Дарья Агуреева - 36 и 6

Дарья Агуреева

36 и 6

ПРАВИЛА ПРОЧТЕНИЯ:

— не искать прототипы;

— читать при свечах, зашторив окна, в дождливую погоду;

— не делать далеко идущие выводы;

— честно признаться автору, что вы об этом думаете;

— если вам в руки попали эти страницы, значит, вы мне дороги, поэтому, пожалуйста, сделайте хорошее дело — будьте здоровы и счастливы!

Основано на реальных событиях.

Всем, у кого даже при нормальной температуре далеко не всё хорошо, рекомендуется…

«Я — это я и мои обстоятельства, и если я не спасу их, я не спасусь сам».

Опять это мокрое чувство — ощущение дождя. Сегодня лишь слегка моросит, оттого и тоска на сердце неуёмная. Конечно, я ещё не сдался. Ещё пытаюсь с собой бороться: «Ну, что ты, Андрей, в самом деле? Температура в норме — 36 и 6. На улице весна…» В этом году она особенно удалась — одуряющая, ошалелая. Все немножко сошли с ума. Глаза безумные, молодые. Их так и распирает от счастья, от радости юности. Наверное, только я, моральный урод, способен ещё на тоску. Мне всё видится огромная, чернеющая дыра, бесконечная, бездонная. Это та самая пустота — пространство моей жизни. Всё бегаешь куда-то, пытаешься от неё укрыться или хотя бы заполнить… Увы!

Самое страшное начинается ночью. Небо уже потемнело. Уже растворилась в забытьи сиреневая полоска горизонта. Света нет больше, и даже не верится, что когда-нибудь он ещё будет. Лишь фонари, жёлтые, призрачные. Я не зажигаю лампу, боюсь её лживой желтизны, её искусственных лучей. С некоторых пор во мне поселилась уверенность, что всё неестественное, ненастоящее неминуемо ведёт меня к гибели. Сижу в темноте. Иногда зажигаю свечи. Они не утешают, ни о чём не спрашивают. Только капают воском, горят, трепещут от сквозняка, расплываются на заре и уносят в никуда мою ночную печаль, хоронят её в своём последнем вздохе. Если же свечей нет, я остаюсь наедине с самим собой. И это действительно страшно. Веки всё тяжелеют, и нет уже сил пялиться во мрак… Но стоит хоть на секунду прикрыть глаза — как начинаются мои кошмары. В ушах будто разрываются снаряды. Меня ранит осколком, и я захлёбываюсь собственной кровью и рвотой, подступившей к горлу от ужаса. Жгучая, нестерпимая боль в руке. Я пытаюсь пошевелиться и понимаю, что это невозможно — меня разорвало на куски. Мелко-мелко двигаю ресницами. Прихожу в себя. Новый кошмар. Теперь уже наяву. Сосед сверху опять напился и устроил над моей больной головой танцы до утра. Я сперва его ненавижу до посинения, а потом прощаю, ведь ещё полгода назад ночь и для меня была таинственным праздником. Тогда у меня была Вика… Она и теперь, конечно, есть. Только уже не со мной. Впрочем, я всё ещё в это не верю. Порой иду вечером домой, вглядываюсь в лица встречных девушек. Кажется, вот-вот появится она… Иногда ловлю у другой её улыбку или взгляд, невесомый взмах маленькой ладошки… Ещё бывает, начинаю представлять себе всякую ерунду. Например, проходят годы. Я становлюсь всемирно известной кинозвездой (я и сейчас довольно успешно снимаюсь, так что мечты мои не такие уж беспочвенные), меня показывают по телевиденью, я открываю свою студию, за мной табунами бегают тысячи поклонниц… Но я неприступен. Ходят всякие слухи. Конечно, не особенно приятные. Я не обращаю на них внимания. И вот однажды, совсем случайно, встречаю её снова… Она краснеет, плачет, не находит слов. Тут, если бы женщиной был я, а мужчиной — она, я бы не преминул сказать, что у меня есть сын от нашей любви. Даже если это было бы неправдой, всё равно сказал бы — уж очень эффектно. Слава Богу, мужчина всё-таки я, не она. Это избавляет меня от излишней банальности. Потом я великодушно прощаю её (я уже давно всё простил), она снова моя… И этот её поцелуй, от которого кружится голова… Убийственная пошлятина!

Но только ею я ещё жив. Всё время, каждую секунду, даже во сне, даже на работе, я думаю о Вике. А должен думать о другой… Только не думается. Сестра, она у нас будущий доктор, говорит — это самозащита. Если бы человек думал о тех, перед кем виноват (а я, судя по всему, очень виноват), то непременно наложил бы на себя руки или сошёл бы с ума. Раскаянье — глупая вещь. Ведь сколько бы я не изводил себя, я уже ничего не сделаю, чтобы что-то поправить. Не женюсь же я в самом деле на этой девочке? Нет! Так что же кусать локти? Так рассуждает моя сестра. Страшно умна и на редкость логична. Вечером работает в центре помощи подросткам. Отговаривает их кончать с собой. Как-то я тоже позвонил туда:

— Добрый вечер! Меня зовут Лиза!

— Мне очень плохо, Лиза. И я не знаю, что делать.

— Как тебя зовут? — по-деловому спросила Лиза. Я даже будто увидел, как она пишет в какой-нибудь учётной книге. Номер звонка. Мелко, чётко. Графа — Ф.И.О. Она вся в нетерпении. Постукивает по столу ручкой: когда же он ответит? Подавляет зевок. Как всё это скучно! Кому-то вновь хочется напиться и излить душу. Выхода нет — придётся посочувствовать. Хотя до чего же противно! А главное опасно — чёрт его знает, не возненавидит ли позвонивший её за свою слабость? Хорошо бы выйти на улицу, пройтись по магазинам…

Однажды взяла меня с собой на дежурство. Вы бы её видели! Аж светилась от гордости. Как же! Будущий психоаналитик! Зигмунд Фрейд в юбке! Я тоже решил сделать свой вклад в благотворительность: выдавал градусники. Никогда не забуду этот день. Центр называется «Ювента». Туда едут подростки со всего города. Вообщем-то психоанализ никому из них не нужен. Они едут к венерологам, гинекологам, пытаются избавиться от наркотической зависимости. Лиза дежурила на втором этаже. Там девочкам от двенадцати до шестнадцати лет делают операции — аборт. Я должен был в этом участвовать: записывать температуру, давление, приносить еду… Лиза говорила им что-то. Одни ухмылялись, другие испуганно смотрели ей в глаза, ничего не понимая. Там мне впервые, наверное, стало по-настоящему жутко. Одна за другой, они проходили мимо меня. Обкусанные, плохо накрашенные ногти, дешёвая помада, обсыпавшаяся тушь… Дети, совсем ещё дети.

— Да знаю я всё! — раздражённо отмахивалась от меня одна. — Я уже второй раз! — эти слова прозвучали гордо, до дикости. Девчонка сама испугалась, до того я изменился в лице.

— Сходи в туалет. Одень сорочку. Трусы сними. Положи под подушку. Туда же — прокладку. Тампоны нельзя, — я сменил тон. Здесь жалость, испуг не уместны. Здесь нужно быть безразличным, деловым, решительным. Поэтому я больше не ходил с Лизой. Особенно поразили меня эти девчонки после… Их привозили на носилках с колёсиками. Сваливали на кровать. И тут все становились разными. Наркоз, словно растворял их безликий нагловатый страх. Кому-то, совсем бледному, обескровленному, ставили капельницу. Кто-то в иступлении орал на всю больницу:

— Нянька! Кто-нибудь! Меня сейчас вырвет!

Все вертелись около девочки с кровотечением и лишь раздражённо отмахивались:

— Только попробуй, дрянь! Сама будешь убирать.

Девчонка с длинными, тяжёлыми волосами никак не могла прийти в себя от наркоза, неверным голосом шептала стихи: «Убили! Зарезали! Мечусь, оря! От страшной картины свихнулся разум!» Я не выдержал. Сел рядом с ней. Взял за худенькую ручку, испачканную синей печатью — такие штампы ставят на куриных трупиках, которые продаются в универсамах, и на маленьких дурочках, которые идут в «Ювенту».

— Уже всё? — она облизывала пересохшие губы, всматривалась в, должно быть, расплывавшееся у неё перед глазами лицо незнакомого, чужого человека — в моё лицо.

— Да, — я погладил жуткий, синий отпечаток.

— Так быстро? — она удивилась. Отвела взгляд, снова обернулась ко мне. — Ведь я не умерла, правда? Позвоните Диме, скажите, что я не умерла! Пожалуйста!

— Обязательно! Какой телефон? — но она уже вновь провалилась в свой наркотический сон. Ещё час. Долгий час из стонов, пьяных криков, непонимающих взглядов. Потом я разнёс обед. Некоторые уже красились, щёлкали семечки. Меня затошнило. Я бросился вниз. На первом этаже те же девчонки, напуганные, встревоженные, вымученно взрослые. Некоторые пришли с парнями. Я видел, как передавали друг другу чужие паспорта, свидетельства о рождении. Они боялись идти со своими документами. А аборт разрешалось делать вообще только при наличии собственного паспорта. Иначе — необходима справка от родителей. Вот здесь начиналась настоящая трагедия: они плакали, врали, неумело совали деньги, шли в другие, частные клиники, где порой их уродовали так, что боязнь забеременеть никого уже больше не тревожила.

Очередь образовалась у кабинета, где делали УЗИ — ультразвуковое излучение. Оттуда выбегали пулей — в туалет. Там долго курили: одни рыдали, другие смеялись. Лишь одна девочка вышла, не спеша, радостно улыбаясь. Она сначала подплыла к скамейке, где её дожидался молоденький парнишка. Они с минуту долго смотрели друг на друга. Он вопросительно, беспокойно. Она — сияя от счастья. По его лицу постепенно тоже разлилась улыбка, медленно, осознанно.