Принцип аллигатора - Андрей Михайлович Дышев Страница 11

Ожидание события – большая мука, чем само событие. Я успокоился, когда позади остался пост ГАИ, и машина стала взбираться на подъем. Свет фар вырывал из темноты черную, блестящую, похожую на селевой поток дорогу, и придорожные кусты со спутанными, как проволока, ветвями. Я согрелся и расслабился. Правая нога лежала на педали газа и была неподвижна. Я вращал руль из стороны в сторону так же методично и размеренно, как щетки скользили по мокрому стеклу. Поворот следовал за поворотом, и эта монотонность убаюкивала меня, как младенца в люльке. Если бы не чувство голода, то бороться со сном мне было бы очень трудно.

Я думал о том, что хорошо бы по дороге найти ночной магазин, купить баночку лечо, баночку маслин, кусочек копченого окорока и бутылку любимого турецкого “Эфеса”. Сумасшедший день! Я вспоминал, как днем брел под дождем по набережной в поисках приличного кафе. Неужели это было сегодня? Другая эпоха, другой мир! Тогда я не сомневался, что Лешка жив-здоров. Я надеялся, что Ирэн честно дежурит в офисе. Я предвкушал вкусный обед и стаканчик крепкого вина. И вдруг в этот мир ворвался Сергеич. Все разломал и спутал. И вот я еду в кромешной тьме на Мокрый Перевал, мой живот урчит от голода, а голова распухает от сумбурных мыслей: нагар засыхает на поршне, медаль торчит в замке, физрук совращает школьницу, и в глухом лесу догорает джип…

Въехав на перевал, я сбавил скорость и стал смотреть по сторонам. Почему-то мне казалось, что я обязательно увижу то место, где погиб Лешка, оно должно сразу броситься в глаза! И там будет разбито дорожное ограждение. Или повалены деревья. И наверняка асфальт будет залит бурой кровью.

У меня занемел от напряжения затылок. Но навстречу двигался ровный строй оградительных столбов, одинаковых, как колонна солдат, и не было в нем никакой бреши. И асфальт был тщательно вымыт дождем. И деревья тянулись своими замшелыми и невредимыми стволами к черному небу.

Миновав перевал, я остановился у кемпинга, в котором преимущественно ночевали дальнобойщики. Столовая еще работала, хотя там почти не было посетителей. Я сел за столик и заказал тарелку кислых щей и бифштекс. Молодая официантка с молочно-белой кожей, шаркая тапочками, удалилась на кухню. Варочный зал, часть которого я видел, был уже вымыт, прибран, и повара в нем не суетились. Две девушки в клеенчатых фартуках, навалившись локтями на стол выдачи, громко разговаривали, и эхо их голосов металось между кафельными стенами. Я прислушался – может, они говорили об аварии на перевале? Увы, девушки обсуждали проблему своей подруги, которую побил парень, а она ему за это изменила, за что была побита вторично.

Я думал, что стандартного обеда мне будет мало, но с тарелкой щей я справился с трудом, а бифштекс лишь поковырял вилкой и есть не стал. Было такое ощущение, словно мой желудок уменьшился до размеров кулака. Организм выбился из привычного ритма.

Когда я вышел на улицу, то глаза, привыкшие к свету, некоторое время не различали ничего. Я медленно брел на трассу, уже окончательно опустевшую, и теплые огни кемпинга остались за моей спиной. Может, переночевать здесь? – думал я, но продолжал идти к машине. Я уподоблялся паруснику. Моим ветром было настроение. Пока оно гнало меня вперед, я не рисковал бросить якорь. Ибо завтра утром этого настроения могло уже не быть.

Может, Лешка тоже останавливался здесь на обед перед тем, как начать спуск с перевала? Он любил столовые, с их неповторимым запахом, любовью бродячего пса. Когда мы с ним вдвоем разъезжали по городу, он всякий раз пытался затащить меня то в пельменную, то в кулинарию, то закусочную, и при этом обязательно прихватывал с собой бутылку вина. Рестораны он вообще не признавал, даже если я приглашал и обещал на него заплатить. Благодаря Лешке, я посетил все пункты дешевого общепита в нашем городе.

Я поймал себя на мысли, что думаю о Лешке, как о живом, и невольно поморщился, словно от боли. Невероятное, нелепое, отвратительное событие! Лешка – добрый и безобидный человек. Он мог надоесть, мог вызвать легкое и усталое раздражение, но чаще вызывал жалость и снисхождение. Вот только ненависть и злобу к нему не испытывал никто и никогда. Во всяком случае, я не знал о существовании у него врагов. Что такого он натворил в Кажме, раз вынудил какого-то негодяя превратить его машину в смертельный неуправляемый смертельный снаряд? Обвинил физрука в порочной тяге к школьнице? Исключено. У нас частная детективная контора. Мы занимаемся лишь проверкой имеющихся фактов и добычей новых, которые потом вываливаем на голову Сергеича. Вести открытое расследование и, тем более, предъявлять какие-либо обвинения мы не имеем права. Лешка прекрасно об этом знал. В этом плане он работал достаточно аккуратно…

Я снова попытался вспомнить его последние слова, оставленные на автоответчике. “Там столько работы, что все отделение милиции опухнет”… “Это какой-то заговор молчания”… Насчет опухшей милиции поручиться не могу, а вот про заговор он стопроцентно говорил. Значит, он уткнулся в упругие животы молчунов, которые ни слова лишнего ему не сказали. Что же, в таком случае, он смог там накопать?

Я чуть не проскочил ржавый, зияющий дырами указатель на Кажму. На нем еще сохранился рисунок с изображением химической колбы с красным крестом посредине, под которым едва можно было прочесть полустертую надпись: “Въезд строго по пропускам!”

Машина съехала с трассы. Дорога стала еще хуже. Было видно, что ее не ремонтировали много лет. Я сбавил скорость, чтобы не отвалились колеса, и включил дальний свет фар. Казалось, что деревья зашевелились и принялись обступать машину со всех сторон. Никогда еще я не ездил по более мрачной дороге, чем эта.

Я перекатывался из колдобины в колдобину довольно долго. Меня даже укачало, и я остро почувствовал во рту вкус кислых щей. Мысленно поклявшись, что ни при каком стечении обстоятельств в ближайшее время не поеду по этой дороге обратно, я опустил стекло, впуская в салон сырой и землистый запах прелых листьев. Дурнота отступила, я дышал глубоко и