Лэ Ши - Нефритовая Гуаньинь

Нефритовая Гуаньинь

Проза Сунского Китая

«Произведения сунских сочинителей не только общедоступны, но и услаждают слух народный, — писал известный литератор XVII века Фэн Мэн-лун, составитель обширного свода повестей Сунской и Минской эпох. — Слушая их, мы то радуемся, то грустим, то смеемся, то плачем, то поем и пляшем, то гневно хватаемся за мечи; бывает, что нам хочется пожертвовать деньги на доброе дело, а бывает, что нас одолевает желание свернуть шею какому-нибудь негодяю. Робкие становятся смелыми, безнравственные — добродетельными, скупые — щедрыми».

В словах Фэн Мэн-луна, вероятно, есть доля преувеличения, и все же они правдиво отражают силу воздействия сунских повестей на слушателей. И сейчас, по прошествии многих веков, мы продолжаем восхищаться богатейшим литературным наследием Сунской эпохи.

Китай, сравнительно небольшой по территории в эпоху Сун (960—1279), отличался высоким по тому времени развитием. Здесь появилось уже мануфактурное производство, широко было распространено книгопечатание, ключом била городская жизнь. Многолюдные сунские города резко отличались от городов предшествующей — Танской — эпохи.

В Чанъани, столице Танского Китая (618—907), городские кварталы были изолированы друг от друга, с наступлением темноты ворота закрывались, жизнь замирала. Не то было в сунских столицах (Бяньляне, а затем — Линьани). Процветали места торговли и увеселений — вашэ, или вацзы, где горожан развлекали сказители, скоморохи, певички, фокусники и гадатели. Сказители, в частности, были в таком почете, что императоры даже приглашали их в свои дворцы.

Вацзы разделялись перилами или барьерами на гоулани, отдельные площадки. На каждой площадке шло какое-нибудь одно представление или выступал один исполнитель. Например, в северном вацзы имелось тринадцать гоуланей, где могли одновременно происходить тринадцать различных выступлений.

Но не только в больших городах — сказители выступали по всему Китаю, повествуя о событиях прошлого, рассказывая предания и легенды, а то и просто бытовые истории. В повести «Ли Цин входит в заоблачные ворота» сохранилось описание живой уличной сценки, изображающей выступление сказителя в захолустном городке:

«…Ли Цин услышал невдалеке негромкий барабанный бой и щелканье четок. Подгоняемый любопытством, он направился в ту сторону, откуда доносились эти звуки. Перед Храмом восточного пика слепой старец, распевая моления, выпрашивал у прохожих подаяние. Слепец насбирал десять связок монет, но больше никто не хотел подавать милостыню. Тогда из храма послышался чей-то голос:

— Начинай свой рассказ, и ты будешь щедро вознагражден.

— Как бы не так, — возразил слепой старец. — А вдруг все разбегутся, прежде чем я доскажу до конца?

Но собравшиеся дружно сказали:

— Позор тому, кто обманет увечного!

Рассказчик забил в свой барабанчик, обтянутый рыбьей кожей, пощелкал четками и прочитал такие стихи:

Река на восток устремляется, солнце — на запад,Уходит весна, а за ней надвигается осень.Был доблестный рыцарь на верном коне боевом —И вот уж над ними печальные травы сомкнулись[1].

После этого вступления он стал рассказывать историю «Чжуан-цзы[2] вздыхает над черепом», созвучную настроению Ли Цина.

Весь обратившись в слух, Ли Цин протолкался вперед. Слепец перемежал свой рассказ пением. И казалось, все видели воочию, как череп оброс плотью, обтянулся кожей и, окончательно ожив, покатился по земле…

Оборвав свой рассказ на половине, слепец начал просить подаяние… Таков обычай сказителей…»

В начале XI столетия в Китае завершилось составление сводов, вобравших в себя все культурное наследие прошлого. Даже народные сказители, не говоря уже о литераторах из высшего сословия, превосходно знали творчество своих предшественников. Этим знанием они были, в первую очередь, обязаны своду «Обширные записи годов Великого Спокойствия», куда вошла лучшая часть китайской новеллистики, созданной с I по X век.

Важное место в литературе Сунской эпохи занимала эссеистическая проза. Ее считали «высокой прозой», собственно литературой, а на повествовательную прозу смотрели как на нечто второсортное. Присущий эссеистической прозе стиль гувэнь (букв.: древний стиль) переживал тогда пору расцвета. Эссеисты в своем творчестве уделяли большое внимание важнейшим государственным вопросам.

Образцом для сунских литераторов был Хань Юй (762—824), убежденный конфуцианец, страстный полемист и публицист тайского времени. Особенности его стиля наложили свой отпечаток на всю литературу Сунской эпохи.

Общепризнанным корифеем сунской литературы стал Оуян Сю (1001—1060). Он был и историком и литератором — прозаиком, поэтом, создателем нового жанра — шихуа — «рассуждений о поэзии», которые представляли собой заметки о поэтике, о различных стихах и их авторах. Но более всего Оуян Сю прославился своей прозой в древнем стиле, сочетавшей простоту изложения с глубоким лиризмом.

В Сунскую эпоху зародился новый жанр литературы — бицзи, собрание заметок на самые различные темы. Тут можно было найти мнение автора о прочитанных им книгах, рассказы о случаях из жизни родных, знакомых или его собственной, анекдоты.

Особенно любопытны тематические бицзи, в которых описываются столицы сунского Китая с упоминанием улиц, башен, дворцов, храмов, перечисляются национальные блюда, рассказывается об искусстве сказителей и о вашэ, где они выступали, повествуется о народных обычаях и нравах. В этих бицзи содержатся также сведения о литературе сунского времени.

Наряду с прозой эссеистической продолжала жить и проза новеллистическая. Сунские рассказчики развивали традиции танских новеллистов: героями сунских новелл, как и танских, обычно были ученые-конфуцианцы, служившие при императорском дворе. Они считали себя хранителями образованности, культуры. Им повиновался народ, подавленный традицией и авторитетом. Никакой император, даже если он становился приверженцем иной, даосской, религии и посвящал себя, как сунский император Хуэй-цзун, поискам эликсира бессмертия и приготовлению различных снадобий, не мог управлять Китаем без чиновников-конфуцианцев.

Сунский император сосредоточивал в своих руках огромную власть, без его ведома не могло быть принято решение ни по одному сколько-нибудь важному государственному делу, а выразить несогласие с его мнением было немыслимо. Естественно, что сунские авторы проявляли особый интерес к царствующим особам — и не только своего времени, но и к императорам прошлых династий. Именно этот интерес заставляет скупого на слова автора новеллы «Благородная Ли» снова и снова подробно описывать дары, которые посылал красавице император Хуэй-цзун.

Поскольку многие авторы новелл были придворными историками, в их произведениях содержится немало подлинных исторических фактов. Традиция отрицала за новеллами право на вымысел; считалось, что подобного рода литература отличается от династийной истории лишь тем, что повествует о незначительных, с точки зрения государства, мелочах. Она была как бы призвана дополнить официальную историю любопытными подробностями.

Однако достаточно сравнить между собой новеллы «Ян гуйфэй» и «Порхающая ласточка», где изображены тайский император Сюань-цзун и его знаменитая наложница Ян гуйфэй, — новеллы, построенные на бесспорной исторической основе, но излагающие события по-разному, — чтобы убедиться в том, что перед нами произведения не исторические, а художественные.

Любопытно, что в тех случаях, когда рассказ идет о далеком прошлом, автор не упускает случая заверить своих читателей в подлинности излагаемых событий. В новелле о Чжао Фай-янь сообщается, например, такая подробность:

«В числе моих земляков был некий ученый Ли; изучение конфуцианства было наследственным в его роду занятием. Случилось так, что дела его семьи пришли в упадок. Однажды я заглянул к нему. В углу, у стены, в поломанной бамбуковой корзине лежало несколько старых книг. Среди них было «Частное жизнеописание императрицы Чжао». Некоторые страницы были вырваны или потеряны, но читать было еще можно. Я попросил у Ли эту книгу и, вернувшись к себе, несколько дополнил ее, исправил ошибки. И вот получился связный рассказ для всех любознательных».

Возможно, что чтение древнего повествования и в самом деле подсказало сюжет новеллы, но, памятуя о том, что художественный вымысел не в чести, автор вынужден скромно сводить свою роль к некоторому «дополнению».

Новеллисты сунского времени черпали темы не только из древних книг, но также из более близкой им Танской эпохи. «Красный лист» написан в подражание танской новелле Сюэ Тяо «Чудесное снадобье»[3]. Автор отнюдь не стесняется своей зависимости от столь достойного образца, напротив, он намеренно об этом пишет.