Наталья Троицкая - Сиверсия Страница 11

«Что-то чувствую. Живой, значит…», – подумал он и усмехнулся.

Несколько минут он оставался неподвижным, словно собираясь с силами, потом сделал над собой усилие и стал медленно садиться, но не сел, земля опрокинулась ему прямо в лицо.

Хабаров очнулся, когда солнце уже успело высоко подняться над горизонтом, и его лучи, растворяясь в золотой осенней листве кленов, наполнили воздух осязаемым чистым светом.

«Точно такие же клены были рядом с моим домом, – вспомнил он. – Мальчишкой я так любил смотреть на них, когда шел дождь. Правда, очень давно это было. И где-то я их видел еще. Но где?»

Он прислушался. Шум машин на шоссе был едва различим. Шум реки был совсем рядом.

«Как же я дошел сюда?» – растерянно спросил он себя.

Хабаров осторожно сел. Было больно, но эту боль можно было терпеть. Голова кружилась, и от этого лес слегка покачивался. Тошнота подступила к горлу, скрутила, вывернула на изнанку.

Держась за ветку, он трудно поднялся, отдышался и, неловко переставляя затекшие от неподвижности ноги, медленно побрел к реке. Ему очень хотелось пить. Он был уверен, что глоток холодной воды приведет его в чувство. Гудящая боль в голове и во всем теле не проходила, не давала думать, и поэтому, наверное, память бессильно кружила неподалеку.

– Саша! Ты куда?

Алина шла к нему, бережно держа в руках наполненный водой бумажный стаканчик. Стаканчик был маленький, наскоро сделанный из листка блокнота. Хабаров обернулся на голос, потерял равновесие и рухнул навзничь в прибрежную траву.

Алина бросилась к нему, приподняла, дала воды.

– Ты… Живая… – безразлично констатировал он, вытирая губы.

– Я боялась, ты умрешь у меня на руках.

– Идти надо.

– Куда?

– В тайгу. Палку поищи мне, чтобы опереться. Помоги встать.

Шли долго. Ей показалось, целую вечность.

Дорогу с трудом можно было назвать дорогой. Скорее это были старые, поросшие мхом и травой колеи вездеходов, время от времени прерываемые громадными, точно лесные озерца, лужами с болотом по краям. То и дело дорогу преграждали сухие, давным-давно поваленные ветром деревья. Их приходилось обходить. Перелезть через их толстые стволы не было никакой возможности.

Алина смотрела на Хабарова с болью в сердце. Весь в засохших потеках крови, с пустым невидящим взглядом зомби, механически переставляющий ноги, тяжело переводящий дыхание, бросающий короткие вымученные фразы, он был вряд ли способен дойти до места назначения.

У ручья Хабаров оступился и без сил рухнул в высокую осоку.

– Все. Не могу больше… – он судорожно выдохнул.

Алина всхлипнула, принялась поднимать его из воды.

– Саша, прости меня! Прости, что втянула тебя во все это.

Морщась от боли, он встал, посмотрел на свои руки, изрезанные осокой в кровь.

– Тебе очень плохо?

– Не бойся. Не умру. Скоро будет распадок. Надо до распадка дойти, пока не стемнело. Там заночуем.

«Скоро» продолжалось четыре с лишком часа. Усеянное крупными и поменьше валунами русло некогда полноводной, а теперь обмелевшей реки, таежники называли распадком. К нему беглецы вышли вечером. Напившись хрустальной, обжигающе холодной воды, оба неподвижно, точно изваяния, сидели на валунах, наслаждаясь долгожданным отдыхом.

– Не отходи далеко от меня, – сказал Хабаров Алине. – Потеряешься. Здесь место гиблое. Аномалия. Но дальше я идти не могу. Нам предстоит провести ночь в тайге у костра. Пойдем собирать хворост.

Найдя подходящую сухую ветку, Хабаров не мог нагнуться и поднять ее. Он медленно, осторожно, держа корпус как можно более прямо, опускался на колени, прихватывал одной рукой ветку за край, а другой опирался на найденную палку и все так же, стараясь держать спину прямо, морщась от боли, поднимался. Шагом улитки он волочил находку к месту ночлега. Так повторялось раз за разом. Он действовал, не думая ни о чем, кроме того, что должен сделать сейчас, сию минуту. Это занятие вымотало его. Голова гудела. Перед глазами плясали радужные круги. Мириады колокольчиков звенели в ушах на разные лады.

– Саш, отдохни. Я сама, – не выдержав, сказала ему Алина.

– Я вырублюсь, если сяду. Надо еще костер развести.

– У меня же в сумке таблетки от головы. Я забыла. Я сейчас!

Приняв таблетки, Хабаров почувствовал, что боль притупилась, стало полегче дышать. Он подбросил в костер хворост и стал сосредоточенно наблюдать, как огонь тонкими желтыми язычками лижет дерево, как искры метеорами тонут в черном осеннем небе.

– Боже мой… Боже мой… Какая же я дура! Черт меня дернул влезть в этот подпольный икорный бизнес! Надо было сразу им пленку отдать.

Они сидели у костра, на сбитом ветром кедровом лапнике, привалившись к толстому, в два обхвата, стволу кедра.

Алина всхлипнула. Хабаров хотел обнять ее, но сдержался.

– Тебе поспать надо.

– Прости меня, Сашенька!

– Не извиняйся. Ты – лучшее, что случилось со мною за последнее время.

– Не утешай. Не так ты представлял свое будущее.

– Будущее… – эхом повторил он. – На настоящее нам плевать. О будущем мы думаем всегда. Мы гонимся за ним, стремимся к нему, к своему будущему. Вот, еще чуть-чуть. Один шаг. Только руку протянуть и тогда… А что такое будущее? Все живем в настоящем. Будущее никто никогда не видел. Все о нем только говорят. Значит, нет его. К черту будущее!

Неожиданно до них донесся приглушенный расстоянием надрывный женский плач, перешедший в душераздирающий вопль. От этого крика смолкли ночные птицы. Даже ветер замер на полудуновении. По тайге разлилась зловещая тишина, такая, как бывает у порога неотвратимого бедствия.

Алина испуганно прильнула к Хабарову.

Крик пронесся над тайгой и исчез где-то в дальних сопках.

– Что это, Саша? – едва слышно пролепетала она.

Ее огромные, полные ужаса глаза тщетно старались отыскать в черноте леса ответ.

Хабаров подтащил поближе к себе самодельный факел: кедровый лапник, привязанный к длинной ветке и обмотанный его рубашкой.

– Это – зверь. Успокойся.

– Это кричала женщина. С нею случилось что-то ужасное!

Он помолчал, потом нехотя стал рассказывать.

– Таежники говорят, что есть в этих местах какая-то тварь. Вроде бы голова у нее, как у человека, ноги тоже человечьи, с голыми коленками. Вместо рук двухметровые крылья, перепончатые, как у летучей мыши. Только шерстью, как и все тело, покрыты. Издает вот такие крики, точно человечьи.

– Шутишь?

– Эта тварь летает.

– Что?!

– Охотники говорят, что встреча с нею опаснее, чем встреча с тигром. Были случаи, когда тварь разрывала жертву когтями. Я думал, что это сказки.

Хабаров замолчал.

В наступившей тишине только ветер шипел, барахтался в пушистых верхушках кедров.

– Я боюсь, – твердо произнесла Алина.

Хабаров усмехнулся.

– Я тоже. Главное, не беги. Просто падай на землю. И вообще, всегда держись рядом. Уфологи всего мира за этой тварью охотятся, – добавил он с деланной бесшабашностью. – Выслеживают ее то у реки Бикин, то у горы Пидан. Никому еще не повезло. А мы с тобою ее за ноги притащим. Ты репортаж сделаешь. Представляешь, какой материал о Южном Приморье?!

– Я хочу быть с уфологами, которым до сих пор не повезло.

– Ты права. Только идиоты идут в тайгу без оружия.

Вымотанная дорогой, она все же уснула. Он не сомкнул глаз всю ночь. К утру, когда почти рассвело, он провалился в хлипкий полусон-полузабытье.

Ему грезилось, будто он куда-то бежит, изо всех сил, задыхаясь, страшно боясь опоздать. Бежит, но как ни старается, не может сдвинуться с места, словно под ногами не земля, а лента тренажера. Он делает рывок, один, другой… Потом он видит себя со стороны, свои тщетные попытки и усилия, не видит только конечной цели. Потому что его бег – это бег по кругу. А за кругом – лес, в дымке берега неизвестной реки, дядька, одетый в грязный ватник, сидит в лодке, ждет, и от его лица веет холодом…

Можжевеловый вечер остывал и таял. Пес в будке устраивался на ночлег. «Цыка-цыка-цыка…» – доносилось откуда-то из покосившегося сарая, и запоздавшая рябая курица, расправив крылья, опрометью неслась через поляну на этот зов.

Охотничья бревенчатая избушка, ладная, добротная. Теплый жар из трубы. Сомнительный уют. Кусок хлеба. Люди.

Хабаров подошел к сараю и крикнул в приоткрытую дверь:

– Митрич! Митрич, гостей принимай!

Старый черный пес для приличия тявкнул и замер, виновато положив морду на тощие костлявые лапы.

Дверь тоненько скрипнула, и из черноты сарая наружу вышел совершенно лысый дед, чем-то неуловимо похожий на свою собаку. Он удивленно уставился на Хабарова. Люди в этих местах были редкостью.

Лицо старика было сморщенным, точно печеное яблоко. Его глаза были раскосыми, как у китайцев, но цвет кожи говорил и о европейских корнях. Сухонькое тело старика было спрятано под самодельной одеждой из шкур.

– О, волк меня съешь! – встрепенулся дед. – Саня!