Зачем мне оставаться здесь - Алёна Зорина-Кинклер

Алёна Зорина-Кинклер

Зачем мне оставаться здесь

Когда ночь закончилась, и Нинка встала с кровати, за окном было уже совсем не то, что она видела вчера, когда ложилась спать. Высокие дома-муравейники укрылись снегом, на плотно закрытых деревянных окнах ночной мороз вырезал узоры, а крайний лист на дереве, стоявшем у подъезда, держался из последних сил. Наступила зима. Настоящая московская зима – пока еще не слякотная, такая живящая и радующая, по-матерински нежно шепчущая на ухо о теплом утреннем какао и бутерброде с докторской колбасой на завтрак.

Нинке сегодня ничего не снилось, впрочем, как вчера и позавчера. Зимой сны почему-то покидали её, а в памяти оставались лишь размытые образы летнего утра, запаха свежей клубники и блинов. В холодное время года всегда кажется, будто бы лета и не было, будто бы засахаренная клубника рождается сразу в банках с вареньем, а не на грядке. А зимой это «кажется» перерастает в полную уверенность – лета не существует!

Сегодня особенный день – день рождения Ленки и первый день первых за учебный год каникул, когда необязательно просыпаться в семь тридцать утра от теплой бабушкиной руки, гладящей по голове, а выспаться – и проспать до целых девяти часов, как и полагается в такой важный день. А затем медленно открыть глаза, потянуться, не спеша встать, заправить кровать и посмотреть в окно. И увидеть там ее – зиму. А потом, конечно, начать торопиться. Быстро почистить зубы, выпить какао, съесть бутерброд и вперед – к Ленке, которая давно сидит перед окном и ждет ее – Нинку, по ощущениям, уже целое, не заканчивающееся серое утро.

Родители Ленки люди строгие – и самое частое слово, которое можно услышать в их доме по вечерам и утрам: «режим». Ленка должна вставать и ложиться в одно и то же время, будь то каникулы, выходные у бабушки или ее собственный день рождения, как сегодня.

Сегодня она встала так же, как и обычно, в семь утра под будильник и волшебное слово «режим», уже успела съесть праздничный завтрак, любовно приготовленный мамой, умыться, надеть красивое голубое платье в цветочек и под мамины причитания натянуть под него кусающиеся колготки. Холодно ведь, а вдруг простудится…

А потом она села у окошка ждать единственную и от этого горячо любимую подругу: рыжую, развеселую, дружелюбную Нинку с двумя тоненькими косичками и веснушчатыми красными щеками.

Тем временем Нинка быстро позавтракала, достала из шкафа зимние сапоги, укуталась и уже собиралась выходить, как вдруг ее окликнула бабушка:

– Нино! Нинок! Куда ты собралась? – спросила она, внятно говорящая по-русски, но всё еще сохранившая легкую нотку грузинского акцента скорее специально, чем по случайности и неумению.

***

Она переехала в Москву из Грузии после войны, «сдуру», как говорила сейчас. Молодой красивый парень – настоящий грузин из Тифлиса вскружил голову, а затем отправился на войну, защищать не то что бы свою родину. И дошел до Берлина и вернулся обратно, только не в Тифлис, а в Москву. И решил остаться здесь жить, потому что на самом деле всегда мечтал с самого детства. Ещё ребенком он был для того времени странным – всё время сидел дома и читал. Книг тогда было, конечно, мало, но что находил – проглатывал за день, а потом еще несколько раз перечитывал. Мечтал стать профессором, преподавать в университете, и все, что вокруг происходило – войны, восстания, репрессии – совсем не замечал.

Вот и во взрослом возрасте, вернувшись с войны, сделал вид, что забыл все, что там видел и зажил, как многие в то время, по-обычному. Нашел квартиру, перевез туда Эку, бабушку Нинки, отучился в университете, стал преподавать, пока Эка год за годом рожала детей, стирала, убирала и болезненно тосковала по родине – по Грузии, по Тифлису, по своему дому в трущобах и туалету на улице. Но мужа любила страшно, детей своих тоже, да и негоже это – грузинской женщине разводиться. Поэтому по ночам плакала, а утром вставала и продолжала крутиться как белка в колесе.

Муж умер рано, от сердечного приступа, не выдержал воспоминаний, которые так отчаянно пытался забыть. А она осталась одна с пятью детьми. Ане, маме Нинки, было тогда пять. Отца она совсем не помнит и за всю свою жизнь ни разу в Грузии так и не побывала, посему считает себя полностью русской, несмотря на невероятное в своей простоте изящество, что присуще лишь южным женщинам.

Да и Нинка, проведшая детство с папой, коренным москвичом, насчет своей национальности и не задумывается – куда ей до всех этих взрослых слов.

***

И бабушке своей на чистом русском, немного замявшись, так и ответила:

– К Ленке, у неё сегодня день рожденья.

Бабушка Ленку почему-то не любила.

Что-то, что за всю свою большую жизнь Эка так и не смогла (а, может, и не захотела) осознать, не нравилось ей в русских девочках, девушках и женщинах, как говорят – от мала до велика. Не было в них южных кровей, южных страсти и целеустремленности. Все они казались ей одинаковыми – белесыми, молчаливыми, невзрачными, сливающимися долгой зимой с серыми небом и снегом.

Нинка эту бабушкину неприязнь хоть и чувствовала, но разделить не могла.

– Ну, иди, – в этой кротости узнавалось недовольство.

И Нинка ушла, тихонько прикрыв за собой дверь, чтобы не разразить случайно в бабушке еще большее недовольство громкими звуками.

На улице стоял настоящий мороз, поэтому она быстрым шагом дошла до остановки, пытаясь удержать в себе квартирное тепло. Трамвай долго ждать не пришлось, и уже через две минуты холодного ожидания на остановке она снова оказалась в тепле. В трамвае было пусто. Все, кому нужно, уже доехали до работы и даже успели выпить там кофе, а кому не нужно – сидели по домам. Было холодно.

Нинка принялась пересаживаться с место на место, пытаясь выбрать наиболее удобное – ведь ехать долго, минут 50, а то и целый час. Выбрав, наконец, самое лучшее – у окошка в конце, она села, вытащила из рюкзака открытку, ручку и своим круглым почерком написала:

«Ленка! Ты моя лучшая подруга, спасибо тебе за это. А ещё за вкусные булочки с маком и твою деревню рядом с озером. С Днём рождения!

Нина».

***

Когда все гости собрались, уселись по местам и были готовы слушать, Ленка подняла бокал и