Леонид Каганов - Долларка

Леонид Каганов

Долларка

Мария Ивановна вошла в аудиторию деловито. Глухо брякнулась на стол связка ключей, тетрадка и сумочка. Рука хлопнула по выключателю на стене, заухали под потолком разгорающиеся светильники, но светлее не стало, и выключатели были потушены не менее энергично.

— Все по местам! — Мария Ивановна брезгливо осмотрела серый комок тряпки, дремлющий у доски, забавно свесив вниз одну тряпичную лапку. — Кто сегодня дежурный?

Молчание.

— Так. Кто у вас староста?

— Я. - поднимается полная веснушчатая девица, ее черные крылья смущенно топорщатся за спиной.

— Слетай намочи тряпку и вытри с доски. Да, и мела возьми на вахте. Адамов!

— Что?

— Не "что" а "здесь". Богородченко!

— Десь!

— Гаврилов!

— Туточки!

— Духовичный!

— Здесь. — тихий голосок с задних рядов.

— Не вижу! Где Духовичный?

Тишина.

— Кто сказал "здесь"? Он у меня еще ни на одном занятии не был — как он собирается экзамен сдавать я не представляю! Кто сказал?

Тишина.

— Все понятно… Дьяконова!

Молчание.

— Дьяконова! Тоже нету?

— Она за тряпкой пошла…

— А, староста. Так чего молчите? Ек-к… Еклизов!

Смех. Усталый голос с заднего ряда:

— Еклизиастов… Здесь.

— Так, а все пока пишут — лабораторная работа номер три "Мера добра и зла".

— Поля нужны?

— Что тебе, Гаврилов?

— Поля в тетрадке нужны?

Смешки ползут по рядам. Мария Ивановна несколько секунд гневно смотрит на Гаврилова, затем продолжает перекличку. Наконец перекличка окончена.

— Так. Где же ваша староста? Пишите — "мера добра и зла". Уже записали? Что такое мера добра и зла? Это вопрос ко всем.

Тишина.

— Что, никто не знает? Та-ак. Это у нас четвертый курс! Без пяти минут специалисты! Уже через год на Землю! Вы философию добра сдавали?

— Да-а-а… — нестройные голоса.

— Я жду ответа. Определение, можно своими словами. Гаврилов, что у тебя там под партой? Спрячь немедленно! Определение добра и зла. Да, ты, ты, Гаврилов. Только встать сначала полагается. Я тебя слушаю.

— Ну это… Добро и зло это такие, вот, категории, которые…

— Мы тебя слушаем, продолжай.

— Которые… которые… Ну вот если, вот, взять такой пример что человеку, вот, на голову упал кирпич!

— Без примеров, Гаврилов, я просила определение.

— Не помню…

— Садись. Кто помнит? Элементарные вещи спрашиваю. Кто там руку поднял? Ну смелее, смелее. Давай, Воскресенская.

— Добро — это абстрактная положительная категория.

— Какая категория?

— Не помню. — Воскресенская испуганно опускает глаза.

— Да все правильно говоришь, только — еще какая?

— Субъективная?

— Ну наконец-то, родили. Субъективная категория. Закон взаимного перехода добра в зло или закон черезмерности — кто помнит? Гаврилов?

— Ну, вот, много добра это, вот, зло.

— Чем определяется?

— Не помню… А! Мера добра и зла!

— Сам вспомнил или подсказали?

— В тетрадке тему посмотрел…

— Молодец… Чем определяется мера?

— Не помню.

— Кто помнит? Черт с вами, записывайте: "Мера добра определяется субъективным состоянием человека поделить на субъективное состояние окружающих." А, вот и староста явилась. Клади на стол и садись, у нас уже не остается времени на доске писать. Сейчас мы проведем лабораторную работу на превышение меры добра. — Мария Ивановна энергично расчехляет старенький проектор, стоящий справа у стола. — Подопытного какого будем брать? Подсказываю — чем меньше добра придется делать тем нам легче превысть меру. Для кого мера будет минимальная?

— Преступник… — робко говорит Воскресенская.

— Какой преступник? Любой выбитый из общества человек.

— Бомж.

Смешки.

— Кто сказал?

Тишина.

— Правильно сказал. Гаврилов, ты?

— Я.

— Ты пойдешь на Землю. — Мария Ивановна с шелестом разворачивает над доской экран, возвращается к столу и крутит настройки проектора. — А мы будем следить и комментировать.

— А чо сразу я, вот?

— Болтаешь много сегодня. Староста, задерни шторы.

На экране начинают мелькать окна, дома, тротуары. И лица, лица, лица. Наконец появляется крупным планом грязное опухшее лицо с кровоподтеком на левой щеке. Мария Ивановна нажимает паузу.

— Вот этот подойдет. Гаврилов, готовься.

— А чего я? Я это… вот, не справлюсь, вот. Боюсь.

— Четвертый курс! Без пяти минут демоны! А как ты работать собираешься после окончания училища? Быстро, я сказала! Тетрадку оставь. Делов-то — сходить на Землю и превысить меру.

— А как?

— Это я у тебя должна спросить как! Ну быстро, быстро, какие идеи? Превысить меру добра. Кто поможет?

— Эта, пожалуй, не даст.

Мысли ворочались в голове пыльно и глухо как мельничные жернова, при каждом повороте отдавались вглубине унылой болью. Последнее время думать стало тяжело. Беда была и с памятью — детство и юность Порфирич помнил хорошо, помнил училище, армию, друзей по цеху и жену Надьку. Помнил как пили, как ушла жена, как бросил завод и устроился в ЖЭК электриком. Как выгнали из ЖЭКа тоже помнил. А вот дальше уже помнил смутно. Запомнилось только как сдал свою квартиру. Запомнились одни лишь глаза — наглый прищур нового жильца. А вот как и почему он остался совсем без квартиры — этого Порфирич не помнил.

— Эта пожалуй не даст, — сказал Порфирич вслух, — Такие нам не дают.

Он заново оглядел толпу. Толпа текла вокруг энергично. И, пожалуй, чересчур суетливо, Порфирич не успевал думать с такой же скоростью. Портфель не даст точно. Желтая куртка не даст. С ребенком не даст. Военные ботинки могут дать. Но они уже убежали. Авоська даст. Обязательно даст. Порфирич потупил глаза, свернул ладонь лодочкой и мелкими шагами побежал наперерез авоське.

— Бога Христа ради Христа ради Христа помогите Христа. — просипел он.

— Прось! — заорала авоська и махнула свободной рукой, — Прось!

Порфирич был вынужден отступить. Испугалась авоська, дурочка. Или запах учуяла. Куда ж без запаха-то, без запаха нам теперь никуда, мыться нам уже давно негде. Нас бы с чердака не гнали — и спасибо. А может рожи испугалась. Синяк под глазом поди сильный вышел. Кто же это приложил вчера? Эх, память, память. И волосьями зарос, обриться бы. Ишь как перепугалась: "прось". Это значит у ней как "брысь", "прочь" и "просят тут всякие".

— Эта не даст, — сказал Порфирич вслед удаляющимся малиновым брючкам. — Молодая, о парнях думает, ей копейку отвалить ни к чему.

— Этот не даст, — сказал он вслед бежевому пиджаку. — Ох, денег у него! Такие покупают самое дорогое пиво. Но никогда не дают. Неужели жалко копейку? Нам же это как богатство, а тебе как плюнуть. Ну Бог судья.

— Эта сама собирает. — сказал он вслед сгорбленной старушке в тусклом зеленом плаще.

Старушка брела по мостовой, а за ней волочилась пузатая сумка, источавшая приятный бутылочный звон. Издали сумка напоминала кузов грузовика, подпрыгивающего на ухабах, а сама старушка казалась кабиной.

— Может и мне пособирать? — Порфирич медленно обернулся, мелко перебирая ногами на одном месте — поворачивать шею было больно. Разночинные люди пили пиво у входа в метро, пили энергично, залпами в двадцать здоровых глоток. Но свободных бутылок не было.

— Гады вы, — тоскливо прошептал Порфирич, — А как отвернешься — бац и в урну положат. Самим не нужно, так отдали бы нам. Вон какие — сытые, здоровые, одетые. С часами! — Порфирич опустил голову и оглядел спереди свое пальто, напоминавшее коврик у двери в старый ЖЭК. — Выпить бы.

В голове тут же загудело, заухало, и думать стало совсем невозможно. Порфирич хотел сесть на стылый камень, но инстинкт подсказывал — садиться нельзя. Ни за что нельзя — придет серый, запинает. Всем можно сидеть у метро, а Порфиричу нельзя. Только пока стоит на ногах и ходит, он выглядит рядовым прохожим в стальных глазах закона. Закон конечно знает что он не прохожий. Но закон делает вид что не знает. Вот этот даст. Порфирич рванулся сквозь толпу к широким джинсам. В них обязательно должны быть широкие карманы.

— Христа ради Христа чем поможете Христа! — выдавил он из пересохшего горла.

— Что, отец, на опохмел собираешь? — поинтересовались широкие джинсы.

Порфирич попытался собрать мысли, бродившие вразнобой по голове: как лучше ответить — на опохмел или по бедности? Что понравится джинсам? Но думать не получалось, а голова сама собой энергично и размашисто кивнула. И осталась в этом положении — поднять взгляд на обладателя джинсов Порфирич не решался, боясь спугнуть удачу. Даст! Этот точно даст! — Так говорят когда хотят дать.

— Слышь, говорю, хули, вот, побираешься, отец? Работать надо.

Порфирич вздохнул.