Цена слова - Степан Александрович Мазур Страница 11

И здесь мне предстояло жить почти три года.

Жить или выживать? Главное дотянуть до того момента, когда всех выселят с моментом совершеннолетия, а потом будет легче.

Остаётся только жить сегодняшним днём. Жить и разговаривать по манерам общества, в котором живёшь. Лучше живой презираемый волк, чем мёртвый благородный олень.

Отец, мать, я выживу! Обещаю! Не важно, какой я внешне, внутри я всегда могу оставаться собой.

Глава 5 — Ночная весть -

Не спалось. Перевернулся на другой бок, прислушиваясь к звукам тёплой, шумной улицы. Там разрезали воздух шумы недалёкая трасса, слонялись полуночные гуляки и ярко светила луна, почти полнолуние. Яркое, близкое, но такое недоступное молочное око. Хоть волком вой… Скоро и начну.

Устал как собака — всё равно же родственник волка, потомок. День был долгим, нервным и изматывающим, а сон всё равно не шёл. Вроде и не храпит никто и форточки настежь. Проветрили всю вонь комнаты жарким, но чистым воздухом, да и пацаны дружно взяли тряпки и два часа добропорядочно оттирали каждый уголок.

Паше было всё равно, где жить. Под его началом презирали любого, кто пытался даже заправлять кровати. Загадили такой идеей всю комнату, доморощенные идеологи. Но я не люблю грязь.

Если во главе группы стоит свинья, то все прочие животные тоже вскоре начинают вести себя по-свински. Значит, не зря в рыло получил. Тут я не прогадал, кому зарядить с правой. Едва бывший авторитет оклемался, тут же первым примером стал показывать, что чистота — это хорошо. В конце концов, он логично догадывался, что поползать с тряпкой вдоль кровати удобнее, чем обрести сломанное ребро.

Да, я такой. Зато спали теперь в чистой комнате и не задыхались. Воспиталки просто выпали в осадок, когда Рябой в качестве гонца запросил для всей комнаты чистое бельё. Выдали в течение каких-то минут. Ранее подобного рвения к чистоте спецкомната не проявляла, и буквально силком приходилось загонять в душевые перед проверками.

По итогу все спали. Кроме меня. Это была первая бессонница за последние несколько лет.

В коридоре послышался вскрик. Повторился. Жалобный, плачущий. Я прислушался. Через некоторое время крик притих, но стал почти ритмичным.

Быстро растолкав ближайшую ко мне кровать с Кефиром, я пробурчал сонному соседу на ухо:

— Кефир, что за дела в коридоре?

— А? — Сонно буркнул толстячок, не понимая, во сне он ещё или уже наяву.

— Кто там ревёт в коридоре, говорю? — Повысил я голос.

— А, ну так это дрек Женьку пялит или Светку… Хотя не… Людкин голос. Точно. Людкин.

— Чёго? — Мне показалось, что ослышался или не так понял. — Насилует?

— Во-во, — подтвердил Кефир, снова погружаясь в сон.

Я невольно вспомнил темноволосую девчушку, курящую на подоконнике, когда зашёл в комнату. Пацаны сказали, что темноволосая и была Женькой. Вторая, посветлее — Светка. А что ещё за Людка? Если не взяли в компанию в комнату, значит ещё моложе. И как молнией резанула по голове. Они же ещё совсем-совсем молодые! Лет тринадцать-четырнадцать, ну максимум пятнадцать.

— Этот лысый урод насилует малолеток? — Закипая, переспросил я, в последней надежде, что что-то не так понял.

— Ага. Аркадий Петрович сегодня лютует. Слышь, как старается. — Буркнул толстячок и перевернулся на другой бок.

— Ты чё несешь?!

— Да я при чём? Он уже всех девчонок… До младшей группы разве что ещё не добрался… Но чем старее, тем помоложе любит. Скоро доберется.

— А воспиталки что?

— А что воспиталки? — Встрепенулся Кефир, повернувшись ко мне. — Своих у них проблем, что ли мало? Никто с работы вылетать не хочет. Молчат в тряпочку, да и всё.

Я подскочил с кровати. Надел шорты, кроссовки на босу ногу и направился к двери, на ходу бормоча:

— Помоложе, значит. Что ж, будут ему помоложе…

— Игорь, ты куда? — Догнали слова длинноволосого.

— Череп лысый полировать, — бросил я через плечо и вышел в коридор.

Дверь небольшой подсобной комнатки была приоткрыта, горел свет. Старый урод, опустив штаны, удовлетворял свою похоть, не особо скрываясь от персонала.

Людка лежала на скамейке, вскрикивая при каждом движении. По щекам текли слёзы, но сдерживалась, чтобы не разрыдаться во всю мощь. Левая щека горела огнём — пощёчину Аркаша залепил при первой же попытке к сопротивлению.

Я приоткрыл дверь и молча подошёл к директору. Так же молча схватил за горло и откинул к стене. Старпёр ударился спиной, запутался в штанах и грохнулся на пустые вёдра, горшки и швабры. Закричал вместе с поднявшимся грохотом.

Жалкий и униженный шакал, измывающийся над жертвой. Мать грудью в детстве не докормила? Но это не повод! Не повод!!!

— Что, сука, развлекаешься? — Обронил я, и надавил на пах кроссовкой. — И управы на тебя никакой нет? Так? Подмял, значит, всех под себя?

Людка, прикрывая грудь рукой — прикрывать-то особо нечего, совсем молодая — поднялась со скамейки, собирая одежду и не переставая лить слёзы. Проглатывая комья в горле, девчонка закачала головой и шептала:

— Не надо, рыжий, не надо… Будет только хуже.

Я склонился над директором детского дома, зло шепча:

— Что, запугал детей, выродок? — Я усилил нажим подошвы. — Запугал?!

Он взвыл, понимая, что может быть никогда больше не возникнет желания забирать девчонок одну за одной из ночных комнат.

Тоже мне нашёл себе гарем. Долбанный шейх.

— Тебя посадят! — Вскричал насильник-Аркаша, резво вспоминая, кто он и что из себя представляет. И кто я — какой-то паренёк, ещё и осужденный, хоть и условно. Одна статья есть, вторую пришьют.

Я повернулся к Людке, обронил:

— Бери одежду и дуй в комнату. Большего такого не повториться. Никогда! Ни с тобой, ни с какой-нибудь другой девчонкой. Так им и скажи. И не бойтесь. Вас много — он один.

Девчонка кивнула и выскочила в коридор, всё ещё прикрывая грудь. Перед Аркадием Петровичем не прикрывала — он был для неё всего лишь бездушным негодяем, его не стеснялась. А ко мне относилась по-другому. Стыдилась своей наготы. Значит, не развращена изнутри. Значит, человечности в ней гораздо больше, чем в директоре. Не всю выпила жизнь…

Но этот урод сейчас за всё ответит, пусть даже меня снова посадят!

Я склонился ещё ниже над Аркашкой, потише начал:

— Чего? Посадят? — На миг ослабил натиск. — А что ты им скажешь, маньяк? Скажешь тебя избил рыжий в процессе изнасилования тобой малолетки? А? — Я вновь усилил