Пелам Вудхаус - Любовь на фоне кур

Пелам Гренвилл Вудхаус

ЛЮБОВЬ НА ФОНЕ КУР

Глава I

ПИСЬМО С ПОСТСКРИПТУМОМ

— Вчера вечером, когда вы еще не вернулись, сэр, к вам заходил джентльмен, — сказала миссис Медли, моя квартирная хозяйка, убирая со стола последние остатки завтрака.

— Да? — сказал я на свой благодушный лад.

— Джентльмен, — произнесла миссис Медли задумчиво, — с очень мощным голосом.

— Карузо?

— Сэр?

— Я сказал: он не назвал свою фамилию?

— Да, сэр. Мистер Укридж.

— Моя пресвятая тетушка!

— Сэр!

— Нет, нет, я так.

— Благодарю вас, сэр, — сказала миссис Медли, покидая мое присутствие.

Укридж! Чтоб ему! Мы не виделись годы и годы, и, хотя, как правило, я всегда рад повидать друзей своей юности, когда те заглядывают поболтать, я не был уверен, что в данный момент выдержу большую дозу Укриджа. Крепкий субъект и в физическом и в моральном смысле слова, он отличался слишком уж большой прыгучестью на вкус человека, ведущего, вроде меня, уединенную интеллектуальную жизнь, и уж тем более теперь, когда я обдумывал замысел нового романа — работа, полная ловушек, требующая полнейшей тишины и безлюдья. А опыт научил меня, что стоило Укриджу оказаться где-нибудь поблизости, как возникал вихрь событий и о размышлениях можно было забыть. Укридж принадлежит к тому типу людей, которые приглашают вас в ресторан на обед, занимают у вас деньги, чтобы уплатить по счету, и завершают вечер, втянув вас в драку с извозчиком. Я, бывало, отправлялся с Укриджем на балы в Ковент-Гардене, и предрассветные сумерки заставали меня удирающим во все лопатки по Генриетта-стрит от разъяренных лоточников, торгующих фруктами.

Я задумался над тем, откуда он узнал мой адрес, но почти сразу же свет на эту тайну пролила миссис Медли, вернувшаяся с письмом в руке.

— Оно пришло с утренней почтой, сэр, но по ошибке было доставлено в дом номер двадцать.

— А! Благодарю вас.

— Благодарю ВАС, сэр, — сказала миссис Медли.

Я узнал почерк. Письмо с девонширским штампом было от моего друга-художника, некоего Ликфорда, который в то время странствовал с этюдником по западным графствам. Неделю назад я проводил его на вокзал Ватерлоо и теперь вспомнил, как, возвращаясь с вокзала, пожалел, что у меня недостает энергии упаковать саквояж и отправиться куда-нибудь в деревню. Ненавижу Лондон в июле!

Письмо было длинным, но меня особенно заинтересовал постскриптум:

«…кстати, в Йовиле я повстречался с нашим давним другом Стэнли Фиверстоунхо Укриджем, ты только подумай! Живой и здоровый — ростом не меньше шести футов двух дюймов и на редкость солиден в обхвате. Я полагал, что он все еще за границей. Мне было известно только, что он уплыл в Буэнос-Айрес на судне для перевозки скота со взятой взаймы курительной трубкой в качестве багажа. Выяснилось, что он уже некоторое время, как вернулся в Англию. Встретился я с ним в буфете на вокзале в Йовиле. Я ждал поезда из Лондона, а он делал пересадку, направляясь в столицу. Открывая дверь, я услышал мощный голос, призывавший даму за стойкой „плеснуть в оловянную кружку“, а затем узрел С. Ф. У. собственной персоной в гнуснейшем сером костюме спортивного покроя (бьюсь об заклад, в том же самом, какой был на нем при нашем последнем свидании), в пенсне, как обычно присобаченном к ушам проволочками от шипучки, и с парой дюймов голой шеи между нижней кромкой воротничка и верхней границей пиджака — ну, ты помнишь, как у него ни одна запонка долго не удерживалась. И еще на нем был макинтош, хотя жара стояла несусветная.

Он приветствовал меня восторженными воплями. И слушать не хотел, чтобы угощал я. Настоял на том, чтобы играть роль хозяина. Когда мы допили, он порылся в карманах, с видом огорченным и удивленным, и отвел меня в сторонку. „Послушай, Лики, старый конь, — сказал он, — ты знаешь, я никогда не беру взаймы. Это против моих принципов. Но мне просто необходима парочка шиллингов. Не мог бы ты, дорогой мой, одолжить мне парочку шиллингов до четверга? И вот что (голосом, дрожащим от эмоций): я оставлю тебе его (вытаскивает омерзительный трехпенсовик с дыркой, который, наверное, подобрал на улице), пока не расплачусь с тобой. Мне он дороже не знаю чего, Лики, мой мальчик. Прощальный подарок дорогой, дорогой мне особы, когда мы расставались много лет назад… Так тяжко… И все же — нет, нет… Ты должен взять его. Лики, старина, пожмем друг другу руки, старый конь. Пожмем, мой мальчик“. Затем он, пошатываясь от наплыва чувств, побрел к стойке и расплатился из пяти шиллингов, суммы, которую назвал по размышлении. Он осведомился о тебе и сказал, что ты один из благороднейших людей в мире. Я дал ему твой адрес: увильнуть не удалось, но на твоем месте я бы исчез, пока есть время».

Совет показался мне очень здравым, достойным того, чтобы ему последовать. Мне ведь требовалось переменить обстановку. Лондон, возможно, вполне устраивал доктора Джонсона, лексикографа, но летом это не место для заурядных людей. Чтобы не обмануть ожиданий моих читателей (на что выразил любезную надежду критик еженедельника, рассматривая мое последнее произведение), мне требовался тихий приют в какой-нибудь сельской местности.

Я позвонил.

— Сэр? — сказала миссис Медли.

— Я уезжаю на время, — сказал я.

— Да, сэр.

— Не знаю куда. Я пришлю вам адрес для пересылки писем.

— Да, сэр.

— И если мистер Укридж снова зайдет…

Меня перебил громовый стук во входную дверь. Что-то словно подсказало мне, чья рука сжимает дверной молоток. Я услышал шаги миссис Медли, пересекающие переднюю. Щелкнул замок. Волна оглушительных звуков взметнулась вверх по лестнице.

— Мистер Гарнет дома? Где он? Проводите меня к старому коню. Где муж гнева? Предъявите сына Велиала!

Последовал грохочущий топот вверх по ступенькам, сотрясающий дом.

— Гарнет! Где ты, малышок? Гарнет!! ГАРНЕТ!!!

И среди меня возник Стэнли Фиверстоунхо.

Глава II

МИСТЕР И МИССИС С. Ф. УКРИДЖ

Я часто задумывался над тем, что «Кто есть кто», хотя и солидный и благонамеренный фолиант, игнорирует слишком большое число великих людей Англии. Он недостаточно всеобъемлющ. Я-то в нем значусь, угнездившись среди других «Г»:

«ГАРНЕТ Джереми, ед. с. покойного Генри Гарнета, священника Мидлфолда, Сейлоп; автор. Публикации: „Посторонний“, „Маневры Артура“. Хобби: крикет, футбол, плаванье, гольф. Клубы: „Артс“».

Но если вы попробуете найти среди «У» УКРИДЖА Стэнли Фиверстоунхо, подробности бурной карьеры которого действительно составили бы интересное чтение, то не обнаружите ни малейшего упоминания о нем. Более чем несправедливо, хотя Укридж, по-моему, переносит это упущение с достойной стойкостью. Чтобы натренироваться в достойной стойкости, в распоряжении этого хлебнувшего горя человека была вся жизнь.

Впрочем, он, казалось, пребывал в обычном своем жизнерадостном настроении, когда ворвался в комнату, придерживая пенсне, которое даже проволочки от шипучки редко удерживали в покое долее двух минут подряд.

— Дорогой мой старикан! — заорал он, прыгая ко мне и стискивая мою руку в пожатии, сильно смахивавшем на лошадиный укус. — Как ты поживаешь, старый лось? Ну, превосходно. Черт побери, это чудесно, а?

Он метнулся к двери и выглянул наружу.

— Иди же, Милли! Возьми ноги в руки. Тут старина Гарнет, и выглядит совсем таким, как всегда. Дьявольский красавец! Будешь рада, что пришла, когда увидишь его! Куда там зоопарку!

Из-за угла Укриджа появилась молодая женщина и мило улыбнулась.

— Гарнет, старый конь, — сказал Укридж с некоторой гордостью, — это ОНА! Украшение домашнего очага. Спутница и радостей, и печалей, и всего прочего. Собственно говоря, — он перешел на глубоко конфиденциальный тон, — моя жена.

Я неловко поклонился.

Образ женатого Укриджа как-то не сразу укладывался в голове.

— Выше хвост, старый конь, — подбодрил Укридж (у него была патологическая привычка награждать этим титулом всех и каждого. В дни его учительства — на одном вираже его яркой карьеры мы с ним были коллегами в штате некой частной школы — он использовал его в беседах с родителями новых учеников, и они, как правило, уходили с ощущением, что за этим кроется непринужденность Гения либо алкоголь, и уповали на лучшее. Он применял его к совершенно незнакомым людям на улицах, и был случай, когда слышали, как он отитуловал так епископа, заставив польщенного прелата онеметь). — Поражен, узнав, что я женат, а? Гарни, старина, — он понизил голос до шепота, еле слышного на той стороне улицы, — послушай моего совета и сам нырни в омут. Почувствуешь себя новым человеком. Покончи с холостячеством. Оно для идиотов. Для меня вы, холостяки, — вредные наросты на теле социальной системы. Без экивоков, старина, ты для меня просто бородавка. Иди и оженись, малышок, иди и оженись. Ах, черт! Забыл уплатить извозчику. Одолжи мне пару шиллингов, Гарни, старый друг.