Денис Гуцко - Орлы над трупом

Денис Гуцко

Орлы над трупом

1

Снова взмокли ладони. Андрей вытер их одну за другой о брюки.

– Заткнись ради бога, – сказал он. – Просто заткнись.

Но вышло как-то жалко – будто просит – и, отгоняя эту напасть, Андрей раскатисто откашлялся. Она улыбнулась. Еле заметно: чуть приподняла уголок ярко-красных губ. Мол, надо же, как рычим, как рычим! Он заметил. Он пережил ее мысль так отчетливо, будто ее мысли сегодня по ошибке заскакивали в его голову.

Фары он выключил. Совсем рассвело. Солнце, еще недавно огненным апельсином выложенное на горизонте, наконец покатилось по бледнеющему небу – и ночь закончилась. Летевшая в окне лесополоса рвалась, в провалах света лежали расчесанные гигантскими гребенками поля. По полям ползали клювастые черные птицы. Горизонт захлопывался, мимо неслись стволы, полосатые дорожные столбики прыгали под колеса, в следующий миг полосатыми поплавками всплывали в боковом зеркале и пропадали уже навсегда. На спидометре было сто сорок, но скорость – пожалуй, впервые в жизни – не успокаивала.

Эти ярко-красные губы раздражали сильней всего.

Когда Наташа напивается – обычно это случается на людях – она принимается подкрашивать губы. Такой у нее пунктик. Наверное, по этому пятну она находит свои отражения в стекляшках на столе, в окнах и в зеркалах и так обретает точку опоры. Однажды они спускались по Дону на катере и, как раз когда Наташа работала губной помадой, налетели на мель – но Наташа, наверное, решила, что рука дрогнула. Чертыхнулась, отерла щеку и начала по-новой.

Он частенько наблюдал за ней. Бывало занятно.

Почему он не смог ее ударить? Уже после всего, когда вернулся среди ночи домой и застал ее на кухне, тупо уставившуюся в стену, одетую и обутую, с сумочкой на столе. Пахло сигаретами: снова пробовала курить. В открытую форточку лез ветер, Наташа вставала и прикрывала ее. Стряхивая пепел в мойку, он молча выкурил сигарету. Нет, не смог, а нужно было ударить. Сразу стало бы легче.

Успокойся, скомандовал себе Андрей, следи за дорогой.

«А-6» упруго вошла в вираж дорожной развязки, и в другой раз Андрей ни за что не убавил бы скорость, но сейчас виртуозный полет «ауди» нисколько его не возбуждал. С досады он сбросил газ. Карусель картинок замедлилась. За развязкой показалось болотце, заросшее камышом. Сразу вслед за камышом – площадка перед нехитрой шашлычной: мангал, кирпичная ограда под шифером. Под курящимся мангалом сидит, подперев подбородок, большая тетка, смотрит в небо.

Наташа демонстративно разглядывала его профиль, Андрей сжал челюсти. Вместо того чтобы скулить и ползать в ногах… Улыбается! Сидит, улыбается как ни в чем не бывало.

Спокойно.

Трактор, надсадно кашляя, карабкался на трассу с проселочной дороги. Андрей пронесся возле его морды, густо заплеванной грязью. Трактор кашлянул и сгинул.

Внутри напористо пульсировала злость, подталкивая к чему-то: к решительным словам, к резким движениям, к всплескам и срывам. Но движения его замыкались в тесную траекторию от руля до ручки переключения скоростей, слова получались квелыми и невнятными. Странная злость. Странная, рассеянная злость. Злость в никуда. Без цели, без жертвы, в которую можно было бы впиться с кровожадным блаженством, злость без смысла и без исхода. Скорей всего, он злится на самого себя. За то, что не может разозлиться на Наташу. Все сложилось бы иначе, если бы послал сходу ее и ее покойного любовничка. Любовничка-покойничка. А теперь выходит одна гадость. И самое гадкое: он едет хоронить Мих Миха. Едет сам и ее везет.

А Мих Мих несется сейчас в эксклюзивном кедровом гробу, все у него там тип-топ: мягко, пахнет ладаном. Нет у него другой заботы, как лежать себе с умным лицом под лакированной крышкой. Разве что потряхивает, и его похожая на костяной шар голова катается по белоснежной шелковой наволочке с тиснеными ангелочками. Но разве это проблема? Для него все гадости жизни оборвались навсегда. Не тревожит его больше ничего и не волнует. Не нужны Мих Миху его машины, его деньги. И чужие деньги не нужны – как и чужие жены. Не нужно ему есть-пить, лечить какую-нибудь распоясавшуюся внутренность, не нужно бриться, ехать в час пик через запруженный центр. Пожалуй, бритье для Мих Миха было особенной неприятностью: бриться-то через весь череп от виска да виска. Наверняка думал не раз, берясь за бритву: «Когда это кончится?» Закончилось вот. А на Северном городском кладбище закончилась эра Михаила Михайловича Полунина. Директор ЗАО «Скорбящий ангел» оставил свою похоронную империю скоропостижно и как-то небрежно. «Похоронить меня на родине, в селе Литвиновка» – значилось в завещании. И ни слова о деле. Опять:

– И все-таки, Андрюшечка, ты ответь. А? Только честно: если бы ты все знал, ты был бы против?

– Да заткнешься ты?!

– Ну Андрюшенька, – Наташа уронила подбородок к плечу и затрепетала ресницами, изображая, как она умела, глупенькую блондинку. – Я не понимаю. Я просто не понима-аю…

Но вдруг она откинулась на сиденье и замолчала. Дорога швыряла навстречу сквозистые голые деревья, черных птиц, встречные машины, пролетающие с обрывистым, как щелчок фотоаппарата, звуком, и такие же обрывистые, живущие долю секунды, лица сидящих в машинах людей. Кое-где в балках дымился туман.

Она заговорила, не глядя на Андрея.

– Ответь. Больше мне ничего от тебя не нужно. На один-единственный вопрос – и я заткнусь до самой Литвиновки. Если бы ты знал, ты был бы против?

Андрей молча стискивал руль. Ярко-красные ядовитые губы. Он хотел бы раздавить их кулаком. Хотел бы, чтобы этого ему захотелось по-настоящему. Размахнуться и врезать. Размахнуться – и врезать.

В ветвях резко, как руки утопающего, взметнулись крылья. Облачко сорвавшихся листьев вспыхнуло над «ауди» и покатилось вниз.

Андрей поймал себя на том, что на какое-то время отключился, совсем не видел дороги. Будто въехал в полосу тумана. В тумане перед ним повис сам Мих Мих, каким Андрей видел его в последний раз: при параде, зажмурившийся на белом шелке.

…Когда он поднялся к Мих Миху и, стоя перед гробом, в открытую дверь увидел в спальне Наташу, она была в халате, не расчесанные после сна волосы торчали, но губы уже были накрашены. И как только они встретились взглядами, ярко-красные губы вздрогнули и застыли в бессмысленной улыбке. Андрей стоял над его лицом, похожим, как это бывает у мертвых, на захлопнутую дверь – а в спальне стояла Наташа.

Он опустил глаза, как бы намереваясь поинтересоваться у покойника, что, собственно, здесь делает его жена. Но тот и живым-то не всегда отвечал на вопросы. Было тихо. Был слышен грузный металлический ход каминных часов. Она машинально продолжала складывать на весу платье…

Все. Так нельзя. Так он не доедет до Литвиновки.

Собрался, скомандовал себе не отвлекаться. Дорога – пусть сейчас будет только дорога. Раз уж он не придумал ничего лучше, как поехать на эти похороны, мысли придется оставить на потом. Сейчас он, как все, мчится в Литвиновку, в глушь глухую, в дыру дырявую, на которую даже краски в типографиях жалеют: на дорожных картах никакого значка, никакого тебе кружочка для обозначения точного местоположения. Микроскопическим шрифтом прямо поверх лесов и полей – мол, где-то здесь она, эта ваша Литвиновка. Туда позвонили, какому-то другу детства. Вызвали того в сельпо к телефону. На счастье оказался дома. Тот обещал все устроить. Летят людишки по утренней трассе, спешат исполнить волю усопшего. В Литвиновку, на родину, в конец мирозданья! Живым туда не ездил, а мертвым уж будьте добры доставьте!

Доехать, сделать все, что полагается. Постоять молчком в раскисшей грязи, пока кладбищенские ребята деликатно, стараясь не чавкать лопатами, будут закидывать яму. Все, нужно держать себя в руках. Он решил, что будет наблюдать за дорогой. Что бы ни говорила сейчас Наташа, он будет молчать и смотреть на дорогу.

Впереди, вихляя и взмахивая то правой, то левой полами плаща, росла фигура велосипедиста. Скоро они его нагнали. Капюшон скрыл лицо. К раме приторочены удочки, концы их покачиваются над колесами – и кажется, что как раз за счет этого упругого покачивания велосипед движется вперед. Откуда бы и куда он ни ехал, это был далекий путь: не считая придорожных шашлычных и автозаправок, до людей тут пилить и пилить. Любитель рыбалки? Бывают такие, которым подводные склизкие твари, хватающие крючок нежным прожорливым ртом, дороже всего на свете. Такой сто километров отмахает, не почувствует. Андрею зачем-то захотелось увидеть лицо велосипедиста. Наташа обернулась вслед за ним, ища на трассе то ускользающее, что его заинтересовало.

Андрей пристально посмотрел ей в затылок.

Если бы он знал – был бы он против?

…Мог бы и не узнать ничего.

Он только что заменил пробитое колесо и стоял, хмуро разглядывая перепачканные руки и размышляя, где их теперь отмыть, не браться же за руль такими, – как зазвонил телефон. Он было решил, что не станет отвечать. Перезвонит потом сам. Но звонили настойчиво. Андрей выругался и осторожно, чтобы не измазаться еще больше, вытянул телефон из поясного чехла.