Берли Догерти - Здравствуй, Никто

Берли Догерти

Здравствуй, Никто

«Безусловно, это достойный лауреат премии Карнеги. Книга просто потрясающая: она в равной мере раскрывает внутреннюю жизнь юношей, девушек и их родителей»

«Здесь вы найдете все, чего можно ожидать от хорошей книги, — прекрасную идею, берущий за душу сюжет, а также простор додумывать то, что не сказано напрямую... Начав читать эту книгу, уже невозможно оторваться до самого конца»

Наверное, каждому из нас когда-нибудь хотелось бросить все и махнуть куда-нибудь далеко-далеко, вырваться из обыденности в неизведанные края и найти в тех дальних краях себя настоящего. Эта книга, по сути, тоже путешествие, и можно только гадать, как оно завершится.

Началось все в январе, темным слякотным вечером. Странно, вроде бы совсем недавно, а каким я еще тогда был ребенком! Сегодня, когда я начинаю записывать эту историю, второе октября. Я осторожно приоткрываю дверь в прошлое. За ней вижу комнату в нашем доме на боковой улочке недалеко от центра города. За окном светятся огнями тысячи домов, повторяя контуры холмов и ложбин Шеффилда. Это моя спальня, чего в ней только нет: разобранная железная дорога в коробках под кроватью, фотографии и постеры на стенах — выцветшие приветы из еще такого близкого детства. Распахнув шкаф, я вижу лишь несколько футболок, джемпер, который больше на меня не лезет, да старые треники. Эта комната для меня уже чужая.

Рюкзак уложен, завтра я уезжаю в Ньюкасл. Я оттащил рюкзак вниз и прислонил к стенке в прихожей. Какое-то беспокойство овладело мной; спать было еще слишком рано, и я не мог найти себе занятия, чтобы заполнить зияющий пробел между «сегодня» и «завтра», между моей прежней жизнью и будущей. Я боялся перемен, боялся оставлять свой привычный мир, потому что знал: так, как раньше, уже не будет. Мне становилось плохо при мысли, что придется сказать «прощай» всем, кого я знал с детства. Насколько легче было бы просто уйти, открыть дверь и сразу оказаться в своей комнате в университете: все мои постеры уже наклеены на стены, гитара привычно валяется на кровати.

Около восьми ко мне поднялся отец, он держал в руках какой-то сверток. С порога он окинул взглядом комнату, вывернутые наизнанку ящики шкафов.

— Ну что, Крис, собрался? — спросил он. Больше всего на свете мне не хотелось расставаться с отцом.

— Похоже, тебе придется еще кое-что сунуть в рюкзак. Кто-то прислал тебе подарок на прощание.

Положив пакет на диван, он коснулся моего плеча. Я знал, что и ему нелегко дается наше расставание. Я слушал, как он спустился по лестнице, слегка опираясь на перила, — отец немного хромал, и перила привычно поскрипывали под его рукой. Взглянув на посылку, я сразу же узнал почерк Элен. Я вспомнил нашу последнюю встречу, ее лицо, свои растрепанные чувства. Я открыл пакет и высыпал содержимое на кровать. Куча писем. Я разглядывал их одно за другим, не вполне понимая, что бы это все могло значить. Все они начинались одинаково: «Здравствуй, Никто». Внутри у меня похолодело. Когда-то в целом свете для нас не было никого важнее друг друга. И что же, теперь я для нее никто? Я стал читать письма одно за другим, пытаясь понять, что же она такое написала. И словно вновь перенесся в минувший январь. Именно отсюда, как я уже сказал, начинается путешествие.

ЯНВАРЬ

Один из тех деньков, которые так и не успевают по-настоящему начаться: дневного света почти не видишь, и с середины дня сумерки укутывают все своей пеленой, словно пытаясь вновь тебя усыпить. Я сидел у Элен, мы были в доме одни. Развалившись на просторной уютной софе, мы читали, слушали музыку и все время целовались. Элен сказала, что ей нужно за чем-то подняться к себе, она встала, высвободила пальцы из моей ладони и с улыбкой поглядела на меня. Я не хотел расставаться с ней ни на секунду. Поднявшись следом, я включил в ее комнате музыку, совсем негромко. Со стен свисали прозрачные голубые и зеленые шелковые шарфы, они вздымались от малейшего дуновения и как птицы парили в воздухе. Не знаю, что случилось с нами тогда. Может быть, дело было в музыке — или в этом странном зыбком свете: шторы были раздвинуты, и шарфы на стенах трепетали, словно ночные бабочки. А может, в том, как она, улыбаясь, полувопросительно смотрела на меня, — не знаю. Но то, о чем мы никак не решались заговорить, то, что копилось неделями, внезапно захлестнуло нас подобно шторму. В одном я уверен: ничего не было просчитано заранее. Ни она, ни я не думали, что это может произойти. Но так уж случилось, что именно в этот вечер мы с Элен прикоснулись друг к другу, как никогда раньше. В доме, кроме нас, не было никого, бледная луна заливала комнату призрачным водянистым светом, звучала наша любимая музыка, и мы любили друг друга.

Я вдруг понял, что уже не могу смотреть на нее, не улыбаясь. Ее мать и отец вернулись из магазина и препирались, выясняя, кто из них забыл купить что-то там на ужин, а потом появился Робби, мокрый и голодный, и сразу же получил втык за то, что шлялся неизвестно где. Мы с Элен сидели на кухне и пили кофе, соприкасаясь руками и стараясь не смотреть друг на друга.

— Думаешь, они что-нибудь почувствовали? — одними губами спросил я. Она отвернулась, блеснув глазами, и встала помочь матери выгружать чистящие порошки и виноградный сок без сахара. Я следил за ней, пока она складывала все это на подставку для сушки посуды. В окне двигалось ее отражение, две Элен встречались и расходились, пока она таскала покупки от стола к раковине, снова вместе и опять врозь. Мне хотелось, чтобы она посмотрела на меня и улыбнулась. Она чувствовала на себе мой взгляд, и я знал, что даже продолжая без умолку болтать с матерью, она не перестает думать обо мне. Именно тогда, наблюдая за ней, я осознал, что фокус моей жизни сместился. Столько лет отец оставался для меня центром вселенной. И вдруг он словно отвернулся, задумавшись о чем-то и теребя губу по своей привычке, и вместо него появилась улыбающаяся Элен.

— Умираю с голоду, — простонал Робби, — что у нас к чаю?

— Ничего, — мрачно ответила миссис Гартон. — Как оказалось, твой папенька думает только о том, чтобы захватить побольше темного Ньюкаслского для репетиции своей ненаглядной группы.

— Туалетная бумага, — комментировал Робби, опустошая хозяйственную сумку. — Отбеливатель. Жидкость для мойки стекол! С ума сойти!

— Ты ответ написала, Элен? — спросил вдруг мистер Гартон. Элен покраснела и прикрыла рот рукой.

— Ой, нет! Забыла!

— Забыла! — он недоуменно повысил голос. — Ты забыла?

— Что там она опять забыла? — вмешалась миссис Гартон.

— Да так, всего лишь самое важное дело в своей жизни, — ответил мистер Гартон. — Написать в приемную комиссию. Не пойму, Элен, как ты могла забыть?

Элен бросила на меня быстрый, отчасти укоряющий взгляд.

— Я напишу прямо сейчас. Время еще есть.

— А что случилось? — спросил я. Я только и понял, что Элен чем-то огорчила отца, что он на нее сердится, и в этом каким-то образом виноват я.

— Да ничего особенного, — сухо произнес мистер Гартон. — Девочка получает официальное приглашение на полную стипендию из Королевского музыкального колледжа в класс композиции и забывает удостоить их ответом. Ничего страшного.

— Я же сказала, что сейчас напишу, — Элен чуть не плакала. — Мне же до завтра надо, пап.

— Ну, мне пора, — сказал я.

— Да, пожалуй, — мать Элен переводила осуждающий взгляд с одного из нас на другого, сложив руки на— груди.

Элен проводила меня до дверей.

Извини, что так получилось, Элен, — прошептал я.

— Да все нормально, — она махнула рукой. — Просто для отца это так много значит. Почти как для меня.

Я обнял ее. Значит, в октябре наши пути разойдутся. Мне в Ньюкасл, ей в Манчестер. Но октябрь еще не скоро.

— Дождь идет, — Элен хмуро поглядела на небо. — Хочешь зонтик? Могу одолжить тебе желтый, тот, что мне бабушка подарила на Рождество. Можешь вообще оставить себе. Я с ним на нарцисс похожа.

Не надо, я люблю дождь, — я в который раз перхнул, прочищая горло. — Я люблю тебя, Нелл.

— Закрой дверь, Элен! Тут уже как в холодильнике! — донесся из дома крик ее матери.

Элен столкнула меня со ступеньки и захлопнула дверь. Ее руки обвили мою шею. Я чувствовал запах ее волос.

— Хочу, чтоб это было снова, — шепнул я. — Прямо сейчас.

— Тебе пора.

— Не хочу уходить.

— Можно, конечно, здесь всю ночь простоять, — сказала она. — Только боюсь, волосы у меня от дождя закурчавятся и я тебе разонравлюсь.

— Ладно, сдаюсь. Я тебе позвоню.

Я поскакал по лужам к калитке. Элен открыла дверь и махнула мне на прощание рукой, на мгновение оказавшись в рамке яркого света. Идеальная композиция для фотоснимка. Она то и дело встает у меня перед глазами. Потом дверь закрылась. На улице уже совсем стемнело. Шел косой дождь со снегом, на фоне уличных фонарей казалось, что он весь состоит из длинных стеклянных осколков, острых, как бритва. Я расстегнул молнию на куртке и побежал. Куртка хлопала на ветру, я бежал, запрокинув голову, и ловил ртом дождевые капли. У меня вдруг появилась сумасшедшая идея: рвануть через дорогу в парк и раздеться догола под дождем. И так бежать, не останавливаясь, через Эндклифф-парк, мимо дамб, мимо качелей и горок, где я играл совсем маленьким, и дальше, дальше, до самых вересковых пустошей.