Эдвард Докс - Каллиграф

Эдвард Докс

Каллиграф

Эмме

Чтоб сбить меня с пути, противоречья

Сошлись в одном: непостоянство стало

Привычным постоянством…

Я думаю о зубрах и ангелах, о секрете стойких красителей, о пророческих сонетах, о прибежище, которое дарует искусство.

Он протянул руки к кристально ясному, сияющему небу. «Я знаю себя! – закричал он. – Но это все…»

С тем же успехом я мог бы признаться, что заключил сделку с дьяволом. Это не так уж трудно – немного социального нигилизма, стойкое нежелание жениться – а кроме того, моя работа. Если вы проведете небольшое исследование, вы выясните, что большинство человеческих профессий имеет своих святых покровителей; но из всех искусств в мире только у каллиграфии патроном является демон. Его имя Титивиллюс. И он злобный, маленький ублюдок.

Представьте себе средневековый монастырь, расположенный где-нибудь высоко в горах, допустим, в Пиренеях, с огромными сводчатыми воротами и грозной стеной из белого камня. В конце огороженного двора стоит башня. Поднявшись по винтовой лестнице, вы можете попасть в большую круглую комнату. Это скрипторий. Его устраивают наверху – поближе к свету и подальше от сырости. И здесь, на табуретах, склонившись над рабочими столами, расставленными в форме подковы, окружающей центральное место старшего писца – армария, сидят монахи.

В правой руке у них перья, в левой они держат ножи. Они работают молча, и единственный звук, который раздается здесь, – это дыхание и постоянное поскрипывание перьев по пергаменту. Несмотря на то, что скрипторий находится наверху, света мало, и самые старшие из братьев щурятся, всматриваясь в текст. Но о том, чтобы развести огонь или зажечь свечи, не может быть и речи, ведь безопасность редких и священных рукописей намного важнее земного комфорта монахов.

Время от времени один из братьев поднимает руку, чтобы дать знак армарию – ему нужны новые перья, склянка чернил или чистые листы пергамента. Нож, самый драгоценный инструмент, используется, чтобы приколоть к столу неровную страницу, а также для заточки перьев (отсюда и пошло название «перочинный нож»); но время от времени, прикусывая губу, каждый монах вынужден браться за нож, чтобы исправлять допущенные ошибки.

Ради этих ошибок и живет Титивиллюс.

Это демон-коротышка, весьма низкого ранга, с круглым животом и нахальной, морщинистой физиономией. Днем он обычно прячется в темных углах скриптория, иногда сидит на мешке, в который складывает свои трофеи, иногда чешет остроконечные уши или ковыряет в носу кривыми пальцами. Но что бы он ни делал, он постоянно наблюдает, он всегда настороже. Больше всего он любит те ошибки, не замеченные ни монахами, ни корректорами и оставшиеся в новой рукописи неисправленными. Потом они будут воспроизводиться следующими поколениями писцов; существенные описки, из-за которых каллиграфу приходится заново начинать страницу, также радуют демона – потому что они задерживают Слово Господа.

Каждый вечер, когда становится так темно, что монахи уже не могут писать и покидают скрипторий, отправляясь к вечерне, Титивиллюс тщательно собирает все ошибки в свой мешок и тащит их в ад, чтобы представить дьяволу и занести каждый грех в специальную книгу – против имени монаха, ответственного за совершение ошибки. Эта книга будет прочитана в день Страшного суда.

Такое удручающее (и можно сказать, несправедливое) положение дел оставалось неизменным около тысячи лет – пока Возрождение не засияло по всей Европе и положение каллиграфов стало меняться от плохого к худшему. К началу XIV века монахи столкнулись с необходимостью бешено ускорять темп работы. Иначе они уже не могли удовлетворять стремительно растущий спрос на рукописи со стороны университетов, которых становилось все больше и больше. Тогда монахи, обезумевшие от этой гонки, стали искать способ избежать ответственности за возрастающее количество ошибок в работе, а значит, и за свои подвергающиеся опасности души.

Тут Титивиллюс и увидел шанс для себя.

Он предложил переписчикам священных текстов вечную сделку: личное освобождение от грехов в обмен на тайное соглашение, гарантирующее, что количество ошибок будет продолжать стремительно расти. Поскольку количество ошибок и так уже вышло из-под контроля, монахи с удовольствием согласились.

Так Титивиллюс стал демоном-покровителем каллиграфов: он покрывает их грехи и спасает их от ада.

Однако человеческая мысль не стоит на месте, и в 1476 году Уильям Какстон, научившийся в Кёльне своему грязному, отвратительному ремеслу, установил в Вестминстере первый печатный станок. Вскоре после этого показалось, что сделка Титивиллюса была бессмысленной.

Возможно, вы подумали, что подобное развитие событий положило конец бизнесу маленького уродливого паршивца. Возможно, вы подумали, что один из прихвостней Люцифера вызвал Титивиллюса для личной встречи и объяснил: к глубокому сожалению, фирма больше не нуждается в некоторых сотрудниках. Но дьявол никогда не увольняет своих подчиненных; он просто понижает их в должности, урезает жалованье и заставляет трудиться в худших условиях.

И поверьте мне, маленький, пузатый сукин сын все еще жив и благополучно устроился в Лондоне XXI века – этот маэстро невнимательности с самым мрачным видом шляется по моей мансарде, готовый, как только ему представится случай, испакостить мою работу и отправить меня в ад. К несчастью для него, я не так уж часто работаю с библейскими текстами. Но что ему остается делать? В наше время осталось не так уж много каллиграфов, и ему приходится довольствоваться теми, до кого он смог добраться. Тем не менее вечную сделку никто не отменял: он остается посланцем дьявола, а я – его союзник. Что меня вполне устраивает. Потому что, если я сделаю случайную ошибку или описку, отпущение грехов, безусловно, будет чистой формальностью.

Безусловно.

Часть первая

1. Скованная любовь

В стране какой-то некто и когда-то,Кому в любви, наверно, не везло(Иль потерявший силу от разврата!),Чтоб выместить на женщинах все зло,Решил, что должно имЛюбиться лишь с одним.Но писан ли закон другим?

Луне и Солнцу Правила ПриродыНе возбраняют лить свой свет везде,И птицам не грозят разводы,Коль заночуют не в своем гнезде.Там самок не влекутИз-за измены в суд, —Не то что жен неверных тут!

Кто ладит бриг, чтобы вовеки в мореОн побережий новых не искал?Кто строит дом, чтоб на запореОн без жильцов, ветшая, не стоял?Добро впрок не пойдетТому, кто клад кладетПод спуд, – напрасно пропадет![2]

Как и многие мои современники, живущие в нашу великую эпоху, я не всегда уверен, что правильно, а что нет. И если вам покажется, что я не могу как следует оценить моральный аспект, боюсь, мне придется просить вас смириться с этим. Прошу прощения. Мы живем в трудное время.

На самом деле я не считаю, что в тот самый день, с которого все и началось, я вел себя так уж безобразно. И если признание в своего рода преступлении могло бы принести мне пользу, я должен был бы настаивать на том, что не заслуживаю наказания. Наоборот, я пытался быть предельно осмотрительным, разумным и здравомыслящим; это Уильям вел себя как дурак.

В конце концов мы остановились посреди «Жажды порядка». Люси и Натали ушли вперед – смело и решительно пересекая зал под названием «Современная жизнь». Я надеялся ускользнуть незамеченным. Но все пошло не по плану. Последние две минуты Уильям двигался за мной по галерее с видом сыщика из пантомимы: он шел на два шага позади меня, замирал в комической позе, когда я останавливался, и с преувеличенным упреком разглядывал меня с ног до головы, словно это я был виноват в снижении уровня пенсионного обеспечения в стране или в еще каком-нибудь кошмарном преступлении.

Он заговорил громким шепотом:

– Джаспер, что, черт тебя подери, ты делаешь?

Над нашими головами жужжали лампы дневного света.

– Шшшш, я пытаюсь наслаждаться своим днем рождения.

– Но почему ты при этом хочешь от нас смыться?

– Я не хочу смыться.

– Конечно, хочешь, – голос его звучал все громче. – Ты намеренно отказываешься вступать в «Современную жизнь» – вон туда, – он указал направление. – И ты постепенно движешься назад, в сторону «Жажды порядка» – сюда, – он снова указал, на этот раз себе под ноги, широким жестом. – Имей в виду, я слежу за тобой.

– Слушай, Уильям, если тебе так нужно знать…

– Нужно.

– Я пытаюсь выбраться с этого этажа и отправиться к «Действию обнаженного тела» так, чтобы меня никто не заметил. Так что я буду тебе весьма признателен, если ты перестанешь привлекать к нам внимание и пойдешь к девочкам. Почему ты увязался за мной?