Счастье в ее глазах - Ева Витальевна Шилова Страница 14

и перейдя на понятный обывателю язык, объяснил, что нанесенный ей удар должен был поразить обычному человеку сердце. А из-за ее аномального расположения органов у нее пострадало только левое легкое. Это неприятно, но не смертельно. Шрам останется, ну, не без этого. Дальше снова пошли такие страшные термины как кровотечение и пневмоторакс, что Джен взмолилась:

– Доктор, пожалуйста, не пугайте меня, скажите лучше прямо, что у меня еще и куда сдвинуто?

– Больше ничего. Расположение органов брюшной полости нормальное.

– А почему Вы такой взбудораженный?

– Потому что я все-таки Вас спас! И потому, что я такую статью о Вашем случае в «Вестник медицины» напишу, все просто ахнут!

Доктора Жермена Мартеля Джен знала давно, потому и не слишком удивилась такому энтузиазму. Работа всегда стояла для Мартеля на первом месте, он иногда в госпитале дневал и ночевал. А по жизни доктор был вдовцом, вместе со старшей сестрой растивший сынишку. Он изредка заходил по воскресеньям с Жаном-Полем в кофейню на чашку шоколада. Джен нравился худенький, большеглазый мальчуган и она, подмигнув ему, всегда приносила для него чашку шоколада с добавкой редкого для города лакомства – мороженого.

– А какие у меня прогнозы?

– Через неделю выпишем. А сейчас – перевязки, покой, диета.

– А потом?

– Отдых, отсутствие нагрузок, дыхательная гимнастика, возможно, переезд в местность с более мягким и благоприятным климатом, в идеале лучше к морю. И, Джен, с Вами тут несколько человек рвутся поговорить…

– Прямо сейчас? И кто?

– Ваша нянюшка Мари-Луиз. Начальник городской стражи Жан-Клод Лафрамбуаз. Отец Марсель. Папаша Дюфур. И ваш… ммм… муж, Юбер. Вместе с Жаном-Бернаром Кариньяком.

– Боюсь, кроме няни, я пока никого видеть не в силах…

– Значит, пущу только ее.

Расплакавшейся при виде нее Мари-Луиз Джен велела повесить объявление о временном закрытии кофейни и строго-настрого запретила пускать туда всяких посторонних, в особенности Юбера и его мамашу. И, если посторонние будут рваться в дом – немедленно вызывать стражу.

Состоявшийся через неделю переезд домой больше всего напоминал карнавал с элементами массового побега из психбольницы. Мало того, что Джен приехала в сопровождении не только доктора Мартеля, сиделки, нянюшки и двух стражников, Годе и Лабранша, так еще и все соседи с ее улицы сочли своим святым долгом высыпать из дверей домов и начать ее горячо приветствовать. Видимо, в качестве жертвы нападения я им нравлюсь больше, нежели как женщина, посмевшая выгнать мужа-паразита, мрачно подумала Джен. Слетелись, стервятники. Интересно, на мои похороны они бы так же радостно прибежали?

Открывшая парадную дверь Люси тоже начала рыдать, внося еще большую сумятицу в ряды сопровождающих. Пока Джен, наконец, разместили на первом этаже в комнате Мари-Луиз, запретив ей даже думать о беготне на второй этаж и обратно, прошло достаточно много времени. Убедившись, что она удобно устроена в кресле со множеством подушек, Жермен Мартель еще раз предупредил ее о необходимости соблюдать покой и откланялся, обещая прийти завтра. А Джен попросила Мари-Луиз, во-первых, покормить двух стражников, приставленных к ней Лафрамбуазом, а, во-вторых, попросить их никого к ней не пускать. Пока она не даст на это согласия.

Потому что главный разговор еще не состоялся. И к вечеру один из стражников, Годе, постучавшись, спросил, можно ли к ней пустить Юбера и Жана-Бернара. Вошедшие под бдительным взглядом стражника друзья чувствовали себя на редкость неуютно. Тем не менее Юбер нашел в себе силы попросить его выйти. Страж дождался кивка Джен и только потом покинул комнату. Сама она молча стояла у окна, совершенно не собираясь облегчать своему… пока еще мужу разговор.

Юбер попытался сочувственно спросить, как ее состояние, на что Джен четко произнесла:

– Благодаря твоему дружку… отвратительно.

У Юбера забегали глаза. И если сначала он уверял Джен, что такого не может быть, потом клялся, что его в тот вечер чуть не сбил с ног кто-то неизвестный, которого он не разглядел, то еще через несколько минут он прекратил заниматься бесполезными уговорами и попросил у нее прощения для себя… и друга.

– Прощенья, говоришь… скажи, а что ж твой дружок-то помалкивает? Тебе прощение нужно, а, ему, значит, без надобности? И кинжал в моем боку следует считать мелким недоразумением?

– Я… хотел оградить… защитить… я не знал…

– Понимаешь? Он не знал – и поэтому любые его поступки следует просто списать со счета в связи с его незнанием! Что такого промеж друзей лишний удар кинжалом, если это во имя настоящей мужской дружбы?

– Ну зачем ты так…

– Затем! Он меня столько времени ненавидел на пустом месте и не считал нужным это скрывать! Все эти годы он постоянно приходил к нам в дом и душил меня своей ненавистью как шершавой подушкой. Он считал меня за слизняка, выползшего из грязи и по какому-то недоразумению прицепившегося к его лучшему другу! И все время смотрел так, как будто решал, что со мной делать. И мне постоянно казалось, он прикидывает, сразу меня раздавить или заставить помучиться. А когда он думал, что я его не вижу, а я его до судорог боялась и все время хоть краем глаза в любой отражающей поверхности старалась отследить, что он делает, он переставал притворяться равнодушным и становилось понятно, что меня от смерти отделяют несколько секунд!

– Дорогая, ну что ты преувелич…

– Это я преувеличиваю?! Ты на него сейчас-то посмотри! Ему неважно, что наш брак стал результатом твоего свободного выбора, что я тебя не опаивала и не принуждала, ненависть его никуда не делась! Вот так же он на меня исподтишка поглядывал, когда думал, что я не замечаю. И так же стискивал руки, видишь? Вот эти толстые пальцы-сосиски с короткими ногтями, из-под которых выпирает мясо, он так же их тянул в мою сторону. И так же сжимал кисти, видимо представляя, что держит меня за горло!

Дженнифер резко отвернулась к окну и прислонила лоб к холодному стеклу. Она видела в отражении как Юбер задумчиво рассматривал друга и неожиданно спросил:

– Жан-Бернар, а почему ты никогда не пытался меня спросить о причинах нашего брака… или как-то еще прояснить ситуацию?

Кариньяк молчал. Зато, зло усмехнувшись, ситуацию разъяснила жена:

– Ну ты сам-то подумай, что он тебе может сказать? Признать себя дураком ему самомнение не позволяет. Ну и что, что он принял свое мнение за истину в последней инстанции и ничего выяснять не стал – дело житейское! Отказываться от ненависти ко мне… а с какой стати? Как шастала тут какая-то недостойная тебя мефри, так и продолжает шастать. Подумаешь, ножом ударил. Не убил