Игорь Бурлаков - Столичный миф Страница 12

Двухэтажная дверь. Тонна дерева и килограмм сто бронзы. Где ж ты, Илюша-швейцар? Или проснется, почуяв гостя, хитрый английский механизм?

Девушка уперлась коленом в створку. Правую руку положила на вертикальную палку дверной ручищи с оковками-набалдашниками на концах. И медленно в деревянном наборе появилась щель. В гигантской фальшивой двери раскрылась настоящая, куда меньше.

Колдун, пораженный, застыл. Но потом вспомнил, как в деревнях выпиливают внизу двери лаз для кошки. Покачал головой. Пошел дальше.

Красивы высотки. Под стать серому небу. Над Москвой синь не редкость. Но город запоминается в совсем без теней рассеянном свете. Высоту облака не ограничивают. Их пространство точно так же бескрайне, как солнечная пустота ясного дня. Высотки не лезут на глаза. Они постоянно присутствуют в пейзаже. Они дрейфуют. Хищный профиль, агрессивный фас, защитный цвет — прелесть и любовь высоких широт.

Спаленную землю унаследовали кроткие. Сколько экзистенциальных интеллектуалов завелось теперь здесь! А что за вкусные искусствоведки тянут сладкую травку, и пережевывают Пруста, и бродят по пустым комнатам площади Восстания!

Эту землю унаследовали кроткие. Над острыми шпилями уже давно не шипит синее пламя. А по низу дворцы обросли сеткой-мхом, что ловит осыпающиеся со стен облицовочные плитки. Того и гляди, шпиль МГУ сложится вдвое. Невидимая сила еще держит улицы на расстоянии. Новые дома еще не смеют переступить черту. Но стены потихоньку превращаются в белый дым, в еще одно московское наваждение.

Тропинка подвела Колдуна к концу сквера. Вот опять три ступеньки вниз. Обернулся, стараясь запомнить серо-коричневый сумрак. А потом пошел прочь.

С тротуара шагнул на мостовую. Оглядываясь кругом, пересек всю разметку и подобрался к мосту. От площади Семи Высоток начинается один из центральных проспектов Москвы. В Москве прямых улиц нет, жеманницы прячут свою суть. Все проспекты кривые. Кроме этого. Но уж зато он такой прямой, что с одного его конца всегда видно другой. Он кадит небу едким автомобильным ладаном в двенадцать полос. Он ведет к центру. Его зовут Садовое Кольцо.

19

Двигаясь по небу в лад с облаками, стуча в пинг-понг солнечными зайчиками, к двум часам дня второго мая солнце набрало свою максимальную высоту. Золотой глаз сощурился, летящий луч скользнул в тесную комнату старого дома неподалеку от Курского вокзала. Лег на пыльный красный ковер на полу. Скользкий корпус телефона вспыхнул и затлел белым огнем. Края пятна, густые пряди лохматил ветер, все время что-то переставлявший в небесах. Спустя миг телефон зазвенел. На втором гудке Васькина рука, сначала было проехавшаяся по ковру мимо, уперлась в трубку.

— Алло? Алло? — Женский голос. Протяжные гласные и легкий звон колокольчика где-то там, далеко, на тракте за лесом.

— Привет, Лиза. — Вася не спал. Не хотел уже спать. Но вставать было лень. Подумав, нашел компромисс: подвинул подушку повыше. Тихо в трубке, только шелест и негромкий треск.

— Вась, это ты? — неуверенно спросила Лиза. — Ты чего, простыл, что ли?

— Да нет. А чего ты вчера не пришла? Леха раза три вниз спускался.

— Правда? А как все было?

— Да как всегда. Только Леху дядя увез раньше времени.

— Да ты что? А как же Аллочка?

— Не было ее.

— Они что же, так и не помирились? Ужас. Бедный Леха. А Ленка там далеко?

— Сейчас дам.

Вася прислушался: за стенкой у соседей бормочет телевизор, на кухне тренькнула чашка. Ленка и теща пьют чай.

— Лен! Лена! Возьми телефон.

Через минуту в комнату вошла жена, с ног до головы закутанная в темно-красный байковый халат. Вася пережил промелькнувшую мимолетно на ее круглом личике неодобрительную гримаску, протянул трубку.

— Лизка звонит. — Потом спохватился, нажал кнопку, чтобы отключить микрофон:

— И ни слова о зеленом горошке. — И отпустил палец.

Но кнопка на стареньком телефоне срабатывала не всегда. Лиза все слышала и тихо ругнулась матом. Что, впрочем, не помешало начаться неспешному и обстоятельному разговору о том, что на ком было вчера одето, да кто с кем пришел и кто кому строил глазки; обычному женскому разговору по телефону. Вася, почесав шерстяной живот, отправился в ванную.

Ах, Лиза, Лиза! — думал Вася, рассматривая в помутневшем внизу зеркале свое опухшее после вчерашней пьянки лицо. Конечно, до китайца ему еще далеко. Но с перепоя иногда в нем появляется экое что-то не русское выраженье. Пить, конечно, надо меньше. Нельзя так свой организм огорчать.

Ах, Лиза, Лиза! На Москве таких девушек нет. Их земля — пушистые одуванчики, да кустистые пустыри, да в белый камень утоптанные дорожки. Тропинки под соснами. Чистый воздух, глубокая тишина и спокойная совесть — вот откуда Лизкины глаза берут свою одуряющую прелесть.

Василий думал так и в этом искренне заблуждался: он не знал ничего о подмосковном Калинине. Лизкин белый девятиэтажный дом стоял почти точно посередине между двумя ЦУПами — военным и гражданским, и работали там сплошь москвичи. Конечно, аборигены держали мегаполис на расстоянии, говоря «съездить в Москву», и действительно, имели некую патриархальность во взглядах; чистый воздух в Калинине был, это верно, а в остальном — город как город.

Ах, Лиза! На невском ветру, в сибирской глухомани, в табачном полумраке мюнхенских пивных любили большевики с душой спеть «Смело, товарищи, в ногу». Эта песня про тебя, Лиза. Уж кто-кто, а ты-то вполне могла в «В царство свободы дорогу» проложить собственной грудью.

Но не в груди тут было дело.

Японцы как-то изымали из продажи куклу Барби — потому что она урод. Наигравшись с Барби всласть, девочки заработают комплекс неполноценности, а мальчикам она навсегда разобьет сердце — никогда они не смогут встретить ее в жизни. В жизни Барби невозможна: ее пропорции тела — не человеческие. Таких ног в природе не бывает. Барби — мутант, уродец.

Лишь на старых иконах канонического письма живут, ее сестры. Худые, длинноногие, с надменными лицами не от мира сего — с ними даже отдаленное сходство делает принцессой современную золушку. Если, конечно, она научится ходить по подиуму.

Лизкины ножки — это целая сказка, «Тысяча и одна ночь». А то и две. А то и больше. Но разве в ногах тут было дело?

Лизка училась в Москве, на вечернем отделении в Университете. Месяц назад она сидела и скучала на лекции по этике. Пожилая узбечка увлеченно твердила о картезианских размышлениях одного грузина. Лизка смотрела на нее и поражалась: немного сутулая фигурка профессорши собирала строгий английский жакет в две сабли-складки по бокам. Будто это цветастый халат. И не Москва за окном — а древняя сказочная Бухара.

И тут Лизка почувствовала взгляд. Очень пристальный взгляд. Бросила в середину толстой тетрадки прозрачную ручку и повернулась направо.

Мальчик Коля, положив подбородок на ладонь правой руки, опертой локтем о стол, смотрел на нее. Его лицо было спокойно, как беспечально и расслаблено оно бывает у человека в глубоком сне. Глаза неподвижны. Так смотрит под утро на угли костра бывалый геолог в пустыне Коми или пустыне Намиб, грезя о доме на Большой Земле. Так смотрит волк на полную луну, чувствуя, что сейчас вой сведет судорогой горло. Так глядит пятиклассник на уроке в сентябрьское окно и наяву видит лето.

Вот что такое была Лиза.

Вася вернулся в комнату спустя час. Плотный завтрак и «Олд-Спайс» отбили перегар. Бритый и причесанный, Вася вполне был готов к приходу гостей — осмотрев его придирчиво, решила жена. Она сидела в кресле, подвинутом спинкой к постели — так Ваське дневной свет не мешал спать. Занавески у них в доме были очень прозрачные.

— Может, помирятся… — сказала она.

— А я вот со своим только ругаюсь… — в тридцати пяти километрах к северо-востоку вздохнула Лизка.

— А как же ты тогда с ним?..

— Так мы сразу к делу переходим.

— А если не сразу?

— Тогда ругаемся.

Через минуту Ленка повесила трубку. Поставила телефон на пол у стены. Подошла к окну. Вместе с Васей молча смотрела сквозь кое-где начавшие разворачиваться листочки на красное здание четырехэтажной школы — куда оба они ходили семь лет назад.

— Я уговорила Лизку съездить проведать Леху.

Они искоса посмотрели друг на друга. Хитрая выдра Аллочка в качестве жены шефа устраивала их намного меньше, чем Лиза. Да и для Лехи так будет лучше. Лизка мягкая, покладистая, такая умница…

Вася вздохнул: и Ленка, и он твердо знали, что планам их сбыться не суждено.

20

Лизка стала собираться. Больно видеть, как Леха мается. Наверное, поругались-то они из-за какой-то ерунды. Он ведь так ее любит…

Алка звонила три дня назад. Наотрез отказалась объяснить, что случилось, и только рыдала и рыдала в телефон.