Дмитрий Шишкин - Возвращение красоты

Книга «Возвращение красоты» объединяет в себе циклы автобиографических рассказов и очерков, написанных в разные годы священником Димитрием Шишкиным. Автор искренне, глубоко и в то же время увлекательно рассказывает о своих духовных исканиях, о неутолимой жажде Бога, которая с самого детства побуждала его во всём находить отблески Божественной красоты, на многие годы отвергнутой и позабытой нашим народом.

Издание будет интересно не только православным читателям, но и всем, кому небезразличны вопросы веры и смысла жизни.

Дмитрий Шишкин

ВОЗВРАЩЕНИЕ КРАСОТЫ

рассказы и очерки

ОТ ИЗДАТЕЛЯ

С ПОКАЯНИЕМ И ЛЮБОВЬЮ

Путь человека к Богу всегда подобен некоему незримо совершающемуся таинству, недоступному для посторонних глаз и недосягаемому для рационального осмысления. Таинство всегда «паче слова и разума», его невозможно уразуметь — перед ним можно лишь в благоговении остановиться, задуматься, восхититься — и это будет первым шагом к выражению того, что по самой своей сути является невыразимым.

Книга священника Димитрия Шишкина «Возвращение красоты» являет собой именно такую благоговейную попытку осмысления собственной жизни как сокровенного таинства встречи с Богом. Написанная в форме автобиографических рассказов, она удивительным образом повествует нам не столько об авторе, сколько о самих себе — ведь эта наша, до боли знакомая жизнь предстает перед нами: жизнь целых поколений, выросших и воспитанных в духе материализма и не имевших никого, кто рассказал бы о существовании иной, нематериальной Красоты — той, которая так часто взывала к нам из глубины веков, из полуразрушенных старинных храмов, из заросших бурьяном могил подвижников, из покрытых многолетней пылью священных книг. Той Красоты, которая в недавнем прошлом была отвергнута, растоптана, предана забвению… «И что вынесут в уме и сердце своем современные дети народа, взросшие в скверне отцов своих?..»[1]

Именно с такого покаянного признания и болезнования об этой трагической странице нашей истории и начинается книга. В рассказе «Облеченная в Солнце» автор открывает нам судьбу сотен и тысяч безвинных людей, закончивших свою жизнь в тюремных бараках и братских могилах. Это и есть первый шаг на пути к утраченной чистоте души — вернуться к истокам духовной катастрофы и почтить память тех, чей подвиг веры и исповедничества стал лучшим свидетельством и лучшей проповедью, какую они могли бы оставить нам, своим нерадивым потомкам. Аще не умрет — не оживет[2]… Осознавая всю цену нашей нынешней свободы, автор преклоняется перед силой любви и веры этих людей, признавая свою скудость.

Покаяние и благодарность Богу — вот то, в чем черпает силу предельная искренность отца Димитрия, вот то, что придает всей книге задушевный настрой исповеди. В этом и ее ценность, и острота, — острота от боли сопереживания, потому что автор не защищается, не пытается себя как-то обелить, выставить в выгодном свете… не ищет своего[3]. И потому позволяет нам, часто даже в ущерб собственному самолюбию, заглянуть в самые потаенные уголки своего сердца, начиная от светлых детских озарений и юношеской влюбленности и заканчивая духовными переживаниями уже зрелого человека, облеченного в священный сан.

Детские воспоминания автора, очень трогательно и лирично написанные, передают нам исключительную восприимчивость ребенка ко всему доброму. Даже по прошествии лет память сохраняет именно те моменты, которые связаны с прикосновением к иной, духовной реальности, будь это неотвязное стремление куда-то улететь на склеенном из туалетной бумаги воздушном шаре или убежать куда-то по крышам старых домов или какое-то иррациональное желание «уйти туда, куда обязательно должен уйти человек, во что бы то ни стало»… Каждое слово здесь — это узнавание, будто сквозь толщу прошедших лет ты переносишься в свое собственное детство, с его предновогодним ожиданием чуда, с его необъяснимыми восторгами перед торжественным великолепием парящих снежинок или мощью бурных ливневых потоков. Пожалуй, только в детстве и возможно это безраздельное счастье от одного только созерцания красоты и благости бытия, — счастье от первого открытия неведомого пока еще Бога, заставляющее маленького человека позабыть на время о шалостях и игрушках…

Непостижимо, насколько глубоки и истинны бывают порой эти детские откровения. Но еще более удивительно, как Бог «ухитряется» обнаруживать Себя в самых, казалось бы, непригодных для этого условиях, например… в пионерском лагере, где маленький Дима, сбежав от гремящих дискотек на берег моря, впервые понимает, что они заглушают что-то очень важное в этой жизни. И вслед за пониманием приходит первая боль о несовершенстве этого мира, — мира, где грохочущая музыка ценится больше, чем прекрасное безмолвие природы. Мира, где взрослые, призванные быть примером доброты и любви для детей, так беспощадно расправляются с приблудившейся несчастной собакой. И крест над могилой этой собаки, сооруженный детскими руками, становится воззванием к правде — не к человеческой, взрослой, ущербной и изменчивой, а к надмирной, Божественной Правде, милующей и спасающей Свое творение.

И неважно уже, что маленький Дима однажды в пылу мальчишеского задора будет бить стекла в соседней церкви — когда-то он, помня и сокрушаясь, снова вернется в нее, вырастет и вернется, чтобы совершать службы Тому, Кто ждал его столько лет… Тому, к Кому однажды была обращена его первая, с болью души, молитва в гулком, опустевшем доме: «Иже еси на Небесех!»…

* * *

Судьба автора в юношеские годы во многом была определена той самой «мучительной и страшной взрослой жизнью», которая целые поколения неокрепших, запутавшихся в себе молодых людей втягивала в трясину наркотической и алкогольной зависимости. В «Крымских очерках» мы встречаем уже повзрослевшего Дмитрия, тоскующего от осознания бессмысленности собственной жизни. Зачем учиться, зачем получать профессию, зачем служить в армии, зачем всё?.. Множество «зачем» и «почему», упирающихся в тупик, безысходность, небытие. Наркотики будто бы ненадолго возвращают миру утерянное совершенство, но после каннабисного[4] забвения душе по-прежнему ни в чем не найти покоя.

И даже самые светлые, чистые и жертвенные чувства не могут быть спасением в мире, где царит смерть… После тяжелой утраты дорогого человека в душе Дмитрия вызревает протест, желание «ответить по-настоящему» на этот вызов, брошенный судьбой. Но как ответить? Кому ответить?..

Сам автор характеризует свое состояние всего двумя словами: «Я погибал», но сколько за этими словами скрывалось тогда непоправимых решений, искалеченных молодых судеб. Беспорядочное «мотание по городам», увлечение восточными учениями, практикой цигун — Дмитрий готов был уцепиться даже за самую призрачную надежду, последовать за любым «ненормальным», который мог предложить «что-то большее, нежели эскимо, канцтовары или билет на концерт филармонии». Поэтому неудивительно, что под влиянием индийской философии он на какое-то время примкнул к таким колоритным, таким «духовным» на первый взгляд кришнаитам. Теперь, с высоты своего христианского опыта, автор уже посмеивается над наивностью того юнца, который искал духовность в шафрановых одеждах и непонятных мантрах, адресованных еще более нелепому, исполненному чудовищных противоречий «фиолетовому карапузу Кришне».

То, что сначала показалось глаголами вечной жизни[5] на деле проявило себя как «отголосок насилия, подделки, принужденности, рабства и мерзости греховной»[6]. Окончательным отрезвлением от всех этих «эзотерических шалостей» стало осознание того, что он имеет дело с очень определенной и враждебной человеку силой, которая способна только заморочить и погубить создание Божие.

Не в безумном экстазе и диких плясках говорил с Дмитрием Господь с самого детства, но в величественной красоте природы, в святой тишине древних храмов. Только вот человек обычно мало обращает внимание на то, что кажется слишком простым и привычным. Таким же привычным, как купола той самой церкви, мимо которой маленький Дима ходил когда-то в школу. И некому было объяснить, рассказать о затаившейся совсем рядом Красоте, сокровенной, но не сокрытой… Потому и крещение Дмитрия в 18 лет — как будто при случайных обстоятельствах (но как много на самом деле стоит за всем «случайным»!) — не стало для автора чем-то судьбоносным, и крестик на шее долгое время соседствовал с восточными талисманами, и Евангелие столь же долгое время оставалось непрочитанным. Как часто многие из нас ошибались, думая, что истина должна быть непременно эзотеричной, утаенной от «общей массы», доступной лишь немногим посвященным. Храмы, открытые для всех, как-то не укладывались в такое представление. Бог, распятый на Кресте, еще меньше соответствовал своему «назначению» приносить счастье и благополучие…