Беседа с папским легатом, диалог с иудеем, и другие сочинения - Иоанн Кантакузин

Иоанн Кантакузин

Беседа с папским легатом

Диалог с иудеем

и другие сочинения

Πίστει νοουμεν...

Верою разумеваем...

Евр. 11,3

ПРЕДИСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА

Византийский государственный деятель, в 1347-1354 гг. император, затем, в монашестве, писатель, историк, богослов и публицист, Иоанн VI Кантакузин[1] (в иноческом чину Иоасаф) (ок. 1295-15.06.1383) имеет прямое и важное отношение к истории Руси как политик. Едва придя после длительной гражданской войны (1341-1347) к власти в Константинополе, он стал добиваться объединения расколотых Ордой, Литвой и Польшей Русских земель вокруг Москвы, о чем свидетельствует ряд его грамот русским князьям и Русскому митрополиту Феогносту.[2] Этой его политике верно следовали константинопольский патриарх Филофей Коккин, тоже активно занимавшийся русскими делами (1354-1355, 1364-1376), и митрополит Киевский и всея Руси Киприан (1375-1406).[3] Кантакузин мечтал о сплочении перед лицом турецкой угрозы всех православных стран и о сближении их также с западным христианским миром, об унии Православной и Римско-Католической церквей, но только — на основе единства в вере и взаимоуважения.[4]

Как политик, Кантакузин очень со многим не справился: он не смог завершить отвоевание у латинян остатков Латинской империи в Греции и на островах — православной реконкисты, не смог преодолеть междоусобной борьбы в самой Византии, оказался не в силах воспрепятствовать завоеванию турками-османами Малой Азии и вторжению их в Европу. И тем не менее он являет собой одну из наиболее значительных исторически и по-человечески ярких фигур поздней Византии. В отличие от правивших до и после него императоров из династии Палеологов, делавших безнадежные попытки найти помощь гибнущей стране на католическом Западе, он сделал — не менее, как мы знаем, безнадежную — попытку найти ей помощь или опору в самом православном мире. Он поддержал традиционные силы в византийской культуре, и благодаря этой его поддержке, во многом благодаря ей, в Восточной Европе произошло то, что можно, мне кажется, назвать Православным возрождением.[5]

Художник-миниатюрист, современник Кантакузина, создал в числе иллюстраций хранящейся в Парижской Национальной библиотеке рукописи Paris, gr. 1242 его двойной портрет: на одном фоне, рядом, он поместил изображение Иоанна VI Кантакузина — императора и Иоасафа Кантакузина — монаха. Художник таким способом удачно передал образ Кантакузина, а не только его облик, ибо монах и политик в Кантакузине неразрывны. «Этот замечательный император издавна был одержим божественным стремлением и страстным влечением к отшельничеству»[6], «православием и апостольскими и отеческими догматами он гордился больше, чем императорской короной и багряницей»,[7] — писал о нем его друг патриарх Филофей. Однажды, когда Иоанн VI Кантакузин и Иоанн V Палеолог в период их совместного правления (с февраля 1347 г. по апрель 1353 г.) заглянули в келью старца-отшельника, тот будто бы обратился к Кантакузину со словами «отец игумен», а вскоре после этого прислал ему в Константинополь сухарь, чеснок и лук, велев передать: «Ты будешь монахом, и вот твоя пища!»[8] В Кантакузине-императоре современники видели монаха. И это немудрено, «с самого начала своей карьеры Кантакузин был тесно связан с антилатинскими, монастырскими, исихастскими и вообще ведущими церковными кругами, особенно с Григорием Паламой, который стал во многом его alter ego».[9] Верность Православию стала неотъемлемой частью его государственной программы.

Когда в декабре 1354 г. Кантакузин, уступая трон восставшему Палеологу, покидал трон для монашества, он не мог не видеть того, что распадающееся Византийское государство обречено и уже не может защитить своих подданных ни от экономического разбоя итальянцев, ни от военного разбоя турок, тогда как Византийская церковь, наоборот, усилилась и догматически окрепла в ходе длительных «исихастских» споров 40-60-х гг. XIV в., являясь наиболее устойчивым элементом в Византийской империи[10] и сохраняя влияние в Малой Азии, Сирии, Египте и Восточной Европе. Став монахом, Кантакузин вовсе не порвал с двором — он по-прежнему открыто именовался императором и продолжал и свою политическую деятельность, сменив лишь ее методы. Если прежде его политика служила богословию, то теперь посредством богословия он проводил свою политику.

Объединение индивидуального аскетического подвига с общественной деятельностью произошло в Византии, по-видимому, в 30-е гг. XIV в. Некоторые жития содержат рассказы о том, как люди, спасавшиеся от мира, стали поворачивать обратно к миру — с целью его спасения. Мистические повеления учить людей тому, чего они достигли сами, получили, согласно их житиям, Григорий Палама[11] и Максим Кавсокаливит.[12] Максиму велел выступать «пред человеки, а не пред пустынными скалами» и такой видный исихаст, как Григорий Синаит.[13]

Сначала аудитория новых проповедников ограничивалась монашескими кругами, но в ходе споров с «западниками» Варлаамом и Акиндином их голос зазвучал по всей стране. Резко расширился и контингент их слушателей. «Ты не хочешь монахом беззаботно довериться мне, — говорит под пером Григория Паламы персонифицированная Благодать. — ...Не хочешь этого? И с целомудренной супругой, любимой тобой, я приветствую тебя и принимаю нисколько не хуже... Ты, пожалуй, боишся бедности и простоты (монашеской) жизни, тяжести поста, суровости иного лишения, стесненности во всем жития, необычности уклада, не можешь жить вне города, без домашнего очага, нестяжательным? Живи в своем городе, считая своим какой хочешь; имей жилище, соответствующее характеру климата, имей пропитание и одежду — и будь этим доволен. Я не понуждаю тебя сурово отрешиться от всего против воли: стремись к одному только необходимому и не предавайся стяжательству».[14] Еще резче эта тенденция выражена у Николая Кавасилы: «...и искусствами можно пользоваться без вреда, и к занятию какому-либо нет никакого препятствия. И полководец может начальствовать войсками, и земледелец возделывать землю, и правитель управлять делами...».[15] И нет ничего удивительного в том, что аскеты-«безмолвники», исихасты, стали оказывать влияние на политику, и «исихазм» в какой-то мере сделался общественно-политическим течением.

В гражданской войне 1341-1347 гг. большинство монахов-исихастов поддерживало Кантакузина, считая его, как и будущий патриарх Филофей, «истинным предстоятелем и защитником Церкви».[16] Весьма показательна также политическая позиция, которую твердо занял такой признанный вождь исихастов, как Григорий Палама. Именно стремление сохранить верность Православию позволило ему, как говорит прот. И. Мейендорф, «принять по отношению к завоевателям-туркам относительно примирительную позицию — в той мере, в какой они предоставляли христианам религиозную свободу. Будучи психологически готов принять падение Византийского государства, он далек от того, чтобы занять по отношению