Михаил Соболев - Иноходец

Михаил Соболев

Иноходец

Повесть

Мы — безотцовщина в поисках того,

чему мы нужны, как сыновья.

Часть первая

Против

В середине прошлого века Иосиф Бродский назвал Малую Охту «местностью любви, полуостровом заводов, парадизом мастерских и аркадией фабрик…» Много охтинской водицы утекло с тех пор в Неву. Ленинградцы, став в одночасье петербуржцами, давно притерпелись к грязи, окуркам и окровавленным шприцам на лестничных клетках; катающимся под ногами бутылкам; расставленным по тротуарам, газонам и детским площадкам машинам. Редкую ночь не надрывается под окнами взбесившаяся автосигнализация. Коротающие старость на давно не крашенной скамейке кумушки начинают день, смакуя подробности очередного ограбления зазевавшейся женщины с сумочкой или получившей пенсию бабули. Сегодня никто уже не выскакивает ночью на улицу в пижаме, услышав зов о помощи. Никто не сделает замечание изрыгающим нецензурную брань подросткам. Лежащего на пути бесчувственного мужчину мы брезгливо огибаем стороной, не удосужившись взглянуть: жив ли, бедняга? Куда удобнее принять его за пьяного и забыть о неприятной помехе минуту спустя. Терпимость к образу жизни, высказываниям и поступкам окружающих, именуемая модным ныне словом «толерантность», переродилась в равнодушие к людям.

Происшествие, случившееся ранним июньским утром две тысячи четырнадцатого года в одном из двориков на северо–восточной окраине Санкт — Петербурга, едва ли привлекло внимание очевидцев.

Саша Енохов праздновал окончание школы. Сначала было торжественное поздравление в актовом зале и выпускной; затем одноклассники полночи гуляли в центре. Они прошлись вдоль многолюдного Невского, покружили по Дворцовой. Вчерашние школьники долго стояли на набережной, любуясь дремлющей в объятиях белой ночи Невой и взметнувшимися в небо пролётами мостов, наслаждаясь свободой, которую до конца не могли ещё осознать.

Усталые и притихшие, они на рассвете спустились в открывшееся метро и расстались на пустой гулкой платформе. Вряд ли ещё удастся встретиться вот так, всем вместе. У каждого теперь — своя дорога.

Проводив до самого подъезда живущую на соседней улице Свету, девушку, с которой, будь его воля, никогда бы не расстался, Саша направился домой.

С неба закапало, он поймал губами дождинку, рассмеялся и поспешил нырнуть в подземный переход, огибавший по кругу Заневскую площадь. Здесь круглосуточно торговали цветами. Пошарив в карманах, Саша выбрал три белых с капельками воды на лепестках гвоздики. Хотелось порадовать маму. Она же так ждала этого дня.

Продавщица–узбечка проводила взглядом светловолосого сероглазого молодого человека с необычной танцующей походкой. Пожалуй, излишне худощавый, ещё по–детски порывистый юноша не был хорош собой, но тонкое нервное лицо его приковывало взгляд, а открытая улыбка вызывала доверие.

Уже на подходе к дому Саша услышал истошный женский крик и прибавил шагу.

К стальной, крашеной суриком двери подъезда, заслонившись тяжёлым пакетом с газетами, прижалась пожилая тётка. Над её плечом тревожно горел красный глазок домофона. Напротив стояла собака с мощной шеей и непропорционально большой головой. Пёс рычал и сторожил каждое движение женщины.

Стаффорд — Саша узнал разрекламированную в социальных сетях породу.

В скверике через дорогу, жестикулируя свободной рукой, увлечённо говорил по телефону накрытый дождевиком мужчина:

— А я сказал тебе, нет… нет, говорю.

— Мужик, убери собаку! — крикнул Саша «дождевику», не спуская глаз со стаффордширского терьера. Тот оставил почтальоншу в покое и, развернувшись к юноше, посмотрел на него с любопытством. Это ещё что за фрукт? — читалось в его налитых кровью глазах.

Мужчина, не прекращая разговора, подошёл и взял собаку на поводок.

— Спасибо, мальчик, — зачастила обрадованная женщина. — Дай тебе бог здоровья, сынок! Я вчера не понесла вечернюю газету… давление у меня. Хотела — с утра… пораньше, пока люди не проснулись. Ну, я побежала, мне ещё в седьмой дом почту нести.

Саша разглядывал промокшую насквозь кроссовку. Пятясь от собаки, он оступился в выбоину на тротуаре. Саша ещё первоклассником прыгал через эту яму, мог перешагнуть её тёмной ночью и с закрытыми глазами — и вот, на тебе, обмишурился.

Он резко повернулся к собаководу.

Тот уже спустил пса с поводка и так же, во весь голос, выговаривал что–то телефонному собеседнику. Саша стал «закипать». Ладно, отвлёкся, чего не бывает, но хотя бы извинился, урод. За людей нас не считает. Типа он новый русский. Вчера ёщё был никем, и звали его никак. А теперь, блин, приподнялся, и ему всё можно? А Санька Енохов в этом дворе вырос. И ему пофиг, кто новый, а кто бывший в употреблении!

— Эй, мужик, ты чего своё чудовище отпускаешь, да ещё без намордника?

Саша направился к собаководу. В кроссовке противно хлюпало. Стаффорд уже куда–то умчался — издалека слышался его весёлый лай. Скорее всего, ворон гоняет.

Хозяин взывал к серой пелене дождя:

— Рэй!.. Рэй, ко мне!..

— Тебя и собака–то не слушается, — миролюбиво упрекнул мужчину Саша. — А если порвёт кого?

— Он свой подъезд охраняет, — сквозь зубы буркнул хозяин, продолжая звать пса.

— Это надо же — свой подъезд, — возмутился Саша. — Тут, между прочим, люди живут, если ты забыл.

— Люди?! Да тут одни гоблины живут! — озлился собаковод. — Замок у тачки сломали на той неделе, «музыку» выдрали из панели… Поймаю ублюдка, ноги переломаю!

— А ты не ставь свою тачку так, что народ пройти не может. Дождёшься, сбросят кирпич с крыши на капот.

— Слушай, ты, советчик сопливый, гуляй отсюда, пока я добрый. А то уши надеру.

От хорошего настроения не осталось и следа. Саша, нагнув голову, шагнул к собаководу. Тот потянулся к поясу, на Сашу уставилась «четырёхглазая» травматическая «Оса».

— Убери пушку, идиот! — В голосе Саши прозвучало презрение к человеку, направившему пистолет на безоружного.

Мужчина щёлкнул лазерным указателем цели. Подрагивающая красная точка лениво поползла по Сашиной ветровке вверх. Он проводил её взглядом.

Время для него растянулось, как это происходит в замедленном кино. Такое уже бывало с Сашей на ответственных соревнованиях. Всё, что мешало сосредоточиться на противнике, оставалось где–то там, в другом измерении. Воздух уплотнялся и звенел.

За мгновение до выстрела Саша развернулся левым боком к противнику и, изогнувшись в спине, отклонился назад. Вспышка ослепила его, висок обожгло, будто плеснули кипятком, пахнуло горелым волосом. Но тренированное тело продолжало действовать самостоятельно. Приём был доведён до совершенства, Саша его сто раз отрабатывал и при выключенном в зале свете, и с завязанными глазами.

Тактильный контакт произошёл, Саша коснулся руки собаковода. Всё остальное — дело техники.

Шаг левой — ступня поползла по мокрой траве, ощупывая поверхность. Ноги чуть согнуты в коленях.

Раскрытая левая мягко, почти нежно — не испугать, не дать насторожиться — скользнула по предплечью противника. Работаем с рукой, а не с оружием.

Правая легла сверху на запястье и ствол.

Захват, рывок, сместивший центр тяжести стрелка, рука с пистолетом прижата к себе.

Грудью — вперёд на локтевой сустав.

Треск связок.

Коленом правой ноги с разворотом — в челюсть.

— Йесс! Можно не проверять.

Саша шагнул назад и пальцами развёл веки, сами глаза открываться не желали. Он не на шутку перепугался: как же теперь? кто его такого возьмёт во флот?

Первую секунду перед глазами стояли два ярких радужных пятна. Наконец сквозь слёзы стала проступать «картинка». Глаза целы. Вовремя он отклонился. С левым ухом было хуже. Где–то в глубине черепа вгрызался в мозг крошечный отбойный молоточек. Ухо заложено, похожее ощущение было после посадки самолёта, когда дедушка возил Саньку на летних каникулах в Донбасс.

Баюкая правую руку, сидел на земле собаковод. Похоже, он «поплыл».

— Ну что надрал? — поинтересовался Саша. — Светошумовым стрелял в голову, гад!

Свой голос звучал глухо, незнакомо, отдаваясь болью в барабанную перепонку. Саша прикрыл ладонью здоровое ухо. Мужик беззвучно открывал рот. Саша опустил руку — слух вернулся. Собаковод, оказывается, матерился…

Кинолента побежала с нормальной скоростью. Окружающий поле боя мир стал видимым, удивительно ярким, в нём проступили мельчайшие детали. Дождь перестал, только с разлапистых ладоней клёна с равным интервалом капало на капюшон мужика. Над крышей девятиэтажки, раздвинув облачную хмарь, промелькнула синева.