Илья Рясной - Право выжившего Страница 15

— Ты даже не представляешь, что такое закон Ома, — возмущался седой учитель физики в ПТУ на уроке. — Из раздела «Электричество» ты имеешь понятие только о выключателе и проводе. Ты ничего не знаешь.

— И знать не хочу.

— А чего хочешь в жизни, Гарбузов ?

— Бабу он хочет, — с готовностью подсказал кто-то класса, и класс ответил дружным развязным хохотом.

— Машину хочу, — буркнул Сева.

— Машину, — усмехнулся учитель. — Я за всю жизнь на машину не заработал.

— А я заработаю. Ноу проблем.

— Уф, — зашипел, морщась, как от мигрени, учитель, услышав это выражение.

Сева знал, что не будет работать всю жизнь на покупку машины. Даже несколько лет его не устраивало. Можно пойти иным путем. Не хватает денег на новый «Жигуль» — купи за пару сотен баксов старую развалюху с документами, техпаспортом, а потом угони под нее новый автомобиль. Во всяком случае такую операцию обещал провести Соболев, когда брал себе на работу вышибленного из ПТУ Севу.

По-настоящему черная тень легла на его душу, когда брали «Москвич» — первый и предпоследний Севин разбой.

Увидев жертву, Сева проникся к ней жалостью, почти парализовавшей волю. Но длилось это состояние недолго.

Вскоре он забыл испуганный, наполненный болью взгляд хозяина того самого «Москвича». Тень ушла. Ушла до того момента, как Соболев увидел у вокзала синие «Жигули» и кивнул: «Берем».

Когда Гулиев вытащил нож, у Севы возникло ощущение какой-то потусторонности происходящего. А потом, не в силах двинуться, широко раскрытыми от ужаса глазами он смотрел, как Соболев с размаху бьет кастетом и ножом водителя — вежливого, остроумного парня, вызвавшего у Севы симпатию…

А дальше все как в тумане — дорога, лес, труп на размякшей от дождя земле. Когда закапывали убитого, Севу стошнило. Ему захотелось самому зарыться в землю.

Соболев внешне держался нормально, будто не произошло ничего особенного, и вовсе нет на его руках крови. Просто удачно провел очередную «операцию» — и все. Гулиев после убийства напился до беспамятства и, как обычно, подрался с женой. А Сева жил как в тумане, все вокруг казалось ненужным и неважным, покрытым скользкой пленкой — не ухватишь.

— Ты куда? — спросила мать, увидев, что Сева натягивает в прихожей куртку.

— К Соболеву, — буркнул он, беря завернутый в газету паяльник, который обещал принести еще утром.

— Тебе что там, медом намазано?

— Намазано!

— Чтобы к ужину был. Когда же отец приедет, займется тобой, оболтусом.

В подъезде стоял сивушный противный запах. Только вчера милиция выперла с чердака двух бомжей, обосновавшихся там еще два месяца назад. Лифт не работал. Сева сбежал по ступеням. На втором этаже стены были исписаны русскими и английскими словами. «Тяжела жизнь наркомана». «Винт — надежда утопающего наркома» и прочее. Стены старательно исписывали наркоманы, заглядывавшие на огонек к Лобзику — однокласснику Севы и его соседу по лестничной площадке.

Гараж располагался недалеко — надо углубиться немного во дворы, обогнуть угол «почтового ящика». Место глухое, то, что надо, чтобы обрабатывать награбленные машины…

Сева успел нырнуть за трансформаторную будку. Оттуда он наблюдал, как двое мужчин бесцеремонно запихивают Соболева в белую «Волгу». Один из них походил на одетого в костюм снежного человека, второй был смазлив, одет в кожаную желтую куртку, весь в золотых цепях и кольцах. Последнего Сева узнал сразу. Ведь именно он заказывал Соболеву ту синюю «девятку».

Глава семнадцатая

ГЕСТАПОВЦЫ

— Открывай, мы тут кучу дерьма привезли, — сказал Матрос охраннику из «Барса».

Охранник сдвинул засов и распахнул ворота. «Волга» въехала в освещенный круглыми фонарями, отбрасывающими желтый свет, дворик и остановилась на бетонной площадке рядом с синим «Мерседесом» — машиной Гвоздя. Пахан согласился на нее, войдя во вкус хорошей жизни. Водил он ее сам, припомнив, что когда-то имел профессиональные права водителя второго класса.

Матрос распахнул дверцу «Волги», за плечо вытащил Соболева и пинком толкнул его к застекленной веранде.

Пленника провели в комнату. В кресле сидел незнакомый ему мужчина. Соболев понял — это и есть хозяин. Внешность его немножко успокоила механика: уж очень какой-то домашний — невысокий, полноватый, с залысинами, чем-то похож на Горбачева. Одет в спортивные брюки и длинный халат, на коленях полосатый, блаженно урчащий котище. Трудно представить, что этот человек может сделать что-то плохое.

Если бы Соболев слышал раньше о Гвозде, вряд ли эта встреча успокоила бы его.

Матрос еще раз наградил Соболева пинком, снял наручники, грубо сорвал с губ пластырь.

— Где взял синие «Жигули»? — без вступления, глядя прямо в глаза, спросил Гвоздь.

— По случаю достались, — легкомысленно усмехнулся Соболев, вращая затекшими кистями рук.

Гвоздь встал, бережно, чтобы не потревожить, положил кота на диван. Спокойно подошел к пленнику, молча поднял стул и ударил им. Удар пришелся по плечу и руке. Соболев отлетел на несколько шагов и скорчился от боли.

— Где взял машину? — как ни в чем не бывало снова спросил Гвоздь.

— Увел на улице… Правда, увел.

— Куда «порошок» дел?

— Чего? Какой такой «порошок»?

— Героин. В машине был мой героин. Если ты думаешь, что он может быть твой, то ошибаешься, — нахмурился Гвоздь…

Пленника отвели в подземный гараж, заваленный ящиками, канистрами, в углу стоял металлический стол с верстаком.

Опять щелкнули наручники. Матрос и Киборг принялись за «обработку». Соболев свалился на пол, вскрикивая от обрушивающихся ударов. Киборг бил молча. Матрос же подогревал себя наполненными истеричной злобой ругательствами.

Съежившись на полу, Соболев прикрывал голову руками и чувствовал, как тяжелые башмаки разносят в кровь губу, впиваются в тело. «Убьют», — мелькнуло в голове. Он старался не кричать громко, понимая, что за крик достанется еще больше.

Сильные руки подняли его с пола, кинули на скрипящий стул. Соболев всхлипнул. Слезы душили его.

— Слюни не разводи, тухлятина! — крикнул Матрос и ударил еще раз ногой в бок. Соболев старался сдерживаться, но слезы все равно текли по щекам. Здесь эти слезы ни у кого не могли вызвать даже тени жалости.

— Излагай, — приказал Гвоздь. — Четко, ясно, по порядку. За каждое лживое слово я у тебя отрежу по пальцу. Годится?

То, как буднично произнес это Гвоздь, почему-то убедило Соболева в правдивости обещания гораздо лучше, чем крики, вопли, избиения.

Шмыгнув носом, забитым кровью, Соболев проглотил соленый сгусток. Он уже понял, что выкручиваться бесполезно.

— Пришили азербуда. Не хотели его убивать, он на нас сам кинулся. Но «порошка» никакого в глаза не видал. Он мне даром не нужен!

Гвоздь, стоявший у маленького низкого окошка, задумчиво сказал Матросу:

— По-моему, не врет. Где же этот черный тогда товар схоронил?

— У него баба здесь. Серафима. В прошлый раз, когда был, он ей звонил. Номер ее у него в записной книжке.

Красивая такая записная книжка. Этот фраер любил красивые вещи. Эй, Кардан, где записная книжка?

— Кажется, Севка взял, — заискивающе произнес Соболев, радуясь, что его больше не бьют, он начал надеяться на благоприятный исход. В конце концов, что он особенного сделал? Ну, пришили черного? С кем не бывает? Где это видано, чтобы за черных славяне славян изводили ?

Он назвал адреса Севы и Гулиева, и Киборг записал их на бумажку. По лицу Матроса прошла нервная судорога. Он подошел к пленнику и прошипел:

— Из-за такой сучары, как ты… На этот раз бил он яростно, не обращая внимания, куда приходятся удары, лишь бы бить побольнее. Перед глазами Соболева поплыли красные круги. В голове пронеслось: рано радовался, из этой переделки не выбраться. И мелькнула обжигающая мысль: а что чувствовал в . свой последний миг парень, которого они убили? Неожиданно нахлынуло раскаяние, ощущение неизгладимой вины за отнятую жизнь.

— Хватит, Матрос, — щелкнул пальцами Гвоздь, будто •отгоняя сторожевую собаку. Но собака эта была бешеная.

— Падла, — Матрос на секунду замер, кивнул, напоследок размахнулся и со всей силы ударил механика кулаком в грудь.

Соболев отлетел на несколько шагов, ноги его заплелись, и он, споткнувшись, полетел на пол. При падении головой ударился об острый угол верстака… Умер он сразу.

Глава восемнадцатая

ОХОТНИКИ

Сева вздрогнул от стука в окно.

— Вот придурок, — прошептал он. В стекло комнаты скреблась швабра.

— Стекло разобьешь! — крикнул Сева, открывая дверь и выходя на балкон.

— Я к-кричу, а т-ты не слышишь, — Лобзик заикался. Представлял он собой жалкое зрелище — худой, в чем только жизнь держится, бледный. Но, как писали его приятели на стене в подъезде, «тяжела жизнь наркомана».