Татьяна Осташкова - ВСПОМИНАЯ ДЕТСТВО ПО ОБОДРАННЫМ КОЛЕНКАМ

Пролог

Меня зовут Таня, мне тридцать лет, и мои обе ноги от ступней до колен покрыты чудесными узорами из шрамов, полученных в период примерно от семи до восемнадцати лет. Все эти шрамы получены мной не просто так, я не падала на ровном месте, каждый из них – результат развлечений и приключений.

Имея желание поделиться своими воспоминаниями о них, имею также сомнение, стоит ли выдавать детские секреты, поскольку, хоть мне и тридцать, я ещё способна залезть на дерево, перелезть через забор, покувыркаться на турнике и спрыгнуть откуда-нибудь. Желательно, конечно, делать это вдали от чужих взоров, а то отличные от меня люди могут заподозрить у меня какой-нибудь синдром.

Хочу также обратиться к своей учительнице по русскому языку в старших классах Кошкаровой Любови Юрьевне, которая не понимала, как человек, который так хорошо говорит, совершенно не умеет писать. Она права, писать я совершенно не умею. Но покуда сия писанина вряд ли будет претендовать на принадлежность к высокохудожественной литературе, то и писать я буду так, как сказала бы вслух.

Любовь Юрьевна, не расстраивайтесь, постараюсь компенсировать это правильной расстановкой запятых!

Глава I. Раннее детство

Писать о раннем детстве практически нечего. Я была весьма послушным ребёнком, пожалуй, даже чрезмерно. Единственным моим хулиганством того времени можно считать то, как я стащила у бабушки вареное яйцо, укутала и спрятала, ожидая, когда из него вылупится цыпленок. Ждала я ровно столько, сколько понадобилось запаху, чтобы распространиться по дому.

Правда, свое первое ранение я получила именно тогда, в возрасте примерно четырёх-пяти лет. Мы жили в городе, где преобладали сосновые леса, холмы, различные водоемы и комары. Нет, всё таки, преобладали леса и … комары. Через дорогу от нашего дома сразу начинался кедровый лес, а в нашем доме проживал кот, огромный, серый и полосатый. Этот самый кот развлечения ради забрался на ветку кедра и орал оттуда благим матом. Доброе моё сердечко не позволило мне остаться равнодушной к бедному животному, кота надо было оттуда снять. Как известно, у сосен нижние ветки находятся довольно высоко, ребёнку не достать, а, значит, и зацепиться не за что. В общем, я влезла по-обезьяньи по голому стволу, но кот, вместо того, чтобы пойти на руки к своей спасительнице, полез вверх по дереву, а я по тому же дереву заскользила вниз, соскребая корой кожу со своего живота. Бабушка, увидев меня, ахнула, обработала пузо марганцовкой и как-то объяснила, что не стоит снимать кошек с деревьев. Не помню точно ее аргументов, но попыток я больше не совершала. К счастью, следов того происшествия на моём животе не осталось.

В том лесу, весьма густом, кстати, я гуляла часто, летом – ежедневно и, в основном, в одиночестве. Утром меня наряжали, вплетали мне бантики в косички, гольфы до колен, рукава-фонарики, и отправляли на прогулку. Куда может пойти ребёнок, выйдя за ограду, если перед ним бесконечный, густой, жутко интересный лес? Именно туда он и пойдет. Я собирала ягоды, грибы, кедровые шишки, «оставленные мне бурундуками и белками», в карманы, в подол и довольная возвращалась домой. Надо ли объяснять, в каком виде был мой вид, извиняюсь за тавтологию. Меня переодевали, «радовались» такой помощнице и снова отпускали на волю.

Признаюсь, до сих пор не понимаю, как можно было пятилетнего ребенка отпускать одного в лес. Но, как любит говорить моя мама, время было другое!

Глава II. Год перед школой

Когда мне исполнилось шесть, мы переехали из Ханты-Мансийска в Тюмень и первый год жили в съёмной квартире в центре города на шестом этаже девятиэтажки. Переехали мы ранней весной, я довольно быстро нашла себе подругу в том же доме и обнаружила у себя горячее желание пойти в школу. Читала я к тому времени уже бегло, хорошо считала и писала печатными буквами. В мае или чуть позже мама с огромным животом, в котором тогда проживала моя сестра, повела меня в ближайшую школу. Но, советское время ли, или личные принципы директора школы, не позволили мне в тот год осчастливиться, они не взяли ребёнка в шесть лет, приходите через год. Я плакала и с первого сентября каждое утро выходила на балкон провожать взглядом идущих в школу детей с ранцами за спинами.

К тому времени (в августе) уже родилась моя сестра, и маме стало не до меня. Я ходила в библиотеку за два квартала от дома. Перечитала я тогда всё, что, по мнению библиотекаря, подходило мне по возрасту, меняла книги каждые два-три дня, чем очень удивляла эту добрую женщину.

- Ты сама это читаешь?

- Да.

Потом следовали междометия, которых я не помню, но смысл итак понятен.

Прочитаны мной были «Молодильные яблоки», весь «Незнайка», «Волшебник изумрудного города», «Конёк-горбунок» и Бог знает, что ещё. Опять же удивляет, как мама отпускала меня так далеко одну, это уже был не лес, а множество дорог и чужих людей. Но, возможно, я просто была вполне самостоятельным ребёнком.

Когда родилась моя сестра, я была ужасно рада и горда этим фактом. Мама рассказывала, что я выходила во двор и налево - направо хвасталась, «а у меня-то есть Настя». Однажды я привела домой целую толпу детей её показать, мама их еле выдворила, а мне велела вести себя прилично.

Меня часто отправляли в магазин, там я считала продавцам сдачу, которую они должны были мне сдать. Они удивлялись, а потом, узнав, что меня не взяли в школу, удивлялись ещё больше.

Через год в школе мне было уже просто неинтересно, и я перестала туда хотеть (там учат тому, что я итак умею). Менее скучно стало классу к третьему.

Я периодически буду нарушать хронологию, уж извините. Как я люблю повторять, иногда у меня есть логика, а иногда я – женщина.

Однажды в школе учительница сказала принести на урок счётные палочки, у кого их нет – спички в количестве десяти штук. Палочек у меня не было, а само это задание меня едва ли не оскорбило. Зачем, спрашивается, мне они? Я искренне считала, что эта просьба может быть мной проигнорирована в виду абсолютной её нецелесообразности. За это я получила свой первый «кол», который ничего, кроме, усмешки у меня не вызвал, но оставил тем не менее неприятный осадок, так как я сочла это совершенной несправедливостью. От мамы мне за этот кол попало, но не сильно, видимо, в душе она считала также, как и я. Сказала: «Ну что тебе трудно что ли было принести?!» и всучила мне десять спичек, перевязанных чёрной резинкой. Тогда у меня впервые вызрело своё собственное мнение об учителе, как о неумной женщине, не умеющей обращаться с детьми. На самом деле эта учительница очень ценилась своими коллегами, они ей буквально восхищались, родители всех детей восхищались тоже, так что мнение своё я предпочла оставить при себе.

Итак, в шесть лет в школу я не пошла, а подруга моя пошла во второй класс. Полдня я ждала, когда она вернётся, потом, когда сделает уроки, и только после этого она была моей. Звали её Оля. Именно она помогла мне пережить мою «бесшкольную» печаль, я делала с ней её уроки и читала её учебники.

У нас с ней было много развлечений, особенно летом. Но больше всего запомнились птицы. Рядом с нашим домом был сквер, засаженный яблонями и цветами. В этом сквере обитали чудесные свиристели, довольно крупные птицы, очень красивые, с хохолками на головах. Этих свиристелей мы с Ольгой регулярно, почти каждый день, находили на земле с болтами в груди. Какие-то зверёныши стреляли в них из рогаток. Бывали дни, когда целые полянки были усыпаны птичьими трупами. Мы собирали маленькие холодные тельца и складывали на широкие подоконники в нашем подъезде. Возможно, мы надеялись, что птицы, почувствовав нашу заботу, чудесным образом оживут, но совершенно точно, в этом не было и тени игры. Мы верили, что можем им помочь. Каждый день на расстеленной тряпочке мы укладывали рядками мёртвых птиц, заполняя ими весь подоконник, а наутро их там уже не было. Так продолжалось какое-то время, пока моя мама, наконец, не поняла, что это наших рук дело. Жуткое, наверно, зрелище, выходишь на площадку, а там дохлые птицы ровными рядами. Она объяснила нам всю бесполезность нашей деятельности, птиц уже не спасти. Тогда мы стали искать тех, кому ещё можно было помочь. Так, однажды, притащили выпавшего из гнезда птенца. В соседнем дворе была голубятня, ей занимался какой-то мужчина, ему-то моя мама и посоветовала отнести птенца. Ещё был нездоровый воробей. А один раз Ольга позвонила в нашу дверь и, что-то пряча под курткой, заговорщицким шёпотом велела идти в ванную. Там она вытащила голубя с раненным крылом. В ванной мы сидели уже долго, решая, как его лечить, когда мама, догадавшись, чем там опять дело пахнет, велела нам открыть дверь. Голубь был отправлен всё тому же «дяде-голубоведу».