переехал с семьей в Вильну (ныне Вильнюс). Здесь он получил как еврейское, так и общее образование. В этом городе он начал писать, стал участником литературной группы Юнг Вильне («Молодая Вильна»). Однако прокламированный ее лидерами интерес к социальным проблемам отделял от них Суцкевера. Его стихи, лиричные по настроению, новаторские по языку и форме, оставались глубоко личными. Первую свою книгу он издал в 1937 году.

Во время Второй мировой войны Суцкевер испытал на себе все ужасы Катастрофы европейского еврейства. Он жил в Виленском гетто, был членом ее боевой организации и в то же время был принужден нацистами заниматься уничтожением рукописей и книг научно-исследовательского Еврейского института (ИВО; Идишер виссеншафтлихер институт). Из-под носа нацистов группа работников института сумела унести и скрыть при участии А. Суцкевера немало культурных ценностей, и после войны поэт многое сделал для того, чтобы спасенный материал попал в Нью-Йорк, в новое помещение ИВО.

Накануне разгрома гетто поэту удалось скрыться в лесу, и он присоединился к партизанскому отряду. Весной 1944 года советские власти прислали за Суцкевером специальный самолет, чтобы переправить в Москву для участия в Третьем митинге Еврейского антифашистского комитета. В 1946 году он выступал свидетелем на Нюрнбергском процессе. Все эти годы, как в гетто, так и в партизанской отряде, поэт не прекращал писать. Писательская организация гетто отметила премией его поэму Дос кеверкинд («Дитя могил»), а поэма Кол Нидрей была переслана из гетто в Москву и прочитана на специальном заседании Союза писателей.

В 1946 году А. Суцкевер покинул СССР, жил некоторое время в Польше, Венгрии и во Франции, где закончил поэму Гехеймшгот («Тайный город») о судьбе десяти евреев, скрывавшихся после разгрома гетто в канализационных трубах Вильны.

В 1947 году поэт нелегально прибыл в Эрец-Исраэль. Путь в Страну Израиля и первые впечатления от нее стали темой его поэмы Гайстике Эрд («Одухотворенная Земля»), изданной в 1961 году. С 1949 года Суцкевер — редактор крупнейшего литературного журнала на идиш Ди голдене кейт (издается в Тель-Авиве).

Первая книга прозы Суцкевера — Фун Вилнер гетто («Из Виленского гетто», 1946, Москва) — своего рода репортаж о борьбе и гибели евреев Вильны. В 1953-54 гг. поэт написал первую часть своей второй книги прозы Гринер аквариум («3еленый аквариум»), вторую часть которой — Мешиехс Тогбух («Дневник Мессии») — завершил в 1974 году.

Литературная деятельность Суцкевера была отмечена призом Ицика Мангера (1969) и призом Главы Правительства (1976).

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА

То новое, что обычно помимо воли читателя внушает ему повествование, в этой книге он призван открывать для себя сам. И это требует от него не только сопереживания, но и творческого участия. Так читают стихи.

Когда говорят «проза поэта», имеют в виду особую, отличную от стихотворства область его литературного труда. Когда говорят «поэтическая проза», подразумевают рассказ или повесть, в которых автор откровенно перемежает свои настроения, мысли, чувства с описаниями состояния и поступков своих героев. Эта книга Аврахама Суцкевера — ни первое и ни второе.

Цикл стихотворений в прозе «Зеленый аквариум» и цикл поэтических сказаний «Дневник Мессии» — две части необычной по форме поэмы, поэмы-монолога, страстного и драматически напряженного. Не рельефно очерченные характеры тех, о ком повествует поэт, не глубокое проникновение в их внутренний мир, а голос автора, его душевный строй, его мысли, переживания, настроения, чувства — основной компонент этого произведения. Но при этом судьба рассказчика не становится содержанием книги (хоть она и подчеркнуто автобиографична), и не он — главный герой.

Мне вспоминается осень сорок четвертого года. Дождливый московский вечер. В нетопленом верхнем фойе Госета собралось человек сорок. Михоэлс встал и объявил:

— Поэт Суцкевер прочтет фрагменты своей книги о гибели Виленского гетто и стихи.

Сказано это было будничным тоном, так, словно встречи с вырвавшимися из ада — дело обычное. И лишь когда началось чтение, мы все поняли, как верна была интонация Михоэлса: чуть выше взятая нота звучала бы или фальшиво, или кощунственно.

Скупой, малословный рассказ о кошмарных событиях, о жутких деталях говорил душе больше, чем могли бы сказать авторские эмоции и отступления. Поэтому их и не было, И только в стихах, следовавших за прозаическими отрывками, прорывались сквозь мужественные и мерные ритмы горячность борца и боль очевидца.

Почти через десять лет Суцкевер вновь обратился к прозе ради этой темы (в поэзии он с нею вообще не расставался надолго). Обратился не для того, чтобы сказать о том же по-другому, а чтобы сказать другое.

Напряженная метафоричность речи, сложный ряд образов-символов и ассоциаций позволили Суцкеверу в относительно небольшой книге сказать о многом. Прежде всего о том, что пережитое — живо, что оно не забыто, что его нельзя забывать. О том, что погибшим должно быть навечно дано место среди живых. Сказать о том, что насильственная смерть не только уродлива, но что она уродует все то, что продолжает жить. Сказать о Добре и Зле, о Памяти и Забвении, о Призвании и Творчестве. О бессилии человека перед вечными законами Вселенной и о силе его духа, проникающего в сокровенные тайны Бытия. А главное — о чувстве мистической связи между трагедией Иерусалима-Литовского (как называли еврейскую Вильну), подобной трагедии сотен таких же городов и местечек, и чудом возрождения еврейского государства с вечно живым Иерусалимом. Эта связь лейтмотив книги Суцкевера.

I

ЗЕЛЕНЫЙ АКВАРИУМ

Стихотворения в прозе

ЗЕЛЕНЫЙ АКВАРИУМ

— Твои зубы — решетка из костей. За решеткой, в хрустальной камере, твои слова — в оковах. Помни совет старшего: те из них, что виновны[1], те, что отравили твой бокал ядовитым жемчугом, — выпускай на волю. Они — в благодарность за пощаду — будут созидать твое бессмертие. Но невинные, которые притворно заливаются трелью, точно соловьи над могилой, — их не щади. Вешай их, будь им палачом! Потому что они, едва вылетев изо рта или из-под пера, оборачиваются бесами. Пусть низвергнутся звезды, если я неправ! — —

Этот завет давным-давно оставил мне в еще живом, тогда родимом городе один старый холостяк — обшарпанный поэт с длинными космами на затылке, похожими на свежий березовый веник. Никто не знал ни имени его, ни происхождения. Мне было лишь известно, что он пишет по-арамейски рифмованные послания Богу, опускает их в красный почтовый ящик у Зеленого моста, а затем терпеливо прогуливается вдоль Вилии в почтительном ожидании небесного письмоносца с ответом.

— По словам ступай, как по минному полю: ложный шаг, неверное движение, и все слова, которые накопил за всю жизнь, разлетятся вместе с тобой.

Так нашептывала моя собственная тень, когда мы оба, ослепленные прожекторами на ветряках, тащились ночью через кровавое заминированное поле и каждый шаг был ставкой на жизнь или смерть и обдирал сердце, как гвоздь скрипку.

Но никто не предупреждал меня, что я должен остерегаться слов, одурманенных замогильным цветением мака. Поэтому я сделался рабом их воли. А их желаний я не могу постичь. Тем более тайну: любят они меня или ненавидят. Они ведут: в моем черепе войны, как термиты в пустыне. Их поле битвы лучится из моих глаз отсветом рубинов. И дети седеют от страха, когда я желаю им добрых сновидений…

Внезапно среди бела дня, когда я лежал в саду, а надо мною свесилась ветка с апельсинами (или это дети играют золотыми мыльными пузырями?), я ощутил движение в душе. Ого, мои слова собираются в дорогу… После одной из побед они, видимо, решили брать приступом крепости, которые никаким словам до того не были доступны. Чьи крепости? Людей? Ангелов? А может, звезд? Их фантазия, опьяненная замогильными цветами мака, взыграла.

Звенят фанфары.Факелы, как горящие птицы.За ними вслед — линии. Рамы для музыки.

Перед одним из таких слов, видимо — главным, раньше других засверкавшим в короне, где искрятся мои слезы, я пал на колени.

— Как же ты покидаешь меня, не пожелав здоровья, не сказав «до свиданья», ничего не сказав? Годами кочевали мы вместе, ты питалось моим временем, так прежде, чем мы расстанемся, прежде, чем ты отправишься завоевывать мир, — единственная просьба! Но обещай, что не откажешь…