Прем Шуньо - Алмазные дни с Ошо. Новая алмазная сутра Страница 62

Глава 19

Последнее прикосновение

Ошо сказал Анандо, что хочет переделать зал Чжуан-цзы в свою новую спальню. Она нашла строителей. Материалы для спальни прибывали к нам со всего мира, и работа кипела. Ошо детально объяснил, что и как он хочет устроить. Казалось, что впервые у него будет спальня именно такая, какая ему была нужна. Несколько раз он приходил на стройку и постоянно спрашивал Анандо обо всех мельчайших подробностях работы. Никогда прежде он не говорил о том, в какой комнате хочет жить. Его нынешняя спальня была сырой, и из-за того, что он проводил в постели почти все время, в ней было всегда темно. Совсем как в пещере.

Когда в новой комнате установили белый итальянский мрамор и укрепили панели из синего стекла, в которых отражалась огромная хрустальная люстра, семи метров в диаметре, многим стало ясно, что это никакая не спальня. Это был храм, самадхи. Однако, несмотря на то, что мы об этом знали, нам не хотелось в это верить. Нам было слишком тяжело признавать очевидное: Ошо строил свое собственное самадхи.

Когда в январе он вновь начал давать дискурсы, встречи с ним иногда длились по четыре часа. Раньше такого не случалось. Я вспомнила слова Ошо: «Когда свеча догорает, перед тем как погаснуть, на долю секунды пламя становится намного ярче». После этого он проболел несколько недель и вышел к нам только в марте. Мне нужно было задать ему свой последний вопрос. Впервые мы посылали ему вопросы, не подписываясь. И хотя я спрашивала его не о реинкарнации, он ответил:

«…Идея реинкарнации, присущая всем восточным религия, заключается в том, что душа переселяется из тела в тело, путешествуя из жизни в жизнь. В религиях, произошедших от иудаизма – в христианстве и исламе, – этого нет. Но сейчас даже психиатры находят подтверждения, что люди помнят свои прошлые жизни. Эта идея обретает твердое основание.

Но я хочу кое-что вам сказать. Идея переселения душ ошибочна. Да, верно, когда человек умирает, его сущность становится частью целого. Был ли он грешником или святым, не имеет никакого значения. Однако у человека есть еще и то, что мы называем умом, памятью. В прошлом у нас не было фактов, которые могли бы подтвердить, что ум – это всего лишь набор мыслей, волны определенной длины, но теперь дело обстоит проще.

Я считаю, что именно в этом вопросе Гаутама Будда намного опередил свое время. Он единственный, кто согласился бы с моим пониманием. Он лишь намекал, но не мог привести веских доказательств. Он сказал, что, когда человек умирает, его память переходит в новое чрево. Только память, но не суть. Теперь мы можем это понять. Когда вы умираете, вы оставляете вокруг себя огромное количество воспоминаний. И если вы были несчастны, все ваши воспоминания обязательно найдут новое пристанище, они войдут в какую-нибудь другую систему памяти, либо же все целиком попадут в одно лоно. Таким образом, человек может помнить свое прошлое. Но это не ваше прошлое, это ум того, кто жил в прошлом. Вы попросту его унаследовали.

Большинство людей ничего не помнят, потому что им достался не весь «кусок», не все наследие какого-то одного человека. Они могут получить лишь частичные обрывки памяти. Именно из-за этих обрывков вы и страдаете, из-за всех тех, кто когда-то жил на Земле и умер в горе. Очень мало людей умирают в радости. Очень мало людей умирают, реализовавшись, в состоянии не-ума. Они не оставляют после себя следов, не обременяют никого своей памятью, они просто растворяются во вселенной. У них нет ума, нет системы памяти, они уже растворили ее в медитациях. Вот почему просветленные больше не рождаются.

Непросветленные же во время смерти продолжают разбрасывать вокруг себя разного рода модели страданий. Так же как «деньги к деньгам», так и «беда по одной не ходит». Страдания притягивают еще больше страданий. Если вы несчастны, то страдания придут к вам непременно, потому что вы для них – подходящий сосуд. И вы даже не заметите, как это случится. Несчастья невидимы, они как радиоволны. Они витают вокруг вас, но вы их не слышите. Однако, как только у вас в руках оказывается антенна, настроенная на их волну, они тут как тут. Даже тогда, когда радио еще не было, волны страданий все равно кружились над вами.

Реинкарнации не существует, есть лишь перерождение несчастий. Раны миллионов людей витают повсюду и ищут того, кто готов страдать. Естественно, блаженные не оставляют следов. Человек пробужденный умирает подобно птице, летящей по небу. От ее полета не остается ничего. Небо все так же ясно, как и прежде. Благословенные движутся, не оставляя следов. Вот почему мы не получаем наследия будд, они попросту исчезают. А разные идиоты и сумасшедшие снова и снова воплощают свои воспоминания, и человеческая память от страданий становится все больше и больше.

Внимательно относитесь к своим желаниям и стремлениям, потому что это семена вашей новой формы. Они появляются, а вы ничего об этом не знаете» («Манифест дзен»).

«Манифест дзен» – последняя книга Ошо. 10 апреля прошел его последний дискурс, Ошо произнес свои последние слова перед публикой:

«Последним словом Будды было саммасати.

Помните, каждый из вас – будда. Саммасати».

Как только он это произнес, он странным образом изменился, как будто какая-то его часть улетела навсегда, как будто он потерял связь с телом. Он с трудом встал. Было видно, как ему тяжело идти. Когда он подошел к машине, я взглянула на него. Он выглядел так, словно не понимал, где находится. Однако это всего лишь мое видение. Из-за недостаточного понимания я не могу подобрать иных слов. Я так и не поняла, что с ним случилось в тот вечер. По дороге домой он сказал, что с ним произошло что-то странное. Я сказала, что тоже это заметила. Позже он еще раз об этом упомянул. Казалось, он был озадачен не меньше моего. Но он не рассказал конкретно, что с ним было. Несколько дней спустя он сказал, что, наверное, уже больше не сможет говорить.

Через несколько месяцев он ослабел настолько, что перестал приходить в Будда-холл. Он все время проводил в своей комнате. Люди уже не так сильно зависели от его присутствия во время медитации. Несколькими годами раньше мы бы ужасно разволновались и расстроились, но теперь мы постепенно начинали принимать факт его ухода.

И тогда в ашраме начался бум творчества. Люди танцевали, устраивали пантомимы, театральные представления, играли музыку прямо на улице. Многие из тех, кто раньше никогда не занимался живописью, начали рисовать. В первых двух коммунах у нас не было пространства для исследования собственного творчества. Когда мы только вернулись в Пуну, все наши сады были заброшены. Но сейчас я вхожу в ашрам, и все внутри меня замирает… Я вступаю в иной мир: мир, в котором шумит водопад и веет прохладой под сенью сотен цветущих деревьев. Я ощущаю покой и расслабление. Эта тишина не похожа на тишину кладбища – в ашраме сотни людей, они смеются, занимаются своими делами. А я иду и думаю, почему они все мне улыбаются? И тут же понимаю: они улыбаются не мне, они просто улыбаются!

Когда Ошо ослабел настолько, что больше не мог работать с Нилам и вникать в то, что творится в ашраме, он стал во время обедов и ужинов общаться лишь с Анандо, которую он звал «ежедневной газетой», и Джайешем. Каждый день он спрашивал, все ли хорошо в ашраме без него. Да, в ашраме все было хорошо. Кажется, до нас наконец начало доходить его послание. Среди нас больше не было борьбы за власть, не было иерархии. Теперь люди работали, потому что им это нравилось, а не потому, что они ждали за работу награду. Ошо также интересовало, в достаточной ли мере мы заботимся о вновь прибывших. Есть ли у них возможность знакомиться и дружить с теми, кто живет в ашраме уже давно.

Он попросил, чтобы мы выкрасили все здания ашрама в черный цвет и вставили синие стекла, а также чтобы мы построили несколько пирамид. Дорожки ашрама должны были быть сделаны из белого мрамора и по ночам освещаться зелеными фонарями в виде колонн. Он всегда замечал, что какой-то фонарь перегорел, и настаивал, чтобы у лебедей в пруду тоже был свет, чтобы они не чувствовали себя одиноко. Он не упускал ни мельчайшей детали. Он очень хотел, чтобы ашрам стал красивым. Он обращал внимание на людей, стоящих около Будда-холла, ждущих своей очереди попасть в зал. Он хотел, чтобы у всех была возможность побывать внутри, и поэтому если замечал, что какой-то человек стоит на улице слишком часто, то просил, чтобы его впустили.

Ошо подарил мне все краски и кисти, какие у него были, и хотя я никогда прежде не рисовала, он всячески подбадривал меня и советовал поучиться у Миры (прекрасной японской художницы, необузданной и свободной). Проходя через мою комнату в столовую, он подходил к моему столу и спрашивал: «Ну что, ты сегодня рисовала?» И если я оставляла для него свои «творения», он брал их в руки и внимательно рассматривал, поднося к свету, чтобы лучше видеть. И все же мне было трудно принимать его комплименты, ведь я считала, что не умею рисовать.