Виктор Смирнов - Лето волков

Виктор Васильевич Смирнов

Лето волков

Глава 1

«По той стежке у нас не ходят»

1

В Гуте, на станции, лейтенант истратил последний талон и пообедал. Все вокруг было разбито и сожжено, водонапорка светилась от пробоин. Летняя столовая, сколоченная из жердей и горбыля, слегка покачивалась от ветра. Уцелела огромная старая шелковица. На ветвях дерева сидели, объедаясь темно-фиолетовыми плодами, станционные пацаны, лица их и рубашки были в шелковичном соку. Когда-то и он сидел вот так, ожидая поезда.

Здесь был, по фронтовым понятиям, глубокий тыл, и люди не боялись бомбежек. Не смотрели в небо, ходили выпрямившись и неспешно. Немолодая подавальщица в тапочках, сползавших с опухших ступней, принесла миску борща и сказала с важностью: «Мьясной». Мяса в борще не было, но плавали пережаренные шкварки, напоминающие о пожарах и пепле.

От горячей еды хрипы в груди утихли.

К столовой подъехала «летучка», битая полуторка с деревянной кабиной без стекол. На крыше фанерка: «Ж.д. ст. Гута – г. Малинец». Лейтенант, хотя был еще голоден, оставил борщ и, схватив сидор, выбежал к грузовичку, волнуясь и ощущая приближение счастья, о котором думал три года.

До Малинца было верст пятьдесят, а оттуда, если подвернется попутка, еще часика три песчаным шляхом, в леса. В Глухары. А в Глухарах Тося. Обнимет или застесняется? Если не решится, он сам обнимет ее и поцелует. При всех! При отце и матери ее, при сестре. У него, как писали в довоенных книгах, самые серьезные намерения.

Полуторка прыгала и скрипела. Настоящие леса еще не начались. Разбитая техника на обочинах казалась ему привычной частью пейзажа. В заднем окне кабины он видел затылки шофера и пассажира. Пассажир положил на портфель нарисованную от руки карту. Доносились обрывки разговора.

– Сен-Ло взяли, так? Я бы пошел на Авранш, а далее на Ренн.

– Ну, факт! – согласился шофер.

– А далее прямо на Брест!

– Шо, Брест? Его ж взяли. Меня там поранило.

– То французский Брест.

– От бисовы дети! Название сперли!

Разговор в кабине заглушали беседы в кузове и меканье козы.

– Ну, а кум чого́?

– Кум ничо́го.

– На шею кошелем не дави.

– Получають они похоронку, а ей не показують.

Карта у пассажира была заманчивая. На синем акварельном пространстве белели буквы: «Ла-Манш».

– Ну, а этот, Эйзенхаур? – спрашивал шофер.

– Айк? Голова! Но нерешительный.

– А этот… Мангоме́ри?

– Монти? Стратег! Но оперативно вялый! Не вполне решительный.

– Эх! Второй фронт открыли, техники нагнали – студера́, доджа́, а решительности нема! – возмутился шофер.

– Подержи, лейтенант! – соседка по лавке протянула орущий сверток.

Соседка была молода и привлекательна. Она, не стесняясь, расстегнула кофту и открыла грудь с набухшими сосками. Лейтенант отвел глаза. Соседка усмехнулась и забрала младенца. Крик оборвался. Зачмокало и засопело.

Красные и синие стрелы покрывали карту пассажира, утыкаясь в названия: Котантен, Бретань, Шербур, Валонь, Тили… Тогда, летом, накануне войны, Тося дала ему поцеловать грудь. У нее неожиданно – недавно еще ничего не было заметно – ситцевое платьице в мелкий цветочек стало тесным и обтягивающим. Она расстегнула пуговку, и его, девятиклассника, пошатнуло, как от удара. «Вот!» – сказала раскрасневшаяся Тося и спрятала грудь. У него на губах до сих пор жил этот вкус чего-то прохладного, нежного и острого. Он часто, случалось, даже под обстрелом, вспоминал этот поцелуй. В эти секунды он ничего не видел и не слышал. Тело становилось звонким и стекленело.

– Если б сразу на Сен-Совер-ле-Виконт, – сказал, запинаясь, пассажир.

– Жукова туда надо! – грозно сказал шофер. – Жукова!

Младенец отвалился от материнского соска и тут же заснул.

– В Житомире соль сто пятьдесят склянка, а в Гомелю двести, – жаловалась старуха.

– Он к ней ходил, ходил, дай сошлись, – доносилось из дальнего угла кузова. – Ноги нет, так он счетовод, чего ему!

Полуторка подпрыгнула. Коза взвыла человеческим голосом.

Младенец взлетел и опустился на руки мамки. Та почему-то привалилась к лейтенанту. Дыхание ее было горячим.

– Ты гляди, куда руляешь! – закричал старик.

Шофер обернулся:

– Та то просто яма. Я, было дело, на мину наехал – от это тряхнуло!

2

Грузовичок, въехав на разбитый булыжник площади, затормозил у сарая с надписью «Автостанция». Здания после боев носили следы поспешного ремонта. Лейтенант не узнавал уютного зеленого городка. Кирпичный дом с башенкой, похожий на замок, был исполосован строчками от пулеметных пуль – нашего «Горюнова» и немецкого, более густо бьющего «МГ». Видно, домишко переходил из рук в руки. Теперь в окне второго этажа торчал «максим».

Раструб на столбе угощал жителей арией охрипшего «мистера Икс». Полуторку окружили бойкие городские пацаны.

– Папиросы «Житомир», кури, пока не помер, пачка, десяток, штука, дымят без звука!

– Кому поднести, подвезти, любые чемодане летят, як ероплане!

Лейтенант решил спрыгнуть лихо, через борт, боль тут же ударила по ребрам. Он сдержался. Положив сидор, передал молодухе ребенка и чемодан.

– Спасибочки, фронтовик! Захочешь – заходи!

Она подождала вопроса об адресе, усмехнулась и пошла. Лейтенант посмотрел вслед. «Ребенок от фрица, что ли»? – подумал он беззлобно.

Прыжок через борт все же сказался. В груди прокатился колючий ежик и выскочил кашлем. Лейтенанта согнуло и затрясло. Он прижал ко рту платок.

Кто-то деликатно подергал его за плечо. Лейтенант отплевался в платок и выпрямился. Парнишка лет шестнадцати-семнадцати, со значками Осоавиахима и ГТО, подал ему сидор.

– Ваш? А то пацаны у нас быстрые! – Он загляделся на награды и нашивки лейтенанта. От него пахло конским потом.

– Ты с лошадью? – спросил лейтенант.

Значкист не без гордости указал на кобылу, запряженную в бричку.

– Махнем в Глухары?

– В Глухары? – парнишка подумал. – Вообще-то надо. Народ поднимать.

– А он чего, лежит?

– Кто?

– Народ!

Парнишка осознал шутку и улыбнулся, открыв два выщербленных передних зуба. Протянул руку:

– Просто активности не проявляют. Никола Абросимов. Секретарь райкома комсомола.

– Ну как, секретарь, покатим?

– Ладно! Только пистолет возьму и у мамы спрошусь.

– У мамы? – удивился лейтенант. – Может, я кого другого найду?

– В Глухары? Не, не найдете.

Лейтенант забросил в бричку сидор.

Из кабины опустевшей полуторки выполз, пятясь задом, плотный маленький человек в мятом полотняном костюме. Шофер свернул карту, подал ему раздутый, как мяч, портфель, рулон плакатов и закричал:

– Кто за лектором с обкому?

– Я! – отозвался Никола и виновато вздохнул: – Думал, не приехал!

Лейтенант взял с сиденья свой сидор.

Лектор, держа под мышками свернутую карту, рулон, а в руке портфель, шел к бричке. Обернулся, прокричал шоферу:

– Правильно сказал: Жукова туда, Жукова!

– А то, – отозвался шофер.

Лектор забросил в бричку портфель и подал Абросимову карту:

– Сначала охватим тружеников села!

Комсомольский секретарь вздохнул. Он был расстроен. Вместо фронтовика получил в попутчики человека с портфелем.

3

У телеги стоял дедок. Лицо скособоченное, будто от укуса шершня.

– Отец, людей возишь?

– Жить якось надо, черта повезешь.

– Давай в Глухары! – лейтенант достал пачку тридцатирублевок.

– В Глухары! Та хочь мешок грошей – не поеду! – Дедок почему-то рассердился. – Торчишь тута, як пришитый, а он к ночи заявляется!

– Какая ночь? Солнце вон где.

– Так если б оно стояло. А то ж оно катится.

– Темноты, что ль, боишься?

– Темно́ты токо коты не боятся.

Вконец расстроенный сивоусый дедок сполз в телегу и огрел лошадь кнутом. Пробормотал: «Молодому жизнь копейка, а нам полтина». Телега загрохотала по булыжнику, усеянному кучками навоза. Раструб репродуктора вдруг завопил: «Сильва, ты меня не любишь»! Далее забулькало. Пацаны, наторговавшись, галдели: «Савел, рупь отдай…» – «Який рупь?» – «Забыл?» – «Назавтра в детдом спихнут». – «Убежи!» – «Он и так кажный вечер ремнем»…

4

На стене автостанции висело объявление, химическим карандашом по фанерке: «Летучки с 16 ч не ходют. А/станция и почта с 16 ч не роботае». Похоже, теперь в Малинце жизнь заканчивалась именно в 16.00.

Народ на станции, однако, устроился на весь вечер и ночь. Спали, кормили детей, курили нещадно. За перегородкой была видна склоненная голова, женщина в очках с толстыми стеклами читала.

– Телеграмму дать можно? – спросил лейтенант.

– Закрываемся! – женщина подняла голову и оказалась совсем молоденькой. – Пиши, лейтенант! – она улыбнулась.

На столе лежали полоски обойной бумаги. Лейтенант взял ручку, смахнул муху. Чернил в непроливашке не было. Достал огрызок карандаша. Провел по грифелю языком: «Тося! Я в Малинце. Буду завтра. Я очень…»