Кен Калфус - Ночь и день, когда един

Ночь и день, когда един

Boulevard, 1998

Аза страдал от серьезного расстройства сна. Как большинство людей, по ночам он лежал в постели, несколько минут открывая и закрывая глаза, и ждал. Но едва веки его тяжелели, как Аза чувствовал, что давит на них не сон, а лучи солнца. И так — каждую ночь. Какой–то миг ресницы его трепетали, он открывал глаза снова, обнаруживал себя в собственной темной спальне и опять закрывал глаза. И все равно солнце давило на них нещадно, взламывало веки даже после того, как он натягивал одеяло на голову. В конце концов, он сдавался, и когда все–таки открывал глаза, утро уже затапливало его квартиру — на краю Манхэттена, противоположном тому, на котором он ложился спать.

После чего, он, разумеется, одевался, чтобы идти на работу. Работал Аза в двух городских фирмах. Досадно было то, что та контора, в которую он ездил из своей квартиры в Ист–Сайде, располагалась у черта на куличках — на Седьмой авеню, а та, куда он ездил с Коламбуса, находилась на Парк–авеню. Самым плохим же следствием его расстройства сна было то, что за квартиры приходилось платить дважды.

Аза не считал, что это расстройство играет ему на руку в том смысле, что можно поддерживать отношения с двумя женщинами одновременно. Часто это бывало довольно неудобно: нужно помнить о двух днях рождения, двух разных способах нежного обращения и прочих сложностях. Иногда после любовной игры он задремывал и тут же оказывался в своей другой квартире и с другой женщиной, которая, проведя с ним ночь, могла только что проснуться в таком же романтическом настроении. После чего он мог задремать снова и вернуться в первую квартиру, где либо первой женщине могло потребоваться чуточку больше внимания, либо она уже уходила в душ.

Ни две группы знакомых Азы, ни две его семьи не замечали в нем ничего необычного: он был совершенно обычным молодым человеком, примечательным разве что своей крайней непримечательностью вне зависимости от того, где просыпался. Состояния своего он никогда и ни с кем не обсуждал. Вероятно, когда расстройство только началось, он решил что второе его существование — не более, чем очень яркий сон, хоть и не особенно богатый событиями, но вскоре Аза совершенно утратил представление о том, что из них — сон, а что — явь. Не мог припомнить он и того, как давно началось у него это расстройство, поскольку у обоих его личностей имелись смутные воспоминания о каких–то далеких, хоть и отдельных, детствах.

Аза никогда не задавался вопросом, какая из его квартир лучше (та, что в Ист–Сайде, располагалась в более тихом и лучше поддерживаемом квартале, но проигрывала в полезной площади квартире в доме без лифта на Коламбусе), а также не думал, какую из женщин он предпочитает. Ему не приходило в голову, что он может быть неверен одной или другой.

Много лет Аза так и жил изо дня в день: засыпал в одной квартире, немедленно просыпался в другой и шел на другую работу (обе личности его занимались импортом–экспортом), возвращался ночевать во вторую квартиру, засыпал, немедленно просыпался в первой утром, наступавшим за той же самой ночью. Вероятно, он предполагал, что другие люди живут точно так же, что это — вполне нормальный аспект реальности, произвольно состоящей из множества причудливых явлений, убедивших нас в своей состоятельности лишь самим фактом своего частого повторения. В любом случае, это объясняло, почему все его знакомые постоянно жалуются на усталость.

Каждый день Аза переживал дважды — дважды спал, дважды просыпался. Погода, счет спортивных матчей и новости, свойственные каждому миру, обычно отличались — но ненамного и не так, чтобы коренным образом менять ту или иную его жизнь. Телепередачи, тем не менее, были совершенно одинаковыми, и Аза обычно понимал, что каждую смотрит дважды. Иногда он перемещался между своими телами дважды в один день. Если, к примеру, днем он ложился вздремнуть, но немедленно просыпался посреди ночи в другой квартире и снова заснуть не мог минут пятнадцать — двадцать.

Аза привык к двум своим жизням, хотя время от времени путался: скажем, не мог точно припомнить, какой линией метро возвращаться домой или какой из женщин он покупает в кино попкорн. Анна предпочитала без масла. Мало того: пока он находился в одном мире, детали другого в его памяти тускнели. Он никогда не мог вспомнить номера своего другого телефона, а однажды отправился с Ист–Сайда на Коламбус–авеню взглянуть да второе здание, в котором жил, и квартал показался ему совсем не таким, каким он его помнил, а точного адреса он и вообще вспомнить не сумел. У него зародилась мысль, не живет ли он часом где–то на Амстердам–авеню.

Через некоторое время Аза стал задумываться, не пора ли перевести одну из своих связей на более формальную основу — или же узаконить обе сразу. В его чувствах к обеим женщинам ничего, на самом деле, не изменилось, но Аза решил, что, наверное, неправильно и дальше так легкомысленно относиться к этим отношениям, да и возраст для женитьбы у него подходящий. Ему казалось, что каждую связь незаданный вопрос о браке начинает как–то напрягать — или же должен как–то напрягать, хотя ни одна из женщин ни разу не заговаривала о долговременных отношениях. Хотя доказательств не было, Аза подозревал, что Анне он более небезразличен, чем Аве, но не приписывать тревог одной женщины другой Аза не мог, хотя те друг на друга были совершенно не похожи. В действительности, чтобы ничего не усложнять, он предпочитал думать, что обе его связи с женщинами находятся на одной и той же стадии развития отношений.

Ни с той, ни с другой Аза этого никогда не обсуждал. Какое–то время мысль не давала ему покоя, но обе работы требовали от него такой отдачи, что подолгу мусолить проблемы личной жизни просто не удавалось. Поэтому Аза более–менее отложил вопрос этот на потом, как бы решив, что проблема снята, раз он о ней уже подумал. Вместо этого он больше размышлял о своем двойном существовании — или как его, в самом деле, еще назвать? Без счета всплывали вопросы о самой природе реальности, но тут нахлынула весенняя горячка, и подобные мысли Аза тоже отложил до лучших времен. А потом ему в голову пришла блестящая мысль. Проходя мимо будки чистильщика обуви на вокзале Грэнд–сентрал по пути домой в Ист–Сайд, он увидел, что на стенке витрины с кремами и шнурками люди вешают маленькие рекламки собственных услуг. Свою визитку приколол туда и Аза.

По пути на работу из Вест–Сайда на следующее утро, он завернул на вокзал. Его удивило — и даже обеспокоило, — что карточка по–прежнему на месте. Вместе с адресом конторы на Седьмой авеню и домашним номером телефона в Ист–Сайде. Карточку он забрал с собой, а из конторы позвонил в Ист–Сайд. Трубку никто не снял. В течение дня он пробовал дозвониться до себя еще несколько раз. Вечером он лег спать в Вест–Сайде и сразу же проснулся в залитой солнцем ист–сайдской квартире со смутным раздражением: судя по всему, всю ночь ему не давали спать назойливые телефонные звонки.

Однажды вечером несколько недель спустя он варил макароны у себя в Ист–Сайде и не смог найти дуршлаг. Тщетно обшарив все кухонные шкафчики и даже антресоли в прихожей, он вынужден был сливать воду в раковину прямо из кастрюли, придерживая макароны вилкой. Несколько макаронин ускользнули в слив, а оставшиеся раскисли и превратились в какую–то гадость. Через несколько дней дуршлаг отыскался — в квартире на Коламбус–авеню. Он был аккуратно засунут на полку и прикрыт родным дуршлагом вест–сайдской квартиры. Аза вытащил оба и долго их рассматривал, боясь выпустить из рук.

Раньше с ним такого не бывало. Все это невероятно. Разумеется, быть такого не может, но он постепенно свыкся и с таким существованием, и с теми правилами, которые оно на него налагало. А дуршлаг эти правило нагло нарушил, заронив Азе в душу зерна сомнения. Хотя находкой Аза был доволен, но вскоре осознал, что вернуть дуршлаг на место он не сможет никак, и все равно придется покупать новый.

Потом начали теряться и вновь возникать в чужой квартире и другие мелкие предметы: галстук, фломастер, непрочитанная книга какого–то аргентинского автора — он о таком и не слыхал, — пачка печенья из супермаркета и, что взбесило его больше всего, — пульт управления телевизором: пропав из квартиры в Ист–Сайде, на Коламбусе он был совершенно бесполезен. А о печенье его спросила Ава:

— Печенье «Следопыт»? — И скривилась от отвращения так, будто он испортил воздух. Запасы печенья тут, на Ист–Сайде, Аза обычно пополнял в кондитерской Дэвида — благо, она находилась за углом. На Коламбусе таких кондитерских поблизости не было, поэтому туда он часто покупал печенье в обычном супермаркете, и в вест–сайдской квартире оно лежало в холодильнике месяцами. Неудивительно, что там он его не хватился.

Аза пожал плечами, но заподозрил: Ава начала сомневаться в безупречности его вкуса, хоть ничего ему не сказала, да и поведение ее никак не изменилось. Но затем Анна как–то раз забыла свой зонтик на Коламбусе, и он тоже объявился в шкафу на Ист–Сайде. Обычный черный складной зонтик — и мужчины, и женщины носят такие с равным безразличием, но Азе показалось, что Ава проявила к этому предмету нехарактерный интерес и лишь в последний момент прикусила язык, собираясь задать ему вопрос о его происхождении.