Евгений Сухов - Жиган по кличке Лед Страница 16

И вот Борису Леонидовичу показалось, что через высоченные, с навершиями в виде наконечников стрел бронзовые двустворчатые ворота разом перелетело несколько небольших фигур. Неизвестные действовали невероятно ловко и слаженно, а та легкость, с которой они преодолели трехметровую преграду, заслуживала всяческого одобрения. С точки зрения вора, конечно… Один из злоумышленников остался сидеть на каменной опоре ворот, а остальные направились к дому.

– Ничего себе, – пробормотал учитель истории, – интересно, откуда об этом знал Илья? Или?..

Если бы это было при нормальной власти, которая зиждется на вменяемых законах и последовательном их исполнении, быть может, Борис Леонидович и уведомил бы полицию. Но не было ни полиции, ни законов, да и имущество, на которое, судя по всему, покушались воры, было только сегодня вытащено из храма. И что-то подсказывало Борису Леонидовичу, что эти люди, что перелезли через ограду бывшего купеческого дома и углубились уже во двор, будут красть отнюдь не у голодающих детей Поволжья, под эгидой помощи которым изымались у церквей ценности.

Неизвестные двигались абсолютно бесшумно, а тот, что остался сидеть на столбе, слился с его массивом, верно, почувствовав себя чем-то вроде каменного льва. Прошла минута, другая, пять, десять; от особняка купца Константинова не доносилось ни единого звука, как будто тени, а не живых людей видел Борис Леонидович.

Наконец раздался совсем слабый, нежный звук, как будто хрустнул, едва вминаясь, тонкий снежок. Зашевелился и «каменный лев» на воротах: он спрыгнул со столба на внешнюю сторону ограды и просунул руки сквозь тесно посаженные прутья. Откуда-то появилась внушительных размеров торба, в которую тип принялся складывать какие-то вещи, передаваемыми ему со двора подельниками.

– Интересно, я сразу угадаю, что именно они таскают, или у меня есть одна жалкая попытка?.. – пробормотал Борис Леонидович. – М-да…

И тут…

– А ну-у-у!! – прорезал тишину басовитый вопль. – Субчики! Ворюги! В-в-вали их, Андрюха!

Хлопнула дверь. Раздались тяжелые шаги, и тотчас же донесся мальчишеский голос:

– Ша! Шухер! Хряем отседова, пацаны!

Воздух прорезал звучный свист; сухо, как переломленные ветки, треснули в воздухе два выстрела. Замельтешили, замелькали маленькие фигурки, одна за другой перемахивая через ворота. Трое уже перелезли, четвертый ждал их с внешней стороны ограды, еще двое разом запрыгнули на решетку. Прозвучали еще два выстрела. Один воришка, забравшийся уже было на ворота, вдруг опрокинулся назад и рухнул вниз головой, а второй испустил придушенный вопль и тоже упал – но на руки своих товарищей, спрятавшихся за каменными опорами ворот.

– Суки!!

– А-а!

– …пока всех не положили!

Сноп яркого света разом разогнал ночную тьму: это на посту охраны зажгли мощный армейский прожектор. Оставалось не очень понятным, отчего его не задействовали до сих пор. Но теперь было уже поздно: прожектор нащупал только одного-единственного ночного вора, который неподвижно лежал у ворот, подломив под себя обе ноги и далеко откинув руку. К нему подошли двое с винтовками. Красноармеец перевернул безжизненное тело и, глянув в лицо застреленному вору, произнес:

– Гля, Степан… да это ж мальчонка! Смотри… мордочка… одежда-то приютская!

– Из 1-го интерната, мож? Туда всех шкетов, всех отчаянных, всю беспризорщину сгребают. У меня вот соседа как убили, жена померла, так его шпаргонцев туда и заправили. А куда их?

– Эх! Взял грех… Знал бы, что пацанва, мож, тово… этово – не стал бы палить.

– Ну да. А что бы ты начальнику караула сказал про хищение добра?

– А что я скажу ему теперь?

…Борис Леонидович не мог видеть лица убитого; но слова, сказанные постовым, обожгли его изнутри ледяным холодом.

4

С отвратительным предчувствием и еще более мерзким привкусом крови во рту (утром кровоточила десна) пришел на работу Борис Леонидович. Он крепко выпил, но все равно не мог заснуть почти что до рассвета и лишь ненадолго забылся коротким беспокойным сном. Много раз до того, как наконец уснуть, задавал он себе один и тот же вопрос: неужели эти ночные налетчики, эти ребята, рискнувшие сунуться на склад, – в самом деле были воспитанниками интерната № 1?..

Его предмет, урок истории, в этот день стоял в расписании первым. Вишневецкий редко делал перекличку, но на этот раз решился пропустить учеников через сито учета.

Он быстро окинул взглядом класс поверх очков, чтобы отсрочить момент истины: кто наличествует, а кто отсутствует. Ему даже в голову не пришло, что он мог попросту затребовать у дежурного преподавателя список тех, кто находится в школе и отметился на вахте после возвращения из дневных отпусков в город.

– Андрющенко!

– Здесь!

– Борисов.

– Ту-у-та, – лениво протянул Сеня-бородавочник.

– Бурназян?

– Здэс!

– Верник.

– Я.

– Ипатов? – с заметной вопросительной интонацией, повинуясь какому-то неосознанному чувству, продолжал Борис Леонидович.

– В наличии имеется, – прозвучал язвительный детский голос, и всплыла на задних рядах лохматая голова Леньки Ипа. – А че седня такое на завтрак, расстрел, что ли?

Вишневецкий не обратил внимания на эти слова и продолжал продвигаться к середине списка, где интересовала его фамилия Рыжов, и к завершению перечня, где значилась фамилия Холодный. Правда, случилась небольшая накладка, которую, к счастью, никто не оценил: произнося фамилию дурачка Пети Колодина, которого иначе как Пень-Колода никто не называл, Борис Леонидович проговорил ее как «Каледин». Класс встретил это чужое имя недоуменной тишиной.

– Рыжов, – выговорил Борис Леонидович. И наконец поднял глаза.

С нескрываемым презрением смотрел на него со второй парты Юрка Пыж, откинувшись назад и что-то жуя. Но ни слова не вымолвил. На его лбу над правой бровью набух внушительный синяк, переливаясь всеми цветами радуги. Правой ручищей он теребил верхнюю пуговицу своей рубахи. Кисть была исцарапана.

– Подрался, что ли? – кивнул Вишневецкий. – Влип в историю?

– А если даже и так… – пробурчал тот. – Только это не ваша история… валяйте себе заливать про Земские позоры…

– Соборы. Ладно… Устюгин! Федоров! Холодный!.. Где Илья?

– А черт его знает, – подал голос Ленька Ип. – Он вас любит нежно, мог урок такого историка, как вы, и похерить…

Вишневецкий выпрямился:

– Где Холодный?!

С парты в проход сорвалась и упала жестяная кружка, покатилась, разбрызгивая молоко; историк, не отрываясь, следил за траекторией ее движения и во время этого – не поднимая глаз – два или три раза повторил одно и то же: «Где Холодный?»

Открылась дверь, и вошел Илюха. Он был бледен, а рукав его рубахи засучен, разорван и, кажется, забрызган чем-то красным. Встретив взгляд Бориса Леонидовича, он выговорил:

– А что? Два часа изолятора я, кажется, уже заработал за опоздание.

– Что у тебя с рукой?

– Да так… Встретил одного фраера и нежно дал ему в морду. Скаута Пруткова! – уточнил он. – Надо было вообще убить или на мясо поварихе тете Глаше сдать, авось директор выписал бы мне «вольную», – задумчиво выговорил Илья.

Класс загоготал. Можно было признавать урок сорванным, но усилием воли Борис Леонидович собрался и рассказал что-то там о реформах Петра, о том, как он рубил головы восставшим стрельцам и организовывал великое посольство в Европу. Он с трудом дотерпел до окончания урока, хотя это была прерогатива учеников, а сам учитель так увлекался предметом, что не замечал, что время занятий истекло. Ученики, не дожидаясь, пока уйдет учитель, выбежали из класса, и через несколько мгновений раздался чей-то задушенный вопль: «А-а-а, Юра, не надо!» Это прожорливый Пыж вымогал у кого-то из «мелочи» хлебные пайки. Традиционный этот промысел приносил ему каждую перемену до фунта хлеба. В этот момент Вишневецкий, наклонив голову к самому уху Ильи, произнес:

– И что это было? Что это за чертовы игры, а?

– Вы сейчас о чем, Борис Леонидович?

– О том! О твоих вчерашних словах! Вот об этом: «Самое интересное будет сегодня ночью»? Ты же намекнул на…

– На что?

Борис Леонидович шумно перевел дыхание. Он опустил глаза на разорванный рукав Ильи, весь в подсыхающих красно-бурых пятнах, и проговорил:

– А вот это? Ты же…

– Да все очень просто, Борис Леонидович, – лукаво отозвался Илья. – Дело в том, что я опоздал не только на ваш первый урок, но и на завтрак. Где я ночевал, даже не спрашивайте, а то я по глазам вижу, что вы хотите это спросить. Ну, я и залез на кухню. Там на обед свекольник. Я залез в него рукой и стал вылавливать мясо. Там иногда встречается. Ну вот такой я свинтус… А тут пришла повариха тетя Глаша. О ней я, кажется, уже говорил. Вот и все. Не знаю уж, Борис Леонидович, что вы там себе нафантазировали. Все-таки мы с вами, в отличие от всех остальных в этой милой школе, и Жюля Верна читали, и Уэллса, и вообще воображение развито… – с самым невинным видом закончил Илья, и в этот момент он выглядел ровно на столько, сколько ему было в действительности: на неполные четырнадцать лет. Обычный мальчик-подросток – высокий, темноволосый, с темно-голубыми глазами, правильной формы носом, растрепанной челкой, высоким лбом. У Бориса Леонидовича разом отлегло от сердца: