Марина Воронина - У смерти женское лицо Страница 13

...Хозяйкой Лизка Коновалова была отвратной, хотя и весьма хлебосольной, в том смысле, что не пыталась утаивать те скудные запасы провианта, которые хранились в ее однокомнатном бастионе. Пока она неумело и лихо вспарывала животы консервным банкам (килька в томате, с ума сойти можно! Катя едва не захлебнулась слюной от одного вида), Катя прошлась по комнате, с интересом антрополога разглядывая сплошь залепленные картинками стены. Здесь было все — от скверной журнальной репродукции Джоконды до портрета Леонида Ильича при всех регалиях. Генсек сидел, сильно выпятив грудь, и Катя подумала, что эти самые регалии, должно быть, весили целую тонну и должны были здорово пригибать старика к земле. Во всяком случае, поза Моны Лизы показалась ей гораздо более непринужденной. На свободных от выдранных из различных журналов репродукций и фотографий участках стены красовались незатейливые, но не лишенные своеобразия рисунки губной помадой, сделанные не иначе как в пьяном виде, для трезвого человека это было, пожалуй, чересчур смело, даже учитывая специфику Лизкиной профессии. Переходя от картинки к картинке, Катя вдруг застыла, словно увидев привидение.

Фотография была совсем простой — замерзшая река, беседка, заснеженные ветви какого-то дерева. Но Катю словно вдруг, без предупреждения, втолкнули в сумасшедшую машину времени. «У меня тогда зверски замерзли ноги, — вспомнила она. — И нос. А редактор, этот сукин сын Витюша, долго вертел носом — что это ты, мол, Скворцова, в пейзане, что ли, решила податься? Правда, материал все равно пошел — деваться ему, сволочи толстомясой, было некуда совершенно, время поджимало...»

— Эй, — позвала она, — эй, Лизавета, это что у тебя?

Припорхнувшая из кухни с консервным ножом в руке Лизка бегло взглянула на фотографию.

— Нравится? — спросила она. — Моя любимая. Спокойная такая... Мне когда все обрыднет, я сяду напротив и смотрю, смотрю... Даже реву иногда, как дура.

— Вот блин! — сказала Катя и тут же поморщилась: сказанное показалось пошлым и каким-то плоским, вот именно как блин. — Лизка... Слушай, это же моя фотография!

— Как — твоя? — не поверила та. — Это ты, что ли, Е. Скворцова? А я почему-то всегда думала, что это Елена. А это, значит, Екатерина... Ну, за это грех не выпить!

Катя усмехнулась — вот уж, действительно, привет с большого бодуна. Это в каком же году я снимала? Ну да, в том самом, в начале, месяцев за девять до всей этой бодяги. Выносила ребеночка, пропади он пропадом...

...Выслушав ее рассказ, Лизка с минуту думала, мучительно морща лоб от непривычных усилий, а потом широко и бесшабашно махнула рукой, щедро окропив водкой всю кухню, и Катю в том числе.

— Говно это все, — авторитетно заявила она. Язык у нее уже слегка заплетался, и она время от времени резко подавалась вперед, ударяясь о край стола своей с трудом различимой под ситцевой тканью халата грудью. — Не в том смысле, что ты мне тут баки забиваешь, а в том, что ты ни в чем не виновата. А что тебе было делать? Да девять из десяти мужиков на твоем месте в штаны наложили бы и сдохли, как бараны... даже не вякнули бы. Девять из десяти! — повторила она, потрясая в воздухе воздетой к потолку рюмкой. Водка стекала по ее руке, но она этого не замечала. — Даже девять с половиной.

Она наконец вспомнила о своей рюмке и залпом опрокинула остатки ее содержимого в рот.

— Конечно, — сипло продолжала она, старательно гоняя вилкой по дну банки последнюю кильку. Килька, хоть и была без головы, боролась за жизнь отчаянно и никак не желала подцепляться. — Ах ты, сволочь потрошеная, — перебила сама себя Лизка, отложила вилку в сторону и выловила кильку из банки пальцами. — Конечно, — продолжала она, облизывая пальцы и сыто икая, — если тебя повяжут, то разбираться особенно не станут, да и как тут разобраться... Эпизоды-то были? Были. Могут и к стенке, с них станется, с козлов недоенных...

— Вот спасибо, — сказала Катя, — утешила.

— А тебя утешать надо было? — комично задрала выщипанные в нитку брови Лизка. — Вот никогда бы не подумала... Я тебе дело говорю. Попадаться тебе нельзя ни в коем разе, это медицинский факт. А раз казенные харчи отпадают, то надо помаленьку обустраиваться. Бежать куда-то там — это ерунда. Так, как в Москве, нигде не спрячешься. Есть у меня идейка...

Она замолчала, непослушными пальцами выкапывая из пачки сигарету. Печальная Катя поднесла ей огоньку, и она прикурила, со второго раза попав-таки кончиком сигареты в оранжево-голубое пламя. Некоторое время она увлеченно пыхтела сигаретой, держа ее по-солдатски — огоньком в ладонь, потом стукнула кулаком по столу и снова наполнила рюмки.

— Да, — решительно сказала она. — Идея — высший класс. Не боись, Е. Скворцова, найдем мы тебе мужика — без члена, но с тремя яйцами... Давай за идею!

— А что за идея? — осторожно спросила Катя, поднимая рюмку.

— Идея... ик! Гениальная. Гениальная, понимаешь? А за гениальную идею надо выпить, пока она не протухла. За идею!

— За идею, так за идею, — согласилась Катя.

Лизка залпом хлопнула рюмку водки, и Катя вдруг поняла, что сейчас будет. Глаза у Елизаветы Петровны страшновато расфокусировались, дымящаяся сигарета выпала из ослабевших пальцев прямо в тарелку с остатками нехитрой закуски, и, если бы подоспевшая Катя не подхватила ее под мышки, Коновалова непременно свалилась бы на пол, как бревно. Катя осторожно стащила ее с табурета и поволокла в комнату, где стояла продавленная тахта. Вслед ей с кухни пел радиорепродуктор. «Как упоительны в России вечера», — доверительно и задушевно сообщал незнакомый Кате голос под аккомпанемент незатейливой, но тоже весьма задушевной музыки. Катю охватил приступ истерического хохота — такого сильного, что ей пришлось временно опустить свою ношу на пол, чтобы попросту не выронить ее. Вечера в России были и вправду упоительны во всех отношениях.

Лизка так и не успела изложить суть своей гениальной идеи. Более того, Катя почти не сомневалась, что утром та и не вспомнит, о чем шел разговор за столом, не говоря уже о том, чтобы делать какие-то конструктивные предложения. «Да ладно, — подумала она совершенно спокойно и даже умиротворенно, — ну, чего тебе еще? Приютили, обогрели... Не на нарах все-таки, не в двух шагах от параши... Получай кайф от того, что ты по-прежнему жива и по-прежнему свободна, а если ты хочешь, чтобы за тебя кто-то решал твои проблемы, обратись в ближайшее отделение милиции — у них наверняка тоже есть гениальные идеи насчет устройства твоей жизни, не слишком оригинальные, но весьма конструктивные и легко выполнимые. Нет уж, — она перевернулась на другой бок, — спасибо. Я уж как-нибудь сама. Будет день — будет и пища».

Мысли были как будто ватными, начисто лишенными дневной остроты, и Катя поняла, что засыпает, за долю секунды до того, как действительно погрузилась в сон. Спала она без сновидений и проснулась в половине одиннадцатого, чувствуя себя свежей и великолепно отдохнувшей.

Лизка приглушенно гремела посудой на кухне и что-то тихо и немелодично напевала себе под нос. Прислушавшись, все еще в блаженной утренней полудреме, Катя разобрала, что Елизавета Петровна исполняет песню, так впечатлившую ее вчера, и прыснула, окончательно просыпаясь. Открыв глаза, она некоторое время изучала низкий, давно нуждавшийся в рустовке и побелке потолок, посреди которого совершенно неуместно торчал модерновый плоский светильник — черная тарелка с кругом матового стекла. Легонько пожав плечами (в конце концов, не ей было судить Лизку Коновалову), Катя выбралась из постели и, набросив на голое тело халат, босыми ногами прошлепала в кухню.

— А, привет, соня, — улыбнулась Лизка. Без своей боевой раскраски она выглядела вполне симпатично.

— Я не Соня, — зевая во весь рот и с хрустом потягиваясь, сообщила Катя, — я Катя.

— В таком случае ты очень сонная Катя, — сказала Лизка. — Завтракать будешь?

— Обязательно, — ответила Катя. — А разве у нас что-нибудь осталось?

— Что-нибудь найдем, — оптимистично пообещала Лизка, с такой энергией намывая подсохшие за ночь тарелки, что жиденький «конский хвост» так и прыгал у нее на спине, а острые лопатки работали под тонкой тканью халата, как поршни. — В крайнем случае, наловим мышей.

Катя фыркнула.

— А здесь и мыши водятся? — спросила она.

— И мыши, и крысы, и тараканы... По весне даже муравьи забредают, — сообщила Лизка. — Леший их знает, что им тут надо, но приходят целыми муравейниками. Так что с голоду не помрем.

— Кошмар, — искренне сказала Катя. — Слушай, Лиз, — после длинной паузы нерешительно заговорила она. — Я тебе, наверное, в тягость...

— Угу, — не оборачиваясь, энергично кивнула Лизка. — Конечно, в тягость. Историю свою ты мне уже рассказала, денег у тебя нет, есть-пить тебе надо, на работу ты устроиться не можешь, потому как ни документов у тебя, ни прописки... Да ни хрена у тебя нет, даже сигареты кончились. Конечно, на фиг ты мне такая сдалась? За тебя даже замуж не выйдешь. Да и тебе стоит о жизни подумать. Что тебе здесь делать? Богатств великих у меня нет, в доме бардак, да и сама — шлюха уличная... Ну, на что тебе такие знакомые? Ночку скоротала, и ладно, и скатертью дорога...