Андрей Дышев - Разведрота Страница 10

Гешка стоял перед Кочиным навытяжку. Он уже был солдатом, его уже кое-чему научили. Он уже видел перед собой не только друга отца Евгения Петровича, но и подполковника в должности командира полка, чьи приказы были законом. Но Кочин сейчас не приказывал, а просил, и Гешке казалось, что достаточно чуть-чуть не согласиться, чуть-чуть настоять, и Кочин будет не столь категоричен… И все же Гешка кивнул головой, с трудом подавляя вздох облегчения, и, как ему самому показалось, непроизвольно подумал: «Вот и хорошо! Катись к черту эти Игушевы и Рыбаковы». В самом деле, переход в хозвзвод сразу освобождал Гешку от тяжести какого-то нерешенного вопроса.

– Ясно, товарищ подполковник, – ответил Гешка и сразу же уловил гнетущую пустоту вслед за своими словами и, пытаясь хоть чем-нибудь заполнить ее, вздохнул, буркнул что-то вроде «жаль, конечно».

Кочин рассмеялся нервно, но быстро погасил этот смех. Было похоже, что он разочарован, даже оскорблен тем обстоятельством, что Гешка вот так запросто согласился, что не возражает, не просит, не протестует.

– Гена, ты бы на моем месте так же поступил?

– На вашем месте?

– Да, на моем.

– Нет, не так же.

– Правда? – Кочин с интересом посмотрел на Гешку. – А если не секрет, то как?

– Не так! – злее повторил Гешка. – Вы меня… – он хотел сказать, что Кочин его слишком явно опекает, но вырвалось другое: – Вы меня унижаете!

И тут же постыдился своих слов.

Кочин спокойно воспринял Гешкины эмоции. Он налил из заварника в пиалушку ржавой водички, отпил глоток и спросил таким тоном, будто предлагал чаю:

– Ты хочешь погибнуть, Гена?

– Я хочу, чтобы меня уважали, – сразу ответил Гешка.

Кочин кивнул, мол, вполне законное желание.

– А Лужкова ты очень уважал?

– При чем здесь Лужков? – пожал Гешка плечами.

– Ты мог бы разделить его судьбу… Нормально? Устраивает? – И, помолчав секунду, добавил, будто одним ударом всадил в доску гвоздь: – Для того, чтобы уважали, мало на войну ходить, Гена. Вот в чем вся трудность.

Над тем, что сейчас говорил Кочин, Гешке не хотелось задумываться, словно сработал в нем некий защитный механизм, оберегающий покой совести; он уже через секунду не смог бы повторить последних слов Кочина и, охотно принимая их за окончание темы, бодрым голосом исполнительного подчиненного уточнил:

– Прямо сейчас переходить в хозвзвод?

Евгений Петрович стоял к нему боком, опустив голову, и Гешка не видел его глаз. Он тоже молчал, не зная, о чем спросить. Все было до примитивности ясно. Кочин медленно сел за стол, уставился в календари, забарабанил по плексигласу пальцами.

«Ну что еще, что?» – нетерпеливо подумал Гешка.

– За всю свою службу я имел всего лишь один-единственный выговор, – медленно, будто размышляя вслух, сказал Кочин. – Я его схлопотал за день до твоего рождения… Чтобы отвезти твою маму в Сачхере, мне пришлось таранить бронетранспортером ворота контрольного пункта.

– Были заперты? – Гешка впервые слышал это дополнение к истории своего рождения.

– Нет, – Кочин сосредоточенно смотрел на пиалу, будто сквозь нее видел свою офицерскую молодость. – Дежурный не выпускал. Он был прав тогда. Устав, инструкции… А мне было на все наплевать. – Кочин усмехнулся. – Вот такой есть эпизод в биографии командира полка.

И он мельком взглянул на Гешку, будто испугался того, что рассказал. Потом встал из-за стола и, протянув руку, чтобы попрощаться, мимоходом сказал:

– Кстати, Гена!.. В твоем личном деле по домашнему адресу записан только отец. А мама, что же, там не живет?

– Да, у мамы своя квартира, – кивнул Гешка.

– Вот как! – Кочина, похоже, это озадачило. Он минуту о чем-то раздумывал. – А ты не дашь мне ее адрес? Хотелось бы черкнуть ей пару слов о тебе.

Гешка досадливо развел руками.

– Евгений Петрович, – признался он, – на память не помню. В Москве ведь я ей письма не писал – проще было заехать или позвонить… Сейчас я принесу, в моей записной книжке этот адрес есть.

Гешка уже взялся за ручку двери, как Кочин остановил его.

– Ладно, – сказал, он, махнув рукой, – не стоит туда-сюда бегать.

Он выдвинул ящик стола, достал сложенный вчетверо лист бумаги.

– Когда будешь писать матери, вложи это в конверт от меня. Добро?

Он протянул бумагу Гешке. Гешка изо всех сил старался придать своему лицу выражение надежного человека – Кочин, казалось, прожигает его своим взглядом.

– Какой разговор, Евгений Петрович! Обязательно отправлю.

– Все, иди!

Гурули воспринял Гешкину новость удивительно спокойно.

– Жаль, – сказал он. – А я думал, что Кочин отпустит тебя с нами. Вот уже тебе горный комбез и спальник подобрал.

На Гешку внезапно навалилась волна безысходной благодарности к прапорщику. Он прижался лбом к его плечу и промямлил:

– Вить! Я все-таки не хочу уходить от вас…

– Ладно, – простил Гурули, как ему показалось, Гешкино лицемерие. – Раз устроил себе жизнь, так радуйся.

Гешка отпрянул от него.

– Ты что?! – заорал он. – Кто устроил себе жизнь? Разве не понимаешь, почему меня переводят?

– Чего ты орешь? – Гурули потянулся всем телом, играя мускулатурой. – Все нормально. Никто к тебе претензий не имеет. Поубавь звук.

Гешка грохнулся на табуретку.

– Я уже и сам не знаю, что со мной, – глухо ответил он. – Наверное, хочется, чтобы никто не лез в мою жизнь, чтобы не подметали передо мной дорожку.

– Много хочешь, – грубо пошутил Гурули. – Неси на себе, салага, бремя отцовских погон.

Он встал, без труда дотянулся до самой верхней полки и снял оттуда далеко не новый, но чистый и аккуратно сложенный горный комбез.

– На, примерь, – он кинул комбез Гешке в руки. Гешка развернул его, приложил к себе, поднял на старшину тяжелые от недоумения глаза:

– Зачем?..

Гешке поручили форсунки. Это такая штуковина, которая при помощи солярки и давления нагревает котлы в столовой. Разжигать их, разумеется, надо было трижды за день: в пять утра, в полдень и в пять вечера. Оставалось море свободного времени.

Хозвзвод жил в пропыленной до белизны палатке с обвислыми боками. Гешке выделили койку у самого входа или, как его называли, тамбура. С одеяла, едва Гешка его приподнял, посыпался песок. Полчаса вытряхивания мало что дало – одеяло продолжало источать из себя пыль, будто только из нее и состояло.

А в разведроте со следующего дня начались строевые смотры. Гешка садился на землю в тени модуля и смотрел, как Рыбаков со старшиной проверяют экипировку и стрижку. Яныш стоял в общем строю с пулеметом за плечами, в бронежилете и каске. Издали он выглядел очень воинственно, почти как Рэмбо.

Вечером Гешка познакомился с толстой официанткой, которая обслуживала офицерский зал. Она дала ему полкастрюли соленых огурцов. «Новенький?» – спросила Гешку. «Новенький», – ответил он. «А с какой роты турнули?» Потом Гешка увидел Таню и того лейтенанта, который Афган вдоль и поперек исползал. Лейтенант сидел к девушке спиной и быстро ел, а девушка не ела, а только смотрела и смотрела на него. «За кем следишь, проказник?» – спросила толстая официантка и шутливо взяла Гешку за ухо, а потом потрепала по щеке. Ее руки пахли хлоркой, но Гешке все равно было приятно.

За первые двое суток Гешка ни разу не видел хозвзвод в полном составе. Солдаты приходили и уходили по одному, парами в любое время дня и ночи. Никто, кроме командира взвода и его заместителя, не спросил у Гешки фамилии и имени. Гешка тоже ни с кем не знакомился.

Помимо форсунок, Гешке один раз поручили подготовить баньку на двух человек. Он добросовестно вымыл полы, разложил на скамейках предбанника простыни, мыло и бутылки охлажденного боржоми и, раз справился с задачей раньше срока, быстро разделся, крутанул вентиль душа на полную мощь и с наслаждением встал под упругие горячие струи. Он успел лишь намылить голову, как услышал в предбаннике чей-то голос, и через мгновение – не приведи господь такое счастье! – появилась незнакомая молодая женщина. «Сережа?» – робко спросила она Гешку, а когда у того сползла с лица пышная пена, приглушенно сказала «ой» и исчезла. Гешка выскочил из баньки полусухой, застегиваясь на ходу. На ступеньках его поджидал сердитый майор с аккуратной лысиной и пестрым кульком под мышкой. «Тебе это было приказано?» – сквозь зубы процедил он и, не дожидаясь ответа, заглянул за угол баньки, кивнул головой. Женщина, изо всех сил стараясь не занимать много места в пространстве и во времени, проскользнула в баньку. Следом за ней лысый майор, но на пороге он остановился, поманил Гешку к себе и зашептал: «Стой тут, и никого! Понял?»

«Старый кот!» – обозвал Гешка его в уме. Через час он снова мыл заметно остывшую баньку, брезгливо сворачивал в кучу влажные простыни, выметал на улицу склизкие обмылки, и ему почему-то уже не хотелось влезать под упругие горячие струи.