Эдуард Лимонов - Укрощение тигра в Париже Страница 55

Утром он сел за стол и продолжил выстукивание романа. Сидя в чистом поле. Понятия не имея, где его баба.

— «Хуй ты меня разрушишь, Наташенька!»

Он проработал до четырех часов. Когда супермен сгибался с гантелями, лежа на полу, закипел, как чайник, телефон. Смущенный голос Генриха произнес:

— Эдвард?.. Вы только, пожалуйста, не сердитесь. Наташа сидит у меня…

— Вы хотите сказать, что она провела ночь с вами? — ехидно заполнил паузу супермен.

— Ну нет, что вы… Она только что пришла. Она просила меня позвонить вам… — Генрих нервно захихикал. — Дело в том, что Наташа боится идти домой. Она просила меня спросить у вас, если она сейчас придет, вы не станете ее ругать?

— Нет, я не стану ее ругать. Она путает меня со своей бабушкой… Она пьяная, Генри?

— Не очень… — Генрих замялся. — Возбуждена…

Возбужденная женщина явилась, когда он сидел в спальне, на краю кровати, и смотрел ТиВи, позаимствованный у отбывшего в Сенегал на два месяца друга Димитрия. Черно-белые, с прыгающими носами и губами полицейские охотились за столь же плохо выглядящими преступниками. Порой ноги всей компании вдруг ломались в коленях и загибались под экран или под их автомобили.

Шумно захлопнув дверь, она вызывающе выдохнула «Привет!» и сразу же прошла в большую комнату. Не увидев его там, она, с большим, чем это было уместно, подъемом закричала:

— Ты где?!

— В спальне.

Она нестойко подошла к дверям спальни.

— Телевизор он смотрит! — В голосе было презрение.

— Смотрю, — согласился он спокойно. Он и в самом деле был спокоен. Главное, что хулиганка жива и вот пришла домой.

Уйдя в глубину квартиры, она сбросила туфли и стала раздеваться. Он чуть убавил быстрые галопы Моцарта, которыми метр-ан-сцен снабдил полицейский фильм. Совсем голая, она выросла на пороге.

— Почему же ты меня не спросишь, где я провела ночь? — Ленинградская девочка смотрела на супермена с вызовом. На лице, правда, появилось больше деталей: темные круги несмытой краски вокруг глаз и грива ало-большевистских волос вокруг физиономии, но девочка была та же.

— Ну и где ты провела ночь? — спросил он, уставившись в ТиВи, спокойно побеждая ее страсти своим характером.

— Я провела ночь с Леной! — торжественно прозвучало в голосе Наташки.

— С Лёней… С каким Лёней? — спросил он невинно.

— С Леной! С твоей бывшей женой!

— Ну и как, хорошо было? Надеюсь, ты получила удовольствие.

— А… Ничего особенного. И что ты в ней находил! — очевидно, гордая собой, но разочарованная его спокойствием, она прошла в ванную. — Тебе все равно, что бы со мной ни случилось!..

Супермен улыбнулся. Разумеется, ему не все равно. Первую ночь, когда она не пришла домой, он был пьян, и частично спал. Вторую ночь не спал вовсе. Когда ссоры и походы к Нинке участились, он привык и, отключив телефон, спит теперь более или менее. А что делать, жизнь продолжалась даже у печей Аушвица.

Она вышла из ванной и, войдя в спальню, включила ТиВи. «Я хочу ебаться! Выеби меня!» — заявила она капризно. И, легши на спину, раздвинула ноги. Он решил подчиниться обстоятельствам…

Лежа на теплом, большом теле, он чувствовал, что Наташка явно получает дополнительное удовольствие от того, что провела ночь с его экс и теперь делает любовь с ним. Сопит, пыхтит и стонет с энтузиазмом. Что ж, пусть получает, ему не было жалко. Он? Он тоже получал дополнительное удовольствие от нее, храброй и страстной. Хотя ему, скептику, природа женщин была куда более ясна теперь, чем когда он был юношей. Он вспомнил, как, будучи в возрасте Наташки, он впервые сделал любовь с предательницей, с его женщиной, пришедшей от другого мужчины. Она не знала, что он знает, что она пришла от другого мужчины. Но как она была счастлива! Он наблюдал за нею тогда, за той женщиной, пристально. Как она была горяча, агрессивна, как хотела его! (Он на всю жизнь запомнил движения и запах женщины, пришедшей от другого мужчины, и теперь, ему кажется, может безошибочно определить женщину, пришедшую от другого мужчины.) И никакого чувства вины не было заметно в ее поведении! Только удовольствие. Чувство вины пришло позже, он навязал ей чувство вины, когда через несколько недель сказал ей, что знает, знал тогда, от кого она пришла к нему. Трус, мальчишка, дурак, — несколько недель он получал повышенное удовольствие от своей «оскверненной» подруги. И все же, трус, мальчишка, он высказал ей упреки своего самолюбия, своего молодого, поганого «я» и выставил ее из своей жизни. Сейчас бы он этого не сделал. Та женщина (он верит в это и сейчас) любила его, а не мужчину, от которого она явилась к нему в тот далекий вечер. Прервав ту связь, он что-то потерял, хотя и тогда он не верил в вечную любовь, не собирался прожить с той женщиной всю жизнь и умереть в один день. Однако та любовь закончилась неестественным образом. Нужно, чтобы любови заканчивались естественно.

Наташка и супермен кончили вместе. Может быть, призрак третьего участника акта — графини — помог им в трудном деле одновременного оргазма. Еще похмельно пьяненькая Наташка курила и разглагольствовала.

— Я сама позвонила ей. Сказала, хочу познакомиться. Она согласилась («приходите, Наташа»), дала адрес. Она живет в квартире Любы, ты ее знаешь? Муж Любы тоже индустриалист, как и муж твоей Лены.

— Скорее твоей, чем моей. Ты о ней вспоминаешь несколько раз на день, не я. Надеюсь, теперь, когда ты выспалась с ней, ты успокоишься?

— У нее такая толстая жопа, Лимонов! — Наташка радостно засмеялась. — И щеки! Елена Прекрасная — самая красивая женщина России!.. Ха-ха… У красавицы мясистые щеки. У нее даже колени жирные! Эх ты, Лимонов, расписал ее в своей книге…

— Я был в нее влюблен, и как все влюбленные поэты, восхвалял предмет обожания. Я никогда не считал ее эталоном красоты, но она красивая женщина…

— Толстожопая! И такая же, как ты, бездушная. Механическая. Вытащила всякие штучки, приспособления, хуечки, плеточки, вибраторы… С собой, что ли, возит. Фу!

— Зачем же ты к ней в постель полезла, если фу?

— Интересно было узнать, что в ней такого особенного…

Он хотел сказать, что добрая львиная доля особенного содержится не в экс-жене, но в его, писателя, таланте, сумевшем создать в словах особенную Елену, но не сказал, боясь показаться хвастливым. Он хохотал и был в настроении. В конечном счете ему было лестно, что ради него женщины совершали прошлой ночью нелепейшие поступки, а он себе спал как ангел или буржуа.

С квартиры на рю дез'Экуфф их в конце концов попросили уйти. Седовласая мадам Юпп не была плохой женщиной, но была чрезвычайно порядочной женщиной. Живя в своем загороде, она наведывалась в Париж лишь раз в месяц, чтобы получить от жильца Лимонова квартирную плату в банковских билетах, плюс несколько билетов за электричество и телефон. Кто-то настучал на них мадам.

На такой улице, как дез'Экуфф, невозможно было скрыть такого зверя, как тигр. Очевидно Наташку видели пьяной. Владельцы маленьких лавок, местные молодые и не очень молодые парни, общество улицы, здоровались с ней слишком развязно, не раз замечал писатель. С ним, после трех лет жизни на улице, здоровалась только консьержка его дома и ее дети и консьержка соседнего дома, того самого, многострадального, уже три года перестраиваемого. Разумеется, в первые месяцы жизни писателя на рю дез'Экуфф, его, проходящего по дну тесного ущелья, пытались задрать, познакомиться и вовлечь. Несколько раз вежливо, но неуклонно отведя притязания на дружбу или вражду, он завоевал право быть человеком-невидимкой. Он не сомневался в том, что он им не по зубам. К нему не умели приставать даже в Нью-Йорке. Конечно, его можно было побить, как всякого другого человека, но для этого нужно было его особенно возненавидеть. Его, глядящего на уличное общество пустыми глазами все повидавшего в жизни человека, побывавшего в КГБ и FBR, бывшего любовником жены мафиози, работавшего в гарлемском госпитале, прожившего год в отеле, где жили только черные, чем они могли запугать? Они тоже стали смотреть на него пустыми глазами.

На Наташку уличное общество или «евреи», как писатель и подружка (впрочем, вполне дружелюбно) их называли, глядели живыми глазами. Ей кричали «Наташа!», и бежали пожать руку, и лезли целоваться. На ломаном английском ей много раз предлагали ее выебать. Испуганный старик, владелец магазина, предлагал ей деньги за то, что она пососет ему хуй. Обычно писатель и Наташка смеялись над сексуальной озабоченностью уличных мужчин. Когда же Наташка жаловалась писателю на непристойные предложения, он разумно отвечал, что она сама виновата. Нельзя разгуливать по улице пьяной вдрызг и в разорванной юбке, как случилось однажды, и впоследствии требовать, чтобы к тебе относились как к английской леди. И в особенности, учитывая северо-африканское происхождение большинства населения их квартала. Для них пьяная женщина автоматически — блядь.