Наталья Троицкая - Сиверсия Страница 15

И душным звоном дребезжали в ушах колокольчики… И уставшие веки наливались свинцом… И убаюкивал теплый ленивый туман… На мягких кошачьих лапах сон крался все ближе, ближе… Хабаров замерзал.

Внезапно, с размаху ножом, сон пронзил резкий отчаянный вой.

Хабаров открыл глаза. Сидя все там же, серый выл, задрав морду к небу.

– Рано радуешься… – или сказал, или подумал Хабаров.

Он, покачиваясь, поднялся. Страшно хотелось есть. Голод прогнал сон. Сколько же он так сидел, глядя в умные волчьи глаза, и зачем? Ком голодной тошноты подкатил к горлу. Вот бы кусок хлеба! Он сделал шаг и упал без памяти на увязшие в снегу санки…

Когда Хабаров вернулся на зону, его закидали вопросами: «Ну, чего? Как? Волка видел?»

– Не было волка, – коротко отвечал он. – Сказки это.

Кто бы поверил, что он не замерз, упав в голодный обморок, только потому, что волк, здоровенный волк, растянулся поверх него, укрыв собою от вьюги и холода.

В том противостоянии «зверь – человек» не было побежденного.

Много позже, уже перед концом срока, легенду о загадочном волке развенчал вновь прибывший сибиряк-охотник. Оказалось, что не волк это вовсе, а собака. И приходит она, как выяснилось, из деревни, что за горкой, дальше за зону. Одним мифом на земле стало меньше.

Был только один человек, не желавший этому верить.

Став свободным, Хабаров нашел ту деревню. А ведь лгут охотники! И самые надежные источники – тоже лгут!

В скрипучем кузове старого бортового газика Хабаров ехал в райцентр. Он не сразу заметил, что за машиной, едва пробиравшейся по ухабистой разбитой дороге, бежит волк.

– Вернулся, бродяга! – крикнул ему Хабаров и помахал рукой. – Теперь я просто не имею права сгинуть. Жить мне долго и счастливо. Встретил я тебя на удачу!

На вершине холма волк отстал. Он картинно сел на дороге и долго, неотрывно смотрел машине вслед. Когда зверь скрылся из виду, над тундрой застыл его протяжный одинокий вой…

На рассвете Хабаров проводил Митрича до Сухой Балки. Возвращаясь, он еще издали увидел Алину. Бледная, заплаканная, в обнимку с ружьем она сидела на крыльце.

– Ты чего?

– Я думала, вы меня бросили.

Он снисходительно улыбнулся, попытался дотронуться до нее, но Алина ударила его по руке.

– Мог бы предупредить! У вас, у мужиков, просто нет сердца!

Хабаров равнодушно пожал плечами, взял чайник с костра и ушел в избу. Спустя какое-то время вошла Алина.

– Там собака ворчит. Почему?

– Зверь рядом.

– Какой зверь? – в ее глазах блеснул испуг.

– Не знаю. Рысь, лисица…

– Куда ушел старик?

– В Китай.

– В Китай? Зачем?

– Тебе же надо вернуться в Москву?

– Не улавливаю связи.

– Те люди, о которых ты говорила, добывали черную икру на чужой территории. Территории китайцев. Он передаст твою пленку, и тебе больше нечего будет бояться.

– Их убьют?

Хабаров недовольно отодвинул жестяную кружку с пахучим коричневым отваром.

– Хватит об этом!

– Я поражаюсь, как ты мог так поступить?! Ты стал другим, Саша. Таким я тебя не знала.

– Ты думаешь, улетишь в Москву, и этим все кончится? Ты что, полная дура? Пойду-ка я за дровами.

С охапкой дров, насвистывая что-то легкомысленное, Хабаров вышел из сарая. Вышел и остолбенел.

Метрах в пяти от него, глядя на человека хитрыми кошачьими глазками, стоял самый настоящий уссурийский тигр, точно такой же, с каким Хабаров встретился десять лет назад.

Человек попятился, но зверюга ощерила пасть, зарычала. Эхом в будке отозвалась, жалобно заскулила собака.

«Старый пень! – в сердцах выругался Хабаров. – Раньше скулить надо было!»

Еще мгновение, и тигр решит припомнить человеку все: и загон по насту, и охоту с вертолетов, и чудовищные гусеницы вездеходов, и плюющие смертью ружья и обрезы. Нужен повод.

Раскаты двух выстрелов в воздух вспороли тишину. Тигр вздрогнул, сиганул через куст дикой смородины и в два прыжка скрылся за баней, в тайге.

– Что, герой, струхнул малость?

Алина стояла на крыльце со старенькой двустволкой Митрича.

Хабаров подошел, взял из ее дрожащих рук ружье, сказал:

– Одного выстрела было бы вполне достаточно.

– Нет, у тебя точно нет сердца!

Ночь укрыла землю чернозвездным куполом. Все застыло вокруг в предвкушении отдыха. Даже ветра не чувствовалось. Лишь издалека, время от времени, ненавязчиво доносилось нечто, похожее на крик ночной птицы.

Хабаров сидел у едва тлеющего костра и отрешенно смотрел на звезды.

– Вот ты где, Хабаров…

Алина подбросила хвороста в костер, села рядом, поудобнее пристроив обмотанные тряпицами ступни ног.

– Я зову тебя, а ты не слышишь. Сидишь здесь один…

– Красиво.

Она кивнула.

– Время осеннего звездопада. Звезды, как листья, отжили свое и, срываясь, летят в никуда. Последнее, что останется в нашей памяти, это их черточка-след. Миг на фоне вечности.

Хабаров усмехнулся.

– Алина, звезды не падают. Они или тухнут, или взрываются, или их съедают «черные дыры». А это – метеоры, космический мусор.

– Очень романтично! – съязвила она. – Ты ловишь кайф, любуясь вселенской помойкой.

Хабаров никак не ответил на эту колкость. Очень тихо, точно самому себе, сказал:

– Таежники говорят: «Там, где упала звезда, надо искать женьшень…» Вообще, трудно поверить, что эту же картину видели те, кто жил за тысячи лет до нас. Представляешь, была такая же глубокая, торжественная тишина, Млечный Путь, уносящий время…

Алина улыбнулась, придвинулась ближе, положила голову ему на плечо и тоже стала смотреть на звезды.

– Оказывается, ты сентиментален, Хабаров. Я не знала.

– Я сам не знал, – он усмехнулся и с легкой иронией добавил: – Это было… как откровение. Зачем ты пришла?

Алина достала принесенную с собой склянку со снадобьем Митрича.

– Давай я намажу твои ссадины. На тебя страшно смотреть.

С шутками, аккуратно и быстро она наносила мазь. Пару раз Хабаров вскрикнул, и Алина, подув на больное место, уговаривала его, как ребенка. Под конец Алина осторожно прикоснулась ладонями к его лицу и поцеловала в краешек губ.

– Это тебе в награду за выдержку, – заключила она.

– Решила сменить гнев на милость?

Она не ответила.

– Даже если это подачка, все равно спасибо.

– Саша, ты сторонишься меня. Мне это не нравится.

– Я сам себе не нравлюсь. Вот ужас-то… – очень тихо, точно рассуждая сам с собой, сказал Хабаров. – Я ощущаю себя соломенной собакой.

– Какой собакой?

– Соломенной собакой. Есть у китайцев такая кукла собаки, сделанная из соломы. Употребляется для жертвоприношений. Когда кончается обряд, ее бросают и топчут ногами. Представляют, что в собаке все их грехи.

– Весело.

– Н-да… По сути.

Алина склонилась, чтобы поцеловать. Хабаров остановил.

– Уже поздно. Пока еще один тигр не объявился, идем спать. Я буду спать на печи, ты на кровати. Или наоборот?

Он поднялся, протянул ей руку.

– Саша, что во мне не так?

Они стояли друг напротив друга. В темноте лица были едва различимы. Но даже сейчас Хабаров чувствовал: ее взгляд метал молнии.

– Я хуже тех, с которыми ты спал?! Или ты все еще не можешь мне простить прошлого?!

Хабаров улыбнулся, потеплее запахнул на Алине куртку.

– Ты не та женщина, с которой я хотел бы провести шальную ночь, и с нее начинать я не стану.

Он заставил Алину посмотреть в глаза, потом медленно склонился и поцеловал ее в губы, нежно и бережно.

Спустя два дня хмурым пасмурным утром Алину разбудил Митрич. Хабарова она догнала уже у опушки.

– Так и уйдешь?

Он растерянно улыбнулся.

– Не хотел будить. Не люблю прощаний.

Они обнялись.

– Даже сейчас?

– Не до такой степени.

Он протянул ей маленькую собаку, искусно сплетенную из очень тонких стебельков-соломинок.

– На память.

– Ты уверен, что нужно идти? – ее голос дрогнул. – Неужели по-другому нельзя?

– Я за тебя поручился. Я должен быть у них.

– Обещай, что с тобой ничего не случится.

Хабаров усмехнулся.

– Сашка! – Алина обвила его шею. – У нас было мало времени…

– Кто-то из мудрецов сказал, что каждый день, который есть у нас, это ровно на один день больше, чем мы заслуживаем.

Теплой огрубевшей ладонью он коснулся ее щеки, там, где извилистый соленый ручеек оканчивался слезинкой.

– Береги себя.

Она смотрела ему вслед, смотрела до тех пор, пока его фигура не растворилась в вязком промозглом тумане.

На Востоке говорят, что люди подобны островам. Они никогда не соприкасаются, как бы близко друг к другу ни находились.

Сейчас Хабаров не хотел в это верить. Впервые за череду лет ему стало страшно думать о будущем. Он вдруг понял: ему есть что терять. Что именно, даже для себя определить словами он не мог. Но теперь он знал, куда возвращаться, как тот загнанный судьбой волчонок из легенды, рассказанной отцом.

Летел над миром протяжный вой. Ростки добра заметала вьюга. Сквозь разрыв облаков одиноко и печально на мир смотрела холодная Полярная звезда. По морозной безжизненной тундре брел, сбивая лапы в кровь, гордый красивый зверь. Он должен был пройти этот путь, потому что там, в конце пути, где земля и небо сливаются воедино, как награда за брошенный вызов судьбе, упрямо пробивалась сквозь снег и лед его хрустальная Сиверсия…