Матео Алеман - Гусман де Альфараче. Часть вторая

Гусман де Альфараче. Часть вторая

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ДОНУ ХУАНУ ДЕ МЕНДОСА

МАРКИЗУ ДЕ САН ХЕРМАН, КОМАНДОРУ КАМПО ДЕ МОНТЬЕЛЬ[1], КАМЕРАРИЮ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА, ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕМУ ГВАРДИИ И КАВАЛЕРИИ ИСПАНИИ И НАМЕСТНИКУ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА В ПОРТУГАЛЬСКИХ ЗЕМЛЯХ

Когда одного философа спросили, почему он не советует смотреться в зеркало при свечах, он ответил: «Да потому, что в отблеске свечей лицо кажется красивей, чем на самом деле». Этими словами он предостерегал сильных мира сего от славословий ораторов, чьи сладкозвучные речи приукрашивают истину. Но ваша светлость убедитесь, как и прочие, что я поступаю иначе, ибо взял за правило оставлять свою мысль недосказанной, дабы другие дополняли ее сами: упрек в многословии страшит меня больше, чем порицание за краткость. Ваши славные деяния у всех на устах — и потому я о них умолчу или коснусь их лишь бегло и мимоходом, в ущерб собственной пользе.

В ратном деле доныне сохранился стародавний обычай, согласно которому рыцарь, вступая в поединок, выбирает себе покровителя, чтобы было кому напутствовать бойца добрым словом, вступиться за него, защитить от злостных нападок, блюсти справедливость на ристалище или арене единоборства, где решается его спор с противником. Всем известна моя правота в поединке, на который вызвал меня тот, кто неожиданно выпустил в свет, часть вторую «Гусмана де Альфараче». Человек этот погубил мое, если можно так выразиться, еще не рожденное детище: по его милости пошло прахом все, что я успел написать; мало того, мне пришлось взяться за еще более тяжкий труд и начать все сызнова, чтобы исполнить обещание. Противник мой уже на поле боя; зрители ждут; судьи многочисленны и несогласны во мнениях: каждый склоняется в пользу той стороны, к коей влекут его предубеждения и прихоть; недруг мой успел завоевать сочувствие, заранее огласив доводы в свое оправдание и получив тем немалый перевес. Он ведет бой у себя на родине, окруженный земляками, родичами, друзьями, — всем, чего я лишен.

Приступая к столь трудному делу, как поединок с сим высокоученым, хотя и утаившим свое имя автором, я, признаюсь, боялся поражения; но животворные лучи, исходящие от вашей светлости, словно от солнца, согрели мою оледеневшую кровь и вдохнули бодрость, а с нею и уверенность в том, что от их сияния зажмурится не только мой противник, но и самая зависть и злоречие, так что победа, без сомнения, останется за мной.

Кто посмеет вступить со мной в единоборство, когда увидит, что над моим гербом, на первой странице этой книги, сверкает прославленное имя вашей светлости? Кто не уступит без боя, узнав, какой могучий покровитель встал на мою защиту? Ибо доныне мир не знал вельможи, украшенного столь высокими достоинствами.

Возьмем ли благородство крови, — имена Кастро, старшей ветви рода Мендоса, и Веласко, коннетаблей Кастилии, говорят сами за себя. И сказанного довольно. Возьмем ли воинские заслуги. — всем известно и ведомо, что, проведя отроческие годы в университете Алькала-де-Энарес и подавая блестящие надежды на расцвет прекрасных дарований, ваша светлость, достигнув юношеского возраста, отправились в Неаполь, следуя врожденной склонности и воинственному духу. Там, внушив трепет своей отвагой, почтение мужеством и снискав любовь вице-короля, вашего дяди, вы пренебрегли этими, для многих столь завидными, благами, предпочтя стук мечей и гром сражений удовольствиям, забавам и утехам придворной жизни: вы покинули Неаполь и устремились во Фландрию, вслед за войсками, принявшими на себя тяжкие бои. С пикой в руке, презрев награды, жалованье и чины, вы избрали удел простого солдата, ища случая проявить бесстрашие. Когда началась война с Францией, ваша светлость отправились в Милан, дабы сражаться на полях Пьемонта и Савойи, и, командуя конницей, а затем всеми стоявшими в этих местах войсками его величества, вы одержали блистательные победы, показав образец не только храбрости и благоразумия, но и умелого командования. Недаром монсьёр де Ладигер[2], выступивший на стороне французов во главе могучих войск и многих знатных рыцарей, долго уклонялся от боя, узнав, с каким противником имеет дело. А когда, располагая превосходящими силами, он решился попытать счастья под Карбонедой, ваша светлость разбили его наголову, одержав величайшую победу. И с тех пор, памятуя о кровавом уроке, неприятель не отваживался вступать в сражение.

Не менее чем вражеские солдаты, трепетали перед вашей светлостью и мирные жители, одновременно любя вас и почитая, что видно на примере многих городов, в том числе Женевы: все распоряжения ваши исполнялись там столь же неукоснительно, как и в войсках, а правители города являлись по первому зову — дело дотоле невиданное и неслыханное, ибо этого не мог добиться ни один полководец или государь.

Со всем тем солдаты вашей светлости превосходили прочих не только отвагой и мужеством, но также благочестием и непримиримостью ко злу, следуя примеру своего военачальника.

Где найти другого принца, в ком соединилось бы столько высоких добродетелей: древний род, воинская доблесть, осмотрительность, умение управлять, находчивый ум? Ибо, возвращаясь с войсками в Милан, когда обычный путь был закрыт по случаю чумы, ваша светлость сумели пройти со всей армией, при полном вооружении и в боевом порядке, долиной Вале, где обитают швейцарцы, бывшие в то время союзниками Франции; случай беспримерный, ибо в свое время те же швейцарцы, будучи в союзе с нашим государем, разрешили нашему войску пройти через их земли лишь отрядами по двести человек и без оружия.

Столь великие победы и подвиги найдут место в летописях нашей славы. Можно смело сказать, что то будут прекраснейшие страницы, когда-либо написанные о властелинах земли. Пусть жители здешнего королевства[3] сами свидетельствуют о своем благоденствии; они охотно уплатили бы любую дань, только бы не лишиться мудрого повелителя, который охраняет вверенные ему земли и правит ими столь великодушно, благородно, милостливо и справедливо.

Не стану распространяться об этом предмете, дабы не запутаться в нем, ибо трудно поверить, что все это совершил человек столь юный годами. Упомяну лишь о том, с каким блеском служили вы, ваша светлость, при дворе и особе нашего короля, заслужив всеобщее уважение и став самым почитаемым среди знатнейших вельмож.

Есть ли сомнение, что полководец, сумевший пройти через земли неукротимого народа, проложит для моей книги путь среди учтивых и благовоспитанных читателей, которые отведут ей место, достойное столь высокого покровительства? Да хранит всевышний вашу светлость и да ниспошлет вам новые победы и новую славу для вящего служения его господней воле.

Матео Алеман

ЧИТАТЕЛЮ

Долго страшился я выпускать в свет вторую часть моей книги, давно уже дописанную и исправленную; но и более длительный срок я счел бы слишком коротким, чтобы решиться на это: мне казалось разумней упрочить добрую славу первой части и не спешить с ее продолжением. Книга была принята так благосклонно и милостиво, что я боялся поставить под удар уже завоеванное имя: что, если бы часть вторая не понравилась или я не сумел бы воплотить свой замысел? Ведь нередко чем больше мы, несчастные, стараемся, тем хуже выходит.

Но тут меня, как нерадивого слугу, подняли с постели тумаками и затрещинами; пришлось волей-неволей разделить участь лентяев и делать дважды одну работу. Не скупясь, расточал я свои замыслы и писания — и вот их выхватили у меня на лету. Став жертвой, смею сказать, грабежа и мошенничества, я вынужден был вернуться к своему труду в поисках новых средств, чтобы уплатить по векселю и сдержать данное слово.

При этом мне приходилось по возможности удаляться от того что я написал ранее; пеняй, Исав, на свои грехи, коли устал гоняться за дичью и Иаков отнял у тебя первородство[4].

Но по правде и совести должен признать, что соперник мой — тот ли, за кого он себя выдает, или кто-нибудь еще — обладает ученостью, глубокими познаниями, живым воображением, остроумием, изяществом слога, осведомленностью в литературе светской и духовной, а также умением рассуждать — каковым талантам я готов позавидовать, сожалея, что сам не обладаю ими в той же мере.

Однако пусть не посетует, если я замечу, вслед за многими, что, воспользуйся он своими дарованиями для другой цели, книга его была бы достойна всяческих похвал, и любой высокоученый муж не постыдился бы признать себя ее автором и открыть свое истинное лицо и имя. Но соперник мой поступил, как тот, кто норовит всучить в Кастилии арагонскую монету[5]. Он подобен некоторым женщинам: каждая черта их лица в отдельности столь совершенна, что лучшего не ищет ни глаз, ни кисть художника; но в совокупности черты эти не создают красивого лица. И он поступил благоразумно, когда предпочел надеть маску, по примеру тех удальцов, что выходят на ночной промысел, закрывшись епанчой и полагаясь на свое проворство, а там — что бог даст: коли повезет — они откроют свое имя, а случись неудача — отопрутся.