Боги Севера - Дмитрий Анатолиевич Емельянов Страница 14

Глава 10

Год 121 от первого явления Огнерожденного Митры первосвятителю Иллирию.

Истриния. Город Мальдо

Магистр Томазо Ганьери устало вытер лоб и недовольно поморщился. Только что закончилось вхождение, которое стало очередным тяжелым испытанием.

«Зачем я это делаю?» — в очередной раз мысленно спросил он себя и тяжело вздохнул.

Томазо немножечко кривил душой. Конечно же он знал зачем, и дело здесь вовсе не в просьбе Эртория, и не в братстве. Все дело в кристалле! Эта магическая штуковина многое давала, но и требовала немало. Она, словно живой организм, постоянно жаждала от своего владельца внимания. Вхождение было одной из форм такого общения, кристалл будто подпитывался энергией своего хозяина, и стоило оставить его хотя бы на день в одиночестве, как он давал о себе знать головной болью или навязчивыми образами. Эта ноша высасывала из Ганьери жизнь, но и без нее он уже не мог, не говоря о том, что вся его торговая «империя» держалась на той власти, что давал ему магический артефакт.

Возможно, будь у Томазо уровень повыше, связь с кристаллом была бы не так мучительна. Нет, он не был глуп, и это подтверждала сама жизнь, просто для следующего уровня нужен был другой склад ума, а может, другое состояние души, умение оторваться от земного, насущного и сиюминутного, а этого Томазо Ганьери не умел. Он был прагматиком с головы до пят еще с тех времен, когда он вместе с Эрторием Данациусом и Странником сидел на одной скамье школы Высшего Разума. Они были странными друзьями, этакая троица абсолютных противоположностей. Про Странника и говорить нечего, тот всегда был не от мира сего, даже имени его настоящего в школе никто не знал. Эрторий тоже был чудаком еще тем, его больше всего волновала мировая гармония, построение общества без насилия и государства. Общества, основанного на духовной свободе человечества. А он, Томазо, был единственным здравомыслящим человеком из них. Они трое были такими разными, но это не мешало им дружить и проводить много времени вместе, споря и пытаясь убедить друг друга в правильности только своей точки зрения.

Томазо вдруг вспомнил тот день, что стал роковым для их дружбы. Они еще совсем молодые, но Эрторий и Странник — уже магистры пятого уровня. В тот день их должны были избрать членами Высшего совета школы. Томазо втайне им жутко завидовал и не понимал тогда, почему им удается то, с чем никак не совладать ему, ведь он не глупее, а во многих науках успешнее их обоих. День начался с обычного, ничем не примечательного спора. Странник, подначивая Эртория, завел разговор, что ошибочно рассматривать весь остальной мир только как периферию империи.

— Она по-прежнему сильна, — он говорил, как обычно слегка растягивая слова, — но не вечна, как и все те государства, что расцветали и рушились до нее. У нас принято оперировать лишь теми силами, что нам известны, а как же весь остальной, неизвестный нам мир вокруг? Возьмем хоть север. Там зреет огромная сила! Сейчас варвары раздроблены на сотни племен и подперты границей империи, но стоит там появиться вождю, способному объединить их, и они прорвут наши кордоны с той же легкостью, с какой ледоход сметает речную плотину. Какую гармонию тогда ты сможешь предложить этим людям, жаждущим только убийства и грабежа?

Эрторий в свойственной ему манере ответил отрывистым безапелляционным тоном:

— У тебя неверный первоначальный посыл, Странник. Не варвары прорвутся к нам. А империя будет расширяться на север, неся диким народам гармонию и просвещение.

Странник иронично хмыкнул:

— Наивно, мой друг! Просвещение им понадобится только после того как они насытят свое голодное брюхо и набьют свои амбары награбленным в империи добром.

Эрторий не любил эту снисходительную манеру друга, поэтому продолжил излишне жестко:

— Ты мыслишь не как ученый, а как обычный имперский чиновник. Для чего тогда, по-твоему, существует школа Высшего разума? Не солдаты, а мы, ее адепты, должны нести варварам истинный свет Астарты, понимание ценности и уникальности человеческой жизни.

— А хотят ли они этого? — Лицо Странника напряглось, он тоже начал горячиться. — Ты их спросишь? Или уподобишься тем фанатичным приверженцам Огнерожденного, коих все больше и больше бродит по улицам наших городов? Они тоже считают, будто несут свет истинной веры. Может быть, ты, как и они, попросту уничтожишь всех, несогласных с тобой?

Как всегда уверенный в своей правоте Эрторий поджал губы.

— Та сила и возможности, что дарованы нам Астартой, помогут справиться с любой задачей. Мы сможем добиться понимания наших замыслов без насилия. Люди сами осознают истинность нашего учения. Духовное просвещение — вот путь, который сделает всех людей счастливыми и равными. Ведь истинное счастье человека не измеряется в золоте, в роскоши или власти, для его достижения не надо грабить соседние страны и народы. Это понимание, в первую очередь, должно посетить головы как тех самых варварских вождей, о которых ты говорил, так и власть предержащих здесь, у нас в империи, и тут мы поможем. Свобода и равенство для всех — вот что должно быть во главе угла.

Доводы друга в очередной раз не убедили Странника, но в тот день он неожиданно не стал продолжать спор, а ответил так, словно вдруг решился открыть то, что очень давно скрывал.

— Равными, как, впрочем, и свободными, всех может сделать только смерть. Перед лицом смерти все действительно равны, и в этом никого не надо убеждать. Мы сделали большую ошибку, выбрав Астарту нашей единственной путеводной звездой. Есть и другие пути, которые мы даже не пытаемся постичь.

С этими словами он протянул к небу открытую ладонь, и через секунду на нее села маленькая пичужка. Она деловито огляделась, распушила перья, и в этот момент другая рука странника накрыла ее. Хрусть! Раздался еле слышный противный звук, и на вновь открытой ладони осталось лежать лишь мертвое тельце со свернутой шеей.

Томазо вспомнил, как ошарашенно посмотрели они с Эрторием на друга — мол, что это все значит? Зачем убивать беззащитную птицу? Данациус даже успел открыть рот, готовый дать отповедь бессмысленной жестокости, но Странник поднятым вверх указательным пальцем призвал его к вниманию. Его рука опять накрыла трупик, лицо побелело от напряжения, а в глазах появился ледяной безжизненный блеск.

Когда его ладонь открылась, то по ней, как прежде, скакала пташка, вот только голова у нее теперь была неестественно свернута набок и бусинки