Дмитрий Данилов - Люди в местах

Дмитрий Данилов

Люди в местах

ПРИБЫТИЕ ПОЕЗДА

Загудело, и над верхушками деревьев показался дымок. Поезд приближался.

В этом месте железный путь раздваивается, образуя так называемую станцию. А потом две колеи снова объединяются и уходят в густую лесную пустоту.

Как положено: платформа (просто земля), вокзал. Роль вокзала играет маленькое, геометрически неровное здание, составленное из кривых линий и углов. Один кусок здания вроде бы из камней, другой — рассохшийся, деревянный, с торчащими железками. Есть даже, как это ни удивительно, табличка с названием станции и соответствующего ей одноименного населенного пункта. Но прочитать это название затруднительно, даже совсем невозможно.

Если присмотреться, можно увидеть сидящих около вокзала на каком-то предмете (вроде бревна) людей. Это:

Володя Вовов, персона в штанах и куртке. Лицо его наклонено вниз и спрятано в заскорузлые, громадные руки.

Эммануил Скляренко, дрожащий, всхлипывающий, гладко выбритый и прилично одетый.

Нелли Петровна Кубова. Все время перекладывает унылые, ничтожные предметы из полиэтиленовой сумки в местами рваный полиэтиленовый пакет и обратно в полиэтиленовую сумку, тоже местами рваную, но кажется при этом совершенно неподвижной, как некрасивое изваяние из камня или металла.

Человек, фамилия которого неизвестна даже ему самому. Впрочем, зовут его, кажется, Иван. Вроде бы, он директор завода или даже начальник станции. Иван неотрывно уставился в воображаемую точку над верхушками деревьев. Кажется, ему удалось немного отвлечься от управления и решения вопросов.

Все они опираются спинами о вокзал, молчат и почти не двигаются. Вдалеке, у края леса потерянно бродит какая-то неизвестная понурая фигура человека или, может быть, другого существа.

Можно сказать, что все эти люди ожидают прибытия поезда.

Внутри вокзала тоже есть некоторая, наполненная кое-чем, пустота. Одно большое помещение, полутемное, с парой скамеек. Написано зал ожидания. На стене расписание, состоящее из двух отметок времени — 15.00 и 16.00, и никаких других цифр или букв. Это, собственно, время прибытия и отправления поезда. На скамейке сонно притаилась малозаметная старушка. Она то ли спит, то ли вяжет, или, может быть, изучает расписание. В целом она ожидает, ведь именно для ожидания и создан этот зал. Каждый раз старушка приходит сюда дня за два до прибытия поезда и тихо пересиживает все это время, пока не послышится второй гудок и поезд не покинет станцию — до следующей недели. Тогда старушка, подобрав свои невидимые вещички, деловито ковыляет домой. Больше всего на свете она боится увидеть поезд и все, что сопутствует его прибытию и отправлению.

Иногда в зал ожидания забредает паренек, усталый, с прыщавым лицом и таким же выражением лица, одетый как придется, носящий в голове и туловище какую-то тяжелую думу. Он тоже чего-то ждет, мечтательно глядит сквозь пыльное стекло на близкий лес и не обращает на поезд и его прибытие ни малейшего внимания.

За спинами сидящих на платформе людей, за вокзалом располагается совокупность разнообразных объектов, которую с некоторой долей условности можно обозначить словом «город».

Пыль, железки и деревяшки, доски, бетонные плиты, дома, старые автомобильные покрышки, люди, трава, грязь, насекомые, окна, двери, одежда, обувь, домашние, слегка одичавшие животные, ложки, вилки, чашки, тарелки. Жители, поселенцы.

Изначальный смысл существования города заключен в стоящем на отшибе сером бетонном параллелепипеде. Иногда из параллелепипеда вяло, нехотя вырывается дымок. Это завод по утилизации бесполезных веществ. Любые бесполезные вещества, принятые от населения, собираются в большую кучу и подвергаются долговременному воздействию высоких температур. Из получившейся однородной массы делают одинаковые брикеты, которые потом вывозят далеко в лес, на огромную свалку.

Когда-то давно был энтузиазм, и было много людей, желающих участвовать в строительстве завода по утилизации бесполезных веществ. Повинуясь неясному влечению, они приезжали сюда, в непроходимые леса, из своих уютных, пыльно-естественных городков и деревень, и в радостно-монотонных муках строили бетонный параллелепипед. Очарованные суровым, былинным безобразием этих мест, они застряли здесь, остались навсегда.

Раньше все кипело, бурлило, и бесполезных веществ было много. Теперь не то. Лишь иногда ветхая бабулька сдаст на переработку какую-нибудь рваную тряпку, или шустрый подросток притащит украденный детский велосипед.

Теперь люди, осевшие в этом «городе», занимаются чем придется. Кто-то выращивает карликовые деревья, кто-то торгует поздравительными открытками, кто-то оказывает консультационные услуги. Кто-то (многие) просто сошел с ума или умер, или то и другое вместе. Вернуться в свои когда-то покинутые городки и деревеньки нет никакой возможности, да и желания.

Под дизельное тарахтение и металлическое постукивание поезд вползает на станцию. Закопченный тепловозик и несколько (шесть или, может быть, пятнадцать) вагонов. С первого взгляда трудно определить, какие это вагоны, пассажирские или товарные, и для перевозки чего они предназначены — бревен, людей, механизмов. Правда, у некоторых вагонов есть окна. Значит, пассажирские. Или все-таки нет?

Поезд замер напротив вокзала и начал свое часовое стояние. Никто, как всегда, не приехал, и никто не собирался уезжать. В кабине тепловоза виднелся машинист, хотя, может быть, это был и не машинист, а просто вырезанный из картона силуэт, действующая модель неподвижного человека. Машинист, или что это там было, не двигался, уставившись вперед, туда, где путь, полого поворачивая, исчезал среди древесных стволов. Маломощный дизельный двигатель равномерно изрыгал характерные дизельные звуки.

Вагоны не подавали признаков жизни. Только однажды чья-то рука вроде бы немного отодвинула занавеску на окне. Но там, за занавеской, была темнота, пустота, там ничего не было видно и вообще, наверное, ничего не было, даже этой отодвинувшей руки.

Володя Вовов так и сидел, сжимая лицо руками. Скляренко при виде поезда тихонько завыл, тряся головой. Нелли Петровна, выронив сумку и пакет, часто моргала и никак не могла собрать детали окружающего ее мира в цельную, непротиворечивую картину. Иван, притоптывая и издавая гортанные звуки, на правах начальника станции или директора чего-то там, совершал на платформе медленный круговращательный ритуальный танец. Бабушка, ожидающая в зале ожидания, закуталась с головой в беспорядочное шерстяное тряпье. Только бы скорее уехал, только бы ничего не видеть… Бродившая у края леса фигура теперь равномерно подпрыгивала на одном месте.

Прошло минут пятнадцать. Иван перестал издавать гортанные звуки и теперь беззвучно кружился в своем диковатом тяжеловесном танце. Скляренко просто уснул. Все как-то успокоилось в неподвижности и тишине. Даже танцующий Иван казался неподвижным, и урчание дизеля было частью полной, абсолютной тишины.

Все это повторялось каждую неделю, с незначительными вариациями. Например, иногда завывал не Скляренко, а Нелли Петровна, а Скляренко, наоборот, часто моргал. Или вместо Володи Вовова встречать поезд приходил Николай Степанович Типов, совершенно лысый, склонный к заторможенности человечек. Но неизменно плясал Иван, и старушка неизменно боязливо-стоически куталась в свое тряпье. И неизменно прибывал поезд.

Иван в изнеможении рухнул в платформную пыль. Скляренко осоловело проснулся. Нелли Петровна никак не могла выкарабкаться из своей привычной прострации. Поезд коротко свистнул и, полязгивая, тронулся в путь. Три тусклых красных хвостовых огонька медленно исчезли за деревьями. Скляренко стошнило, и это выглядело так естественно, что ему даже не было стыдно.

Целую неделю поезд, развив сумасшедшую скорость, будет лететь сквозь кромешную лесную массу, нигде не останавливаясь, по великому железному кольцевому пути. А потом опять послышится гудок, над верхушками деревьев покажется дымок тепловоза, и Иван будет кружиться в своем тяжелом, изуверском, неуклюже-прекрасном танце.

2002

ХОРХЕ КАМПОС

Хорхе Кампос сидел на скамейке и не знал, что ему делать.

Он обнаружил себя сидящим на скамейке в совершенно незнакомом месте, в незнакомой части света. Вокруг был, наверное, город. Стояли дома, ездил транспорт, виднелся узкий канал, а еще дальше — другой берег канала, набережная и опять дома, таинственно-угрюмые, выстроившиеся в одну сплошную линию, пяти-шестиэтажные, похожие друг на друга, но разные. Ходили, бежали и стояли люди. Люди — белые, условно европейского вида, грингос, как сказал бы Хорхе Кампос. Но он ничего не говорил, безуспешно пытаясь понять, что происходит.