Юлия Вознесенская - Нечаянная радость (сборник)

Юлия Вознесенская

Нечаянная радость

Рекомендовано к печати Издательским Советом Русской Православной Церкви.

РАБ БОЖИЙ ВЛАДЛЕН

На привокзальной площади

История эта началась на окраине одного районного центра под вечер. Весенний был вечер. Торговая площадь возле станции пригородной электрички была покрыта мокрым тающим снегом. Но это была не та весна, когда бодро просыпается природа и радуются ей люди, – это была весна ранняя, стылая, серая и неприютная. Затоптанный людьми и разъезженный машинами снег на площади почти весь растаял, растекся по лужам и канавам; дотаивал он и между фанерными киосками, открывая нечаянному взгляду прохожих скопившиеся за зиму мерзости. Только под высокими платформами снег лежал толстым слоем и таять пока не собирался, он лишь осел под собственной тяжестью да покрылся грязной коркой.

По этому черному почти снегу, согнувшись, бежал человек, волоча за собой костыли. В полутьме видны были расширенные от страха глаза под низко надвинутым беретом, но, судя по резвым движениям, это был молодой парень, и одет он был в камуфляжную форму, какую носят не только бывшие десантники или охранники, но и все, кому нравится.

Пространство под платформой с одной стороны загораживала железная сетка и полоса кустов, а с другой – стоящая электричка. Беглец заметил в сетке небольшую дыру, а за ней узкую тропинку в кустах: не иначе лаз, проделанный бродячими собаками. Он бросился к собачьей дыре и попытался протиснуться в нее, но ему это никак не удавалось, и он побежал дальше, к концу платформы, к лестнице. Между бетонными плитами-ступенями светились длинные щели; парень встал на четвереньки и, вертя головой, тяжело и со свистом дыша, стал пристально вглядываться в просвет ступеней. Но, похоже, ничего хорошего он там для себя не углядел, а совсем даже наоборот…

– Ёшкин корень! – выругался он и побежал обратно. Электричка коротко рявкнула деловитым баритоном и тронулась. Беглец замер и, щурясь, стал напряженно вглядываться в мелькающие просветы вагонов. Вновь заметив какую-то опасность, он охнул, развернулся и почти на четвереньках побежал обратно к собачьему лазу и на этот раз даже не стал примериваться, а с ходу начал яростно протискиваться в узкую дыру головой вперед, буквально ввинчиваясь в нее вертким телом. Но ему мешали костыли, да и плечи не пролазили, тогда он забросил костыли в дыру, развернулся и полез в нее задом.

Тем временем электричка набрала ход и ушла. Под платформой резко посветлело, и тут стало видно, как у парня от ужаса внезапно расширились глаза – кто-то с той стороны ухватил его за ноги и неумолимо потащил через сетку. Он судорожно хватался за проволоку, но вдруг с отчаянным криком «М-а-а-ть!» задом наперед улетел в дыру.

Вот таким нелепым и странным образом начинается знакомство с нашим героем, но мы в этом не виноваты – виновата, как всегда, жизнь.

Пока беглец искал спасения под платформой, по площади, по лужам, не разбирая дороги, одной рукой подхватив подол рясы, к платформе бежал средних лет монах в скуфейке, черной стеганой куртке, с дорожной сумкой в руке и рюкзаком за плечами.

– Поезд на двадцать сорок пять еще не ушел? – спросил он на бегу у тетки, сидящей возле фанерного ящика, на котором были разложены пакеты с квашеной капустой и солеными огурцами – нехитрый весенний товар.

– А вот как раз отходит! – вежливо и даже чуть-чуть угодливо ответила тетка. – Огурчиков не надо для поста, батюшка?

Но тот отмахнулся:

– Свои едим!

Не успел монах на поезд. Но огорчаться не стал, опоздал так опоздал, и, отпустив подол рясы и поправив сбившийся рюкзак, направился к киоскам – водички купить: бежал с тяжелым грузом, вспотел, пить захотелось. Миновал один киоск, другой… Везде стояли пестрые бутылки с какой-то ядовитой на взгляд жидкостью, а вот ни минералки, ни кваску не было.

Так он шел себе да шел по краю площади, минуя один киоск за другим и рассеянно осматривая товар за плохо вымытыми стеклами, и вдруг заметил что-то необычное в просвете между киосками, встревожился, нахмурился и решительно шагнул в проход.

На небольшой захламленной площадке между киосками трое мужчин восточной наружности молча и почти равнодушно, будто исполняя надоевшую работу, били ногами четвертого – того самого парня-беглеца в камуфляжке. Избиваемый съежился в позе эмбриона, прикрыв голову руками, и только повизгивал негромко и обреченно от особо болезненных ударов.

– Остановитесь! Что же вы делаете, ироды?! – закричал, бросаясь к ним, монах.

Восточные люди прервали избиение и уставились на него – кто это мешает им заниматься частным делом на своей территории? Один из них, явно старший в этой троице, поглядел на монаха мелкими черными глазками и скомандовал начальственным тоном:

– Уходи, отец! Это дело тебя не касается!

– Иди куда шел! – бросил второй, помоложе, злобный и тощий.

– Да вы же убьете его!

– Вор он! Их и положено убивать, – сказал свое слово и самый младший из троих, улыбаясь круглым, детским еще лицом. – Это у вас, у русских, вор должен сидеть в тюрьме, а у нас – в могиле лежать! Если у своих украл!

Избиваемый, сообразив, что к нему явилась неожиданная помощь, поднял голову и неожиданно звонко возопил:

– Да что я украл-то, ёшкин корень? Ты докажи! Я свое взял, зарабо… – и тут же получил от тощего тяжелым ботинком прямо по лицу. Вмиг вся храбрость с бунтаря слетела, и он снова заскулил, пряча лицо в грязную снежную подушку.

Монах опустил тяжелую свою ношу прямо на снег и двумя-тремя большими шагами оказался возле парня: встал над ним, широко, крестом расставив руки, и твердо сказал:

– А вот бить не дам!

Он был решителен и растерян одновременно. Стоя с раскинутыми руками, он огляделся в поисках подмоги и защиты – и не увидел, конечно, ни того, ни другого. Это на площади, где толпа и суета, может, и нашелся бы смелый человек, а то и рачительный милиционер, и вмешался, но тут, в «ущелье» между ларьками, именно эти трое чувствовали себя хозяевами жизни. И тогда монах достал из-за пазухи золоченый крест, выставил его перед собой и с несколько неуместной торжественностью запел сильным баритоном:

– Да воскреснет Бог и расточатся врази Его! Яко исчезает дым да исчезнут!

Нашел себе защиту монах… Но она сработала! Восточные люди заоглядывались тревожно по сторонам: а ну как на громкий этот голос народ сбежится?

– Да тихо ты, тихо! – рявкнул злой и тощий, угрожающе делая шаг к монаху.

Но тот не убоялся и креста не опустил, а продолжал петь во весь голос:

– Тако да погибнут грешницы от лица Божи-и-я, а праведницы да возвесел-я-я-тся!

Старший удержал тощего за рукав. Русский монах-священник, да еще с крестом, а они – мусульмане. Народ же на электричку шел с работы усталый и от усталости раздраженный, в большинстве своем крепкого возраста. Подумав, старший сказал примиряюще:

– Зачем кричишь, отец? Разве ты знаешь этого раба? – он презрительно кивнул на лежащего парня.

«Раб» лежал, прикрывая лицо руками, но одним глазом подглядывал сквозь растопыренные грязные пальцы.

– Не знаю я его, – перестав петь, твердо и даже грозно сказал монах, – но убивать не позволю!

– А кто его убивает? – уже совсем мирно проговорил старший. – Мы его порядку учим, а не убиваем. Отдаст пять тысяч – и свободен.

– Дрянь человек! – добавил тощий, злобно скалясь в сторону парня. – Кому такой раб нужен?

– Если он тебе понравился – выкупай, – насмешливо предложил самый молодой «рабовладелец», – цена ему всего пять тысяч.

– Пять тысяч, говорите? – протянул монах, сразу успокаиваясь. – Так бы и сказали. Ладно, посмотрю, наберется ли у меня столько.

При этих словах все четверо, в том числе потерпевший, уставились на него с великим удивлением: вот уж этого никто из них не ожидал! А монах спокойно и деловито расстегнул надетую поверх рясы черную куртку и вынул из-за пазухи кошелек на толстом шнурке, одновременно пряча крест. Открыл кошелек, достал нетолстую пачку денег и принялся бережно их пересчитывать. Остальные молча наблюдали.

– Это же надо, как раз пять тысяч! Божий знак, Его святая воля… Только мне еще до монастыря надо доехать. Сейчас посмотрю по карманам, может, наберу на билет, тогда все ваше.

– Не мелочись, отец! – остановил его старший. – Давай четыре тысячи, а тысячу оставляем тебе на дорогу. Мы тоже добрые, если человек хороший. Но учти, товар ты взял порченый! Смотри, чтобы он у тебя эту последнюю тысячу не отобрал!

– Не отберет, – спокойно сказал монах и, отделив пару бумажек, отдал деньги. Старший пересчитал их и аккуратно сложил в толстое портмоне.

– Забирай! Теперь он твой раб, – сказал он монаху и властно кивнул соратникам: – Пошли отсюда!