Черный октябрь - Алексей Птица Страница 15

уже не советскими и социалистическими, а национальными и федеративными республиками. Метит сразу в президенты Конфедерации под названием союз суверенных государств или союз советских суверенных республик. Вы же сами в Ново-Огарёве двадцать третьего апреля подписали его проект между нашей Федерацией, Украиной, Белорусией, Азербайджаном, Казахстаном, Киргизией, Узбекистаном, Таджикистаном и Туркменистаном.

— Не бывать этому! — бухнул кулаком по столу Ельцин. — Шиш ему! Вот, шиш! — всем тут же был продемонстрирован мясистый кукиш. Красное от злости лицо президента РСФСР исказилось. Даже его крупный нос сморщился, собрался складками и покраснел. — Будет Россия, и Украина, Белоруссия, Армения и все остальные, а не новый Союз! По отдельности, каждый сам по себе. Но мы всех сильнее. Мы правопреемники! Мы сила! А они, пфф…

Его запал уже сошёл на нет, а Борис Николаевич всё двигал руками, желая договорить или что-то добавить. Потом вдруг резко передумал и уселся на стул, положив обе руки на гладкую столешницу красивого стола.

— Канешна, — заговорил он уже более спокойно, как обычно чуть растягивая слова, — добиться этого не просто. Но мы должны справиться, и обязательно справимся. Ведь мы — сила! Да⁈

— Ельцин — сила, — тут же серьёзно улыбнулся Хасбулатов. — Мы всё сделаем, в лепёшку расшибёмся, но власть для вас возьмём.

— Канешна, возьмёте! Для того вас и держу, — наставив на Хасбулатова палец, серьёзно ответствовал Ельцин. — Момент нельзя упустить! Иначе нас, — тут он рубанул воздух ребром ладони, — так скать, всех в капусту! Не простят.

Все промолчали, не видя смысла спорить. Что или кого имел в виду Ельцин, присутствующим было без особой разницы. Все и так всё понимали и знали, где-то даже на порядок больше, чем сам Борис Николаевич. Он хоть тужился и пыжился, строя из себя новоявленного вождя или диктатора, но был лишь тем, кем был: простым и не сильно умным уральцем, сделавшим успешную карьеру «патамушта», а не вопреки.

— Так почему десятого? — вернулся Борис Николаевич к своему вопросу, замыленному Бурбулисом.

— Необходимо успеть всё сделать раньше девятнадцатого, как минимум, за неделю. У нас должно оставалось время на форс-мажор, — ответил тот.

— Десятого рано! Хватит и недели. Начинаем двенадцатого, — безапелляционно возразил ему Ельцин.

— Но…

— Никаких «но»! Я — Президент, а не ты, Бурбулис. Понял⁈ — и Ельцин в третий раз хлопнул кулаком по столешнице. — Будешь мне тут ещё политесы разводить, барбарис хренов!

Все хмыкнули, пряча улыбки в усах или отворачиваясь в сторону.

— Как скажете, — сдался Бурбулис.

Ельцин вновь обвёл всех испытующим взглядом, сморщив нос-картошку.

— Кто-нибудь ещё против?

— Двенадцатого, значит, двенадцатого, товарищ президент, — сказал Хасбулатов.

— От то-то ж! А то развели, панимаш, демократию. Сказал: начать двенадцатого, значит, двенадцатого.

— Так точно! — подмазался и Руцкой.

— Вот так: чётко, по-военному. Ельцин сказал: «Надо!», а Руцкой ответил: «Есть!».

Все закивали.

— Ну, что же: сроки согласовали. А исполнителей определили?

— Определили, Борис Николаевич, — ответил Руцкой, не вдаваясь в ненужные подробности.

— Так. А с остальным сценарием? Кто помогать будет, поддерживать наших?

— И с этим полный порядок, — ответил на этот раз уже Хасбулатов. — Поддержку окажут мои люди, а ещё корпус спасателей вашего протеже.

— А-а-ага, это хорошо… Тогда я спокоен. А то, панимаш, навели тут тень на плетень. Запутали меня совсем! Нужно быть готовым, так скать, ко всему. Ясно⁈

— Борис Николаевич, и всё-таки вам лучше куда-нибудь уехать в ближайшие дни, — мягко напомнил ему Собчак. — Посетить, к примеру, другие республики, чтобы согласовать последние штрихи к общим действиям.

— Знаю, сделаю, как в фильме «Сердца трёх».

—???

— Ну, встречусь сначала с Кравчуком. Затем в Казахстан смотаюсь, к Назарбаичу. Сердца трёх, как есть. А когда вернусь, чтоб всё оказалось готово! Лично всем буду руководить! Я всем, так скать, покажу: кто такой Борис Ельцин! Все попляшут! Всех к ногтю! Устрою им тут! Мы создадим новую Россию!

— Конечно, Борис Николаевич. Мы всё сделаем к вашему приезду! И обязательно победим.

— От так! Ну, шта, понятно всем всё⁈ Я улечу в Киев десятого, а вы работайте. Никого не обижу! Ельцин сказал — Ельцин сделал! Всем спасибо, всем работать!

Члены его команды переглянулись и, задвигав стульями, стали подниматься и выходить из-за стола.

— А вас, Станкевич, я попрошу остаться, — нацелив палец на указанного человека и ухмыльнувшись, проговорил Ельцин.

Остальные тоже понимающе хмыкнули и вскоре потихоньку покинули кабинет. Дел у всех вагон и маленькая тележка, и утолять несвоевременное любопытство сейчас ни к чему. Доморощенный Штирлиц попался, вот пусть и отдувается теперь.

— Ты, это, Сергей, всё подготовил? Созвонился с встречающими?

— Да-да, Борис Николаевич. Вас ждут.

— А насчёт бани предупредил? А то, смотри у меня, не как в прошлый раз! — погрозил всё тем же единственным указательным пальцем Ельцин.

— Да ну, Борис Николаевич! Всё будет на должном уровне! И поддержку организовал, и про баню рассказал, и встречающая делегация солидная. Все эти девчонки, веночки с ленточками, переднички.

— И шоб обязательно в вышиванках…

— Канешна, Борис Николаевич, — заверил президента Станкевич, невольно копируя его манеру речи, — и хлеб, и соль, и вина креплёного поднесут.

— Вино чтоб церковное было, кагор! Я всякие саки пить не собираюсь. И пущай не жалятся! Освятить его честь по чести, а не первую попавшуюся бутылку на стол ставить.

— Сделаем, Борис Николаевич, всё сделаем.

— Ну, хорошо. Тогда, ступай с Богом. С Богом! — многозначительно поднял палец вверх Ельцин. — Веровать надо. Ты сам-то верующий?

— Я? Нет, пожалуй. Я, скорее, агностик.

— Дурак ты, — с сожалением сказал Ельцин, — дурак тот, кто не верует. Я вот верую, и Бог мне помогает.

— Да-да, Борис Николаевич, — вынужденно согласился с ним Станкевич. — Просто у меня папа поляк, а мама еврейка…

— Ммм-да… Вас, евреев, никому не понять. Ладно, ступай тогда, делай своё дело.

Станкевич кивнул, пожал руку Ельцину и вышел из кабинета, думая про себя: «Верует он… Алкаш! Да за тебя всё делают, забулдыга!». Ухмыльнувшись собственным мыслям, он довольно бодренько чуть ли не поскакал по длинному коридору огромного административного здания.

Впрочем, и сам Станкевич был мало во что посвящён. О задуманном он знал лишь в общих чертах, но старался изо всех сил, работая на перспективу. Он искренне рассчитывал на неслыханные дивиденды и на возможность если не встать у самого руля власти, то быть где-то поблизости. Так он думал. И эти грёзы казались ему в тот момент весьма осуществимыми.

Надо-то просто-напросто знать, как управлять толпой. Ну, и вместе с новомодными спичрайтерами немного корректировать речи своего лидера или даже банально писать их за него, расставляя нужные акценты. Хотя гораздо труднее было заставить Ельцина эти речи выучить. Особенно так, чтобы от зубов, как говорится, отскакивало. Но это уже из разряда психологических издержек профессии. Клиентов не выбирают… Зато какое уважение теперь к нему!

Рассуждая подобным образом и мысленно глумясь над своим работодателем (а заодно и над всеми остальными), Станкевич вышел из здания и зашагал к выделенной ему машине. Ему ещё предстояло множество встреч и переговоров. Но это скорее приятно, чем проблематично. Эх, хорошо в стране советской жить, ежели знаешь: как и с кем дружить!

Меж тем Хасбулатов, покинувший заседание намного раньше Станкевича, уже направлялся на совсем другое совещание. Туда же, правда, на разных автомобилях, ехали и Руцкой с Иваненко. И на этом совещании им предстоял более детальный и конструктивный разговор, нежели на недавнем собрании у Ельцина. Да и вообще: на нём-то всё как раз и решится окончательно.

С примерными сроками они определились. Теперь необходимо планировать и конкретные действия, которые приведут именно к тому результату, ради которого всё, собственно говоря, и задумывалось.

* * *

Шикарное здание дома номер четырнадцать по Софийской набережной скромно пряталось за реденькими деревьями, призванными играть роль живой изгороди. Между этим домом и стенами московского Кремля протекала лишь одноимённая река, медленно тёмные воды. И хоть её заковали в бетонные берега, меж ними властвовала именно она.

Когда-то этот великолепный особняк принадлежал российскому сахарному магнату украинского происхождения. Однако в 1918 году тот оперативно слинял в Италию: подальше и от греха, и от русской революции, и от грядущего равноправия всех перед кем-то.

Особняк же стали использовать новые владельцы, сохранив, однако, все его