Карел Ванек - Приключения бравого солдата Швейка в русском плену Страница 66

– Мы их всех объедим, – задумчиво сказал Горжин. – Ещё одна зима, и они помрут с голоду, и мы вместе с ними.

– Я, – отозвался пискун, – я тут не останусь. Я пойду к дружинникам, ведь все равно убить меня могут где угодно, но там я хоть наемся вдоволь!

– Если бы я не присягал императору, – проговорил, чистя картошку, Швейк, – я бы тоже пошёл в дружинники. Но я ему обещал служить и лучше буду здесь воровать картошку. Обязанность каждого солдата – уничтожать неприятеля и приносить ему как можно больше вреда.

Швейк начал выгребать картошку из золы и, когда тот, кто считал себя её собственником, закричал на него: «Но, но, ты не слопай у меня все вместе с углями!», деловито повторил:

– Долг каждого солдата – уничтожать врага и приносить ему как можно больше вреда!

Это напоминание вызвало бурное согласие, которое проявилось в соответствующих действиях. Кто ел, а кто пошёл опять воровать картошку. Крестьяне деревни быстро заметили воров и с криками и жалобами сбежались к хате, где помещалась канцелярия полковника Головатенки.

Евгения Васильевна только что встала, когда к ней пришли крестьянки. Она внимательно их выслушала, уверила, что сейчас придёт полковник, что он вышел только на минутку по своим надобностям, а когда крестьяне заявили, что пленные покрали у них всю картошку, она уныло сказала:

– Это возможно. Наверно, они голодны. Да, они действительно голодны. Милая, – обняла она возле стоявшую бабу, – что бы ты делала, если бы ты была голодна и шла мимо картошки? Человек существо слабое, о грехе не думает, наворовала бы и ты картошки, сварила бы её и ела. Это уж так от Бога, – голодный человек поесть любит.

– А я их в Россию позвала, а я их в плен взяла, что их кормить буду? – закричала баба, отталкивая Евгению. – Вот вы их и кормите! Казна вам деньги платит на них, а вы эти деньги крадёте, а людей морите голодом. Вот сволочь какая московская!

Евгения Васильевна покраснела:

– Не ругайся, а то я тебе по морде дам! На вот, выкуси, – и она поднесла к носу бабы свою руку.

– Эй, люди, мы ищем у начальства справедливости, а тут курва хочет меня бить! – закричала баба и, крича изо всех сил: – Эй, народ православный, бей воров, бей насильников! – вцепилась руками в волосы противницы.

Около любовницы полковника собралась толпа, её тащили за волосы, били кулаками под бок и пытались повалить наземь. Но Евгения Васильевна так отчаянно орала, что полковник, поддерживая брюки руками, прибежал к ней на помощь. Ударами кулаков он разогнал баб и освободил Евгению Васильевну, всю исцарапанную их ногтями. Потом заорал на баб:

– Вы зачем напали на женщину, а? – и бросился к чемодану за револьвером.

– Мы пришли жаловаться на пленных, – хором ответили бабы, – они у нас поля опустошили, а барыня за них стоит. У нас австрийцы всю картошку поели – что мы будем есть зимой? Чем мы детей накормим?

Головатенко сунул револьвер в карман:

– Вот народ хитрый! Ну, возьмут там австрийцы пару картошек, а вы с жалобами! А если проклятый германец придёт вот сейчас и все у вас заберёт? Что же вы, Бога не боитесь, из-за картошки жену мою бить будете? Я говорю, что немцы придут, коров у вас отнимут, а вас заберут всех в плен! Ну, пошли, пошли!

Он опять вынул револьвер из кармана и стал целиться в баб. Те начали выбегать из комнаты.

– Сукин сын! Говорил, что наша армия самая лучшая на свете, а теперь пугает, что немец придёт, вот сволочь! Надо все начальство побить!

Узнав, что его рота питается на деревенских полях, полковник этому очень обрадовался. Он перестал ей совершенно давать хлеб и в ответ на ругань населения, угрожавшего идти с жалобой к самому царю, только улыбался:

– Слышите, как германец стреляет? Вот он скоро будет здесь, все у вас заберёт, тогда будете жаловаться!

Между тем голод возрастал. А с голодом пленные становились все более дерзкими. Они крали все, что им попадалось под руку. Таскали сжатый хлеб в сараях, врывались в кладовые, ловили кур, и в конце концов ни одна кошка, ни одна собака не были уверены в том, что они не будут съедены пленными.

Смочек был первым, организовавшим ловлю этих животных. Он где-то раздобыл кусок проволоки и возле сарая поставил петлю. Ночью все были разбужены рёвом пойманного кота, мяукавшего так, словно плакала дюжина ребят в воспитательном доме.

Весть о том, что пленные едят кошек быстро распространилась по всему селу. Православные русские, которые не ели даже голубей, боясь съесть духа святого, и брезговали зайцем, считая, что он заражён сифилисом, не понимали совершенно, как можно с таким аппетитом есть кошку, заправленную чесноком. Теперь они дразнили своих постояльцев презрительным «мяу, мяу» и при этом жестоко плевались.

На этой неделе пискун принёс откуда-то кота. Он убил его и, когда хозяйка стала выгонять его из избы, оборонялся содранной с кота шкуркой.

– Мне надо питаться кошками, так мне приказал доктор. У меня плохой желудок. А этот кот вкуснее курицы.

Авторитет заграничных гостей падал на бирже общественного мнения все больше и больше, и наконец вся деревня начала чувствовать к пленным глубокое и невыразимое отвращение. Семьи мужиков, сидя за столом и уплетая картошку, говорили об австрийцах:

– Вот поганый народ, хуже, чем татары! Те лошадей жрут, а эти ещё хуже – собак. Ну, сохрани нас Бог от их образования! Они все грамотные, умеют писать, читать, а едят паршивых кошек, ну и народ же!

Крестьяне начали убирать свои ведра с колодцев, отказывались дать чашку для питья, и никто ни за что не хотел одолжить нож, чтобы нарезать хлеба. В это-то время Швейк и обнаружил помещичье имение, в котором жила вдова помещика с большим количеством собак-такс.

– Они такие жирные, – рассказывал он о таксах Горжину, – что каждая из них похожа на валик, даже и ног не видно, а сала на них! Одних шкварок нам хватило бы на целую неделю. Ты стал бы есть шкварки?

Бывший главный кельнер только вздохнул.

– Да, это вопрос, буду ли я их есть! Я, приятель, уже ел устрицы, суп из черепах, китайские ласточкины гнёзда, ослиную колбасу из Италии, – все, что можно достать у Липперта в Праге, все я попробовал, даже и ананасы ел. А вот собак ещё не пробовал. Собачье мясо, должно быть, хорошее, у меня на него большой аппетит!

– А ты способен для удовлетворения своего желания принести жертвы? – пытливо спросил его Швейк.

В ответ на это Горжин поднял вверх два пальца в знак присяги.

– Двадцать лет жизни за одну заднюю ножку таксы! Хочешь ли ты, демон, и требуешь ли, чтобы я кровью подтвердил продажу моей души дьяволу?

– Этого я не требую, – ответил Швейк – Но я хочу, чтобы ты завтра пошёл со мной в один дом и позабавил бы там немного одну особу.

На другой день благодарная вдова помещика Любовь Владимировна была весьма польщена и вместе с тем удивлена визитом двух пленных, из которых один хорошо говорил по-французски, а у другого она заметила свёрнутый мешок, который он держал под мышкой. Они ей представились; говоривший по-французски рассыпался в галантных выражениях:

– Мы слышали, что вы здесь во всей губернии образованнейшая дама, что вы воспитывались в Париже в одном из монастырей, и нам было бы весьма лестно поговорить со столь выдающейся женщиной. Я долго жил во Франции, а мой друг из Эльзас-Лотарингии.

– Больше из Лотарингии, чем из Эльзаса, – приятно улыбнувшись вдове, сказал Швейк – У нас в Лотарингии есть такие же вот прекрасные собачки.

И он влюблённо посмотрел на десять такс, которые вертелись вокруг своей повелительницы и воспитательницы.

Он нагнулся, чтобы их погладить. Взглянув на плечо Швейка, Любовь Владимировна увидела вошь, которая прогуливалась по его шинели, и опытным женским умом поняла, что это далеко не единственная. Она украдкой посмотрела на пушистые ковры и диваны, чтобы убедиться, нет ли уже там насекомых; тем не менее, сохраняя любезность к людям с фронта, пришедшим к ней отвести душу и поговорить по-французски, она поспешила добавить:

– Не хотите ли поесть чего-нибудь? Я вас сейчас провожу на кухню. Мне очень жаль, что вы пришли так неудачно, через полчаса я уезжаю, а сама ещё не одета.

Она открыла двери и спустилась по лестнице в кухню, чтобы сделать необходимые распоряжения прислуге.

Пленные остались наедине с собаками, которые смотрели на них своими умными глазами, словно спрашивая, зачем они сюда попали, и доверчиво тёрлись об их ноги.

– Визжать будут? – шепнул Горжин.

– Не будут. Они так перепугаются, что долго не опомнятся, – также шёпотом отвечал Швейк, раскрывая мешок. Потом он схватил самую толстую таксу за задние ноги, описал ею в воздухе большой круг и бросил испуганную собаку в мешок. За нею последовала вторая, в то время как остальные спокойно на них смотрели. Швейк быстро вскинул мешок на плечи и вышел со двора. Благородная вдова уже за забором увидела его мелькавшую голову и провожающих его собак, которых он отгонял назад.