Мануэль Пуиг - Падает тропическая ночь

Мануэль Пуиг. Падает тропическая ночь

Глава первая

До чего грустно в этот час, почему так?

— Это вечерняя тоска, Нидия, она приходит, когда темнеет. Лучше найти какое-нибудь дело, занять себя чем-то в такое время. Потом, ближе к ночи, уже по-другому, это ощущение уходит.

— Особенно, если можешь легко заснуть. Тогда не думаешь обо всем, что было ужасного.

— Тут тебе повезло, ты даже не представляешь, как это помогает. Когда сон не идет, в голову лезет самое жуткое. Не будь этих чудных таблеток, я бы столько времени не продержалась.

— Тебе грех жаловаться, Люси, ты не пережила такого горя, как я.

— Знаю, Нидия. Но у меня жизнь тоже была не сахар.

— Когда умерла мама, бывало так же, помнишь? В этот час воспоминания одолевали особенно сильно.

— Помнить-то мы помнили о ней всегда; первое, о чем я думала, проснувшись, — что мамы больше нет. Но в этот час сильнее всего ощущалось ее отсутствие. Правда тогда, среди стольких дел, в голову не лезли, как теперь, одни грустные мысли. Ну да, столько было обязанностей.

— Приготовить поесть.

— А с детьми какая ответственность, Нидия. Вывести их в люди.

— И потом случается такое — тебя лишают самого дорогого.

— У верующих хоть есть утешение. Но я не могу себя обманывать, никак не могу. Великое дело — вера. Правда, завидую тем, у кого она есть.

— Да, Люси. Я им тоже завидую.

— Простым людям намного легче, они утешаются верой. А если не можешь себя обманывать, видишь жизнь, как она есть?

— Когда умер Пепе, было иначе, я словно соображение потеряла. И плакала-рыдала дни напролет. Но в этот раз все совсем по-другому.

— Одно дело муж, другое — дочь, Нидия. Твоя дочь. Что же такое творится, просто ужас.

— Люси, не могу сидеть взаперти, пойдем погуляем.

— Исключено, дождь собирается.

— Люси, ты не рассказала про эту, из соседнего дома. Чего это она больше не заходит?

— Из-за твоего приезда, наверное. Она заходила, в основном, излить душу, но при тебе не решается.

— Женщина она молодая, ей, должно быть, интересней в компании сверстников.

— Ну зачем ты так? Да нет! Она частенько заходила, сразу видно, охотно человек приходит или нет. Сначала она мне не нравилась, потом я привыкла. Она ведь приятная, по-своему, тебе не кажется?

— Знаешь, Люси, мне она показалась странной, но не вредной. Хотя держит дистанцию, с тобой тоже? Может, только со мной.

— Думаю, она не ожидала тебя здесь встретить, шла рассказать о наболевшем, а тут увидела тебя и не смогла.

— И поэтому больше не приходит. Люси, она же с тобой хочет поговорить, слегка излить душу.

— Знаешь, Нидия, просто невероятно, что вообразила себе эта женщина, даже не сомневалась, что он ее тоже любит.

— Но она ведь не девочка, должна понимать что к чему, призналась хоть, сколько ей лет?

— Нет, но судя по возрасту сына и по тому, что она училась до замужества и получила этот свой диплом, ей никак не меньше сорока пяти.

— Почти как Эмильсен.

— Сколько ей исполнилось бы в августе?

— Сорок восемь, Люси.

— Вот подлость!

— Да уж…

— Но у тебя есть сын, и он тебя обожает.

— Бедный Масик. Добрая душа, но дочь — другое дело, Люси. Тебе не понять.

— Ты ненормальная, мужчине пятьдесят, а он все у тебя Масик.

— Само получается. Мы всегда звали его Масиком.

— Пора зажигать свет. До чего уныло в домах с тусклым светом; ты, может, замечала: в домах одиноких стариков всегда мало света. Поэтому я люблю, когда все ярко освещено. Никогда не обращала внимания?

— Эту тоже зажечь?

— Да, чтобы не смахивало на стариковский дом.

— А как она с этим типом познакомилась?

— Я тебе говорила, что она серьезно болела, да?

— Да, Люси, но не сказала чем. Тем же, чем Эмильсен?

— Нет…

— Я думала тем же, почему-то так себе это представляла.

— Нет… Там было другое, Нидия.

— Ты говорила, она страшно перепугалась.

— Да, но вовремя спохватились.

— Значит, опухоль.

— Нет… Как это называется? Что-то вроде вируса. Она все по-португальски объясняла и повторяла термины здешних врачей.

— Без конца мешает португальский с аргентинским, то есть с испанским. Я не сильно ее понимала.

— Она столько лет в Рио. Я тоже, когда говорю с теми, кто здесь давно живет, вставляю много португальских слов, непроизвольно.

— Так что там за болезнь?

— Ну это… вирус. И никак не могли попасть в точку, ну эти врачи, но потом наконец определили, и она сразу пошла на поправку. А в санатории познакомилась с ним.

— У него-то что было?

— Там его жена лежала. Она умерла, бедняжка.

— От чего, Люси, от того же, что Эмильсен?

— Нет, вроде у нее было кровоизлияние, долго болела, но было ясно, что она умрет.

— Странно — кровоизлияние у нестарого человека.

— Об этом она особо не распространялась. У нее одна тема: он.

— А он уже поглядывал на других женщин, в такие минуты?

— Нет, он вроде расчудесный, только и думает, что о доме. И за женой ухаживал, не жалея сил, пока она болела.

— И как же так получилось?

— Она видела его мельком в санатории, мимоходом, в коридорах, когда ее водили из палаты на процедуры.

— И в такие моменты ее тянуло заглядываться на мужчин?

— Не забегай вперед, девушка не из тех, кто заглядывается. С ней случилась очень странная вещь, Нидия.

— Какая?

— Когда она его увидела, ей показалось, что это другой, ну в смысле, что он очень похож на того, другого мужчину, которого она сильно любила много лет назад и с тех пор больше не видела, это ее крайне поразило. И она подумала, что этого, из санатория, тоже никогда больше не увидит.

— Судя по твоим словам, этот из санатория не был похож на ее бывшего мужа.

— Нет.

— Значит, она вертихвостка, Люси.

— Нет, по-моему нет. Она помногу часов работает, и много занимается. И вовсе ей не до того, чтобы за кем-то бегать. Нет, Нидия, что ты. Иначе она бы не кинулась к нему очертя голову, когда он попался ей на пути.

— Ну, я к тому, что их уже трое: бывший муж, этот, с кем она познакомилась в санатории, и тот, на которого он так похож.

— Судя по ее намекам, после развода она сильно увлеклась тем типом из Мексики и теперь этим, здешним, и все.

— Конечно, аргентинец, мексиканец и бразилец, они очень похожи.

— Да, муж был аргентинцем, я тебе говорила?

— Был? Он что, умер?

— Нет, жив.

— Знаешь, Люси, никак не могу привыкнуть говорить: Эмильсен была тем-то и тем-то. Что ее больше нет.

— Но она живет в твоей памяти, в воспоминании всех, кто ее любил.

— Это дела не поправит. Конечно, она всегда будет жива в моей памяти, но что мне с того? Я хочу поговорить с ней, потолковать о том о сем, и не могу! Тоскую, а ее в живых нет как нет.

— Нидия, иначе и быть не может, понятно, что горько, как не горевать, если теряешь дочь? Да еще такую, что всегда была тебе подругой.

— Как бы я хотела привыкнуть к мысли, что ее больше нет. И послушать ее совета, она ведь, как заболела, видя мое беспокойство, когда ей становилось хуже, смотрела мне пристально в глаза и говорила: “Ты себя береги”.

— Помню ее еще здоровой. Так жаль, что я не могла быть с вами, когда вы столько всего пережили, от Рио до Буэнос-Айреса так далеко

— Хорошо, ты не видела ее во время болезни. Она никогда не жаловалась, но сильно сдала.

— Какая девочка, какая сила духа!

— Люси, скажу честно, она ведь ни разу не намекнула, что знает, что с ней. Ни разу не пожаловалась при мне, никогда.

— Просто берегла тебя.

— Я не хотела сейчас ехать в Рио, не было сил, но вспомнила, как она говорила, что надо себя беречь, и поехала.

— Знаешь, Нидия, тебе это пойдет на пользу. Пляж, вечерняя прохлада — будешь хорошо спать, в прошлый твой приезд у тебя снизилось давление, и теперь будет так же, вот увидишь.

— Но тогда мне было семьдесят восемь лет, а теперь восемьдесят два.

— Ах, пожалуйста, не произноси эти цифры, звучит как шутка.

— Какие тут шутки…

— Нидия, сядем на диету построже, и давление у тебя снизится. Немного сбросишь вес, и тебе станет лучше.

— Не готовь больше мучного, не могу устоять перед твоей лапшой.

— Соседке так понравилось, а она ведь из семьи испанцев, там больше готовят из риса.

— Почему она переехала в Рио?

— Она уехала из Аргентины во времена Исабелиты и “Тройного А”, когда пошла эта кампания против психоаналитиков, мол, все они из левых. Она-то не психоаналитик, у нее диплом психолога.

— Этого я никогда не понимала, раньше таких дипломов не было.

— Когда я училась, не было такой специальности, а то бы я выбрала ее. Надо было пройти всю медицину, а потом специализироваться в психиатрии.