Эльмира Нетесова - Дикая стая Страница 10

— Знамо дело — такая круговерть поднялась. Не мудро сгинуть в ту непогодь. Слава Богу, что уцелела, — прошамкал старик-сосед.

— Набрела на барак, где водовоз-поселенец. Он и помог, и оставил у себя, — сказала Анна, не приметив кривых усмешек соседских старух.

— Ноги знали, куда нести! — не сдержалась самая ядовитая.

— Водкой ноги мне растер, не пожалел, а ведь я их вконец поморозила, встать на них не могла. А Гоша поднял, мне свою койку уступил, сам на полу спал и, кроме того, накормил, напоил чаем. Хоть чужой он, не нашенский, в беде родней родных оказался! — взахлеб хвалила баба поселенца.

— Тюремщик ей родным стал! Хоть бы нас, старых, да сына усовестилась! Пацан волком взвыл со страху, а она завелась бандюгу нахваливать, — шипела соседская бабка.

Вернувшиеся милиционеры слушали молча.

— Да как вам не совестно, бабуля? Гоша вовсе не бандит. Хороший человек! Пальцем не тронул, словом не обидел. Заставил меня выжить для сына!

— Вот такая ты есть, что даже поселенец не позарился! — поспешила старуха к своему дому.

— Во, бабка! Двумя ногами в могиле стоит, а из- под подола все еще искры летят. Каждая думка о грешном! Хотя смолоду такой была! — сказал дед вслед старухе.

— Значит, у Корнеева переждала буран? — уточнил оперативник и сказал тихо, глянув на дом соседки-старухи, — Вот так и пойми людей. Оно вона как повернулось: чужак роднее и теплее соседки оказался, хоть и поселенец.

А по поселку слухи поползли:

— Анька с поселенцем скрутилась. Сама на него повисла. Знамо, почему мужик от нее сбег!

— Все несчастной прикидывалась, одиночкой! А стоило новому мужику в поселке появиться, Анька тут же схомутала.

— Да они давно живут, с самого первого дня. Все скрывали, да уже некуда стало! Их милиция в койке прихватила.

— Бесстыжая! Хоть бы с путевым связалась, этот — конченый бандит, — тарахтели старухи по всему поселку.

Георгий, ничего не зная, пришел на конюшню. Накормил, напоил, почистил лошадей и стойла, засыпал в кормушки овес. Собрался отбросить снег от двери и окон, а тут грузчик из пекарни прибежал, стал уговаривать привезти воду.

— Дай снег расчистить! Ведь не пройдет ни одна лошадь. К пекарне не проехать!

— Что ты, Гоша! Мы вручную, лопатами все убрали, а дорогу к реке трактор уже вылизал. Не тяни время. В детсаде ребятня без хлеба, да и в магазине— ни крошки!

Гоша тут же запряг лошадь, кое-как выехал из конюшни. Улица и впрямь была расчищена тракторами, а вот спуск к реке весь занесен снегом. Просить трактористов теперь было бессмысленно: они прочищали дороги к больнице, детсаду, к почте, магазину, школе. Пришлось самому браться за лопату.

Лишь через три часа он подъехал к пекарне. Весь заиндевел, кобыла — в сосульках. А пекариха ругается:

— Где тебя черти носили? Почему так долго не привозил воду?

— Захлопнись! Чем орать, лучше бы прислала своих бездельников помочь мне почистить спуск

к реке! Я один его расчищал. Конь — не трактор, порожним не прошел бы, с бочкой воды и подавно не поднялся 6!

— А ты сам чего до обеда дрых? С рассветом вставать нужно! А то ишь, засоня! Лежебока! Кто-то за него чистить должен!

— Кончай базар! Не звени в уши! В другой раз тебя подниму, чтоб от самой пекарни до проруби дорогу почистила. Тебе это полезно, лишний жир сбросишь, — хохотал Гоша, проходя мимо пекарихи с полными ведрами.

Корнеев окинул взглядом бюст бабы, и ему до нестерпимого захотелось потискать его. Возвращаясь, не сдержался и ущипнул за сиську. Пекариха онемела на миг. Поселенец увидел ее глаза. Они стали громадными, темными и злыми. Гоша невольно вобрал голову в плечи. Ох, и вовремя он это сделал: прямо на макушку ему опустился кулак Любки, а толстое крепкое колено пекарихи выбило мужика из пекарни в глубоченный сугроб. Корнеев влетел в него с головой по самый пояс и стриг ногами воздух. Дышать стало нечем. Ему никто не помог выбраться. Вокруг хохотали все: от уборщицы до пекарихи Любки.

Гоша выбрался из сугроба, отряхнулся и повел кобылу со двора пекарни.

— Стой! Куда же ты?

— Отдай воду! — послышалось вслед.

Поселенец словно оглох и поехал в больницу. Вычерпав и переносив эту бочку, привез воды в детсад и школу, в магазин и в милицию. На пекарню даже не оглядывался. Воду туда привез другой водовоз, старый мужик, предупредивший заранее, что делает это в первый и в последний раз, что у него свой сектор обслуживания, и он не может подменять Гошу. Пусть пекари сами ищут пути примирения с ним.

Конечно, одной бочки воды было до смешного мало. Лишь трижды по столько хватало бы на день

работы, но как вернуть Гошу? Он обиделся надолго, и уговорить его будет нелегко. Это поняли все работники пекарни.

На Камчатке зимой темнеет рано. Уже в три часа дня зажигается свет в окнах, в пять на поселок опускается ночь.

Трое мужиков, посланных Любой, не сумели уговорить Гошу:

— Не только вам, всем вода нужна! Чем вы лучше?

— Люди без хлеба останутся! Весь поселок!

— Без хлеба продышат, а вот без воды нет! — упрямился поселенец.

— Гош, ну, хватит злиться! Мы пошутили.

— Идите в жопу! Не мешайте тут, промежду ног! — упорствовал мужик.

— Ты что? Офонарел? Людей голодными оставляешь? А ну, заворачивай к нам! — хотел отнять вожжи грузчик, но получил крепкий удар кнутом по спине и плечу. Повернуть коня силой не удалось.

Гоша привез воду к себе домой. Залил до верха все бочки, стоявшие в коридоре. Маринке даже корыто и тазы залил. Хотел отвести коня в конюшню, но увидел Любку. Пекариха шла напролом через сугробы, как танк, и кричала охрипшим голосом:

— Гошка, твою мать! Подожди, сукин сын! Слышь, ты, воробей неподмытый, недокормленный? Я ж тебя зубами побрею догола, недоносок отмороженный! — неслась к поселенцу черной фурией.

Тот кобылу стеганул, поторопил к дороге, чтоб не влететь в жесткие лапы пекарихи.

Коняга рванула с места в галоп, выскочила на дорогу мигом, не без опаски оглядывалась на приотставшую Любку. Та не остановилась и, выскочив из снега, помчалась за Гошей во весь дух.

Как ни старалась кляча шустрей переставлять лохматые ноги, пекариха догнала. Она ухватила Гошку как мышонка, притормозила кобылу и, глянув в глаза поселенцу, пригрозила:

— Уши вырву, в жопу вставлю! Дошло?! Коль я велела тормозить, слушаться надо. От меня не смоешься, свинячий огрызок, блоха портошная! Чтоб сию минуту воду мне привез! Иначе размажу в сугробе как клопа!

— Иди в сраку! У меня рабочий день закончился. Я — не железный и в две смены не вкалываю. Иль не видишь, уже ночь. Я не из-за кого не стану рисковать своей и ее головой, — указал на клячу.

— А кто мешал привезти раньше? — наступала Люба на Гошку.

Тот жался к лошади, но пекариха наступила ему на ноги и надавила всем весом. Поселенец взвыл от боли.

— Скажи спасибо, что на мослы! Коли еще брехаться будешь, за яйцы приловлю. Вырву с корнем и скормлю собакам! — приподняла Гошку одной рукой.

— А кто ж тебе воду привезет? — вздрогнул поселенец.

— Ты! Кто ж еще? Иль хочешь поторговаться?

— Не повезу к тебе! Пусть другой вам шестерит! Меня не уломаешь! Не хочу! Хватает своих корефанов. А ты мне кто? — зажал в руках кнут покрепче, приготовился защититься.

Любка приметила, отошла на шаг, подальше от греха. Гошка тут же погнал кобылу, сам вскочил в сани, но и пекариха успела. Ухватилась за бочку, вскочила в сани и, вырвав вожжи из рук поселенца, погнала клячу к реке во весь дух.