Евгений Гришковец - Следы на мне (сборник)

Евгений Гришковец

Следы на мне

Декан Данков

Деканом филологического факультета Кемеровского государственного университета, когда я в него поступил, был Василий Николаевич Данков. Он был деканом с незапамятных времён и с незапамятных времён копились страшные истории о нём. Данкова боялись все без исключения и все его не любили или даже ненавидели. Все, даже те единицы, к которым он благоволил.

Знакомство моё с деканом произошло в первый же день занятий во время первой же лекции, которую я слушал в университете в качестве студента. Я весь был преисполнен благоговейного трепета и радости. Я впервые сидел в большой университетской аудитории, где столы и сидения уходили от кафедры вверх крутым амфитеатром. Навсегда запомню, что это была лекция по введению в языкознание, и читала её настоящий профессор по фамилии Орёл. Это была дама, в которой её профессорское звание чувствовалось… даже в том, как под её ногами скрипели доски на полу за кафедрой.

Как только началась моя первая лекция, и только зазвучал профессорский голос, мы — первокурсники, ещё не знакомые друг с другом юные люди, затихли и стали думать о том, слушать то, что нам говорят просто так или уже надо конспектировать, а если конспектировать, то как это делается… Вдруг всё это чудо вступления в студенческую жизнь и начало погружения в науку было прервано громким скрипом резко открытой двери.

— Извините, — услышали мы громкий взрослый голос. — Я прерву вас на минутку.

— Ой, — сказала профессор Орёл совсем не профессорским голосом и как-то по-бабьи махнула рукой. — Да ради Бога, разве я могу возражать, — сказала она, отвернулась от нас и пошла к окну с безучастным видом, совсем как обычный человек. Языкознание исчезло из воздуха аудитории.

А к кафедре быстро подошёл невысокий такой дядька, в очень помятом и сильно заношенном сером костюме. Весь облик этого человека совершенно не вязался в моём сознании со словом УНИВЕРСИТЕТ.

Он был совсем невысокого роста. Абсолютно без шеи. Ну, то есть, совсем. Его голову запросто можно было назвать «головища» или даже «башка». Волосы на этой голове были необычно длинными для пожилого, даже почти старого человека, да ещё и в таком костюме. Косматые брови… Всё было давно не стриженное и не причесанное.

Лицо его мне не показалось ни умным, ни глупым, ни добрым, ни злым. Лицо себе и лицо.

Рубашка была застёгнута на все пуговицы, галстук отсутствовал. Пиджак был заношен очень сильно, рукава его были коротки и из них далеко торчали чистые манжеты рубашки и огромные руки. Эти руки были такие большие, что казались отдельными.

Брюки тоже были очень короткие, так что не доходили до щиколот сантиметра на три-четыре. Размер ботинок этого человека совершенно не соответствовал его небольшому росту. Ботинки были здоровенные, с побитыми носами, и на довольно толстой резиновой подошве. Эти ботинки издавали при каждом шаге даже не скрип, а визг. Причём, визг правого был выше визга левого. Этот визг знал и помнил каждый студент филфака, учившийся в мою бытность. Мы выделяли этот звук из всех звуков и шумов и знали о приближении этих ботинок задолго до появления их обладателя из-за угла или из-за двери. Я думаю, повизгивание этих ботинок многим снилось в самых страшных студенческих снах, а может быть, кому-то оно снится до сих пор. Кстати, должен сказать, что в другой обуви мы этого человека никогда не видели.

Я не рассмотрел его внимательнее тогда, я просто не знал, кто передо мной.

— Здравствуйте! — немного запыхавшись, сказал он, и быстро обвёл всю аудиторию взглядом. — Меня зовут Василий Николаевич Данков, я ваш дэкан, — он подчеркнул звук «э» в слове декан. — Как вас зовут, я пока не знаю. Мы с вами еще не встречались, но прошу меня запомнить, — тут он сделал паузу, будто для того, чтобы мы лучше могли его рассмотреть и запомнить. — У меня короткое объявление для тех, кто будет проживать в общежитии. Здесь у меня список тех, кому после третьей пары нужно будет подойти к коменданту общежития.

Он достал из бокового кармана пиджака сложенный в четверо и сильно помятый лист бумаги, развернул его и поднёс к глазам. Потом он положил этот лист на кафедру и стал обшаривать карманы брюк и пиджака.

— Вот незадача, — громко, но сам себе сказал он. — Ладно. Я забыл очки, — это он сказал уже всем. — Старосты групп… хотя вы же ещё не выбрали старост. Ладно. Кто-нибудь, по окончании лекции прочтите этот список и все, чьи фамилии в этом списке, после третьей пары должны явиться к коменданту общежития. Это обязательно.

Пока он говорил, я не сводил глаз с нагрудного кармана его пиджака, из которого торчали очки.

— Простите, — сказал я, когда он закончил.

— Что такое? — повернулся он в мою сторону, но меня не разглядел.

— У вас очки в нагрудном кармане, — сказал я громче прежнего.

— Спасибо, — очень резко сказал он и быстро надел очки на лицо. — Кто это сказал?

— Я, — сказал я.

— Кто это Я? — еще резче сказал он. — Встаньте.

— Я сказал, — сказал я робко и встал.

— Ага! Понятно. Спасибо, — сказал он медленно, внимательно меня рассматривая.

Сказал и быстро вышел из аудитории, повизгивая ботинками. Исчезая, он громко захлопнул дверь.

— Как опрометчиво вы высказались, юноша, — услышали мы от окна голос профессора Орёл, — ох, опрометчиво. Ну зачем вам было это нужно! Трудно же вам будет здесь учиться. И вообще, наверное, будет трудно. Осторожнее надо… А впрочем, продолжим… Основным объектом изучения……

Как же она была права! Всё-таки профессорами в те времена становились только достойные этого звания люди.

Василий Николаевич Данков, наш декан, невзлюбил меня сразу. Нет, не подумайте, он не обиделся, не рассердился, не счёл моё замечание и моё обращение к нему дерзостью… Он просто разглядел меня и запомнил. Он не любил всех. Вообще всех… Не знаю его отношений с родственниками и знакомыми, но студентов, преподавателей и прочих сотрудников он не любил. И тут лучше было быть частью нелюбимой им человеческой массы, чем конкретным человеком. То есть, он меня разглядел, запомнил и невзлюбил конкретно и персонально.

Только теперь я догадываюсь, какой трудной и несчастной была его жизнь и работа. Он придавал огромное значение и непреклонно настаивал на посещаемости лекций, особенно первых утренних лекционных пар. Его не так интересовали оценки студентов, как их присутствие на занятиях. И он за этим следил. Ох, следил!

Должен напомнить, что Данков был деканом филологического факультета Кемеровского госуниверситета. То есть, факультета, который выпускал и выпускает в основном будущих учителей русского языка и литературы. А это значит, что на 95 % студенческий состав филфака был… женский. Точнее, девичий. А девчонки, которые поступали на филфак, в основном были из райцентров, городков, посёлков и деревень. Очень редкие парни-филологи, были… как бы это сказать… очень странными парнями (кроме меня, конечно:). Я это к тому, что в общежитии жило больше половины всех студенток нашего факультета.

Очень часто Данков врывался в самом начале первой лекции в аудиторию, быстро делал перекличку, быстро устанавливал отсутствующих, потом по списку узнавал, кто из них живёт в общежитии и в каких комнатах. После этого он бежал туда. Редко, когда кто-нибудь мог опередить его и предупредить несчастных.

Он как какой-то неукротимый смерч проносился по этажам, без стука вламывался в комнаты, а если двери были закрыты, он сотрясал их такими страшными ударами или даже выбивал эти хлипкие общежитские двери. Нагота, визги, застигнутые в утренней неге парочки не смущали его. Он забегал в комнаты, срывал со спящих или уже проснувшихся одеяла, бросал эти одеяла на пол…

— Это так вы учитесь. Приехали изучать словесность! Зачем вы приехали? А-а-а??!… — орал он.

Говорили, что одна третьекурсница запустила в Данкова тарелкой, когда он ввалился утром в их комнату. Данков ловко тарелку поймал одной рукой, сказал: «Та-а-а-к!» — и раздавил эту тарелку своими огромными пальцами и побежал дальше.

После такого рейда Василий Николаевич вызывал всех застигнутых к себе в деканат, и по одному, а точнее, по одной карал. Всех доводил до слёз. Это было обязательно. Об этом знали. Но слишком быстро пускать слезу тоже было нельзя. Он не верил быстрым слезам. Те же, кто решался бороться и не плакать… Короче, плакали все.

На первом курсе я мало сталкивался с деканом, во-первых, я дисциплинированно учился, не болел и посещал все лекции и занятия, во-вторых, я имел отличные оценки. Но после первого курса меня забрали служить. Попал я на флот и прослужил три года. По возвращению я был уже другим. У меня был более конкретный и целенаправленный интерес к филологии, то есть, более избирательный интерес. Но меня ещё сильнее интересовала жизнь, а значит, я давал много поводов Василию Николаевичу Данкову быть мною недовольным и вызывать меня к себе в кабинет.