Сергей Донской - Жадный, плохой, злой Страница 16

– Совсем недавно ты собиралась лишить меня детородного органа, а теперь вдруг обеспокоена моей судьбой. С чего бы это?

– В первую очередь я своей собственной судьбой обеспокоена, – угрюмо напомнила Ириша.

Сомневаться в этом у меня не было причин. Под подобным заявлением могло бы подписаться все человечество, хотя обычно распространяться на эту тему не принято.

– Вот что, – сказал я, – давай перенесем нашу беседу на потом. Сама понимаешь, после всего, что со мной приключилось за неполные сутки, у меня голова кругом идет.

– Договорились. – Ириша кивнула. – Сейчас я пойду разбужу отца и велю ему тебя освободить. Есть хочешь?

– Нарезку по-афгански? – саркастически осведомился я.

– Забудь. Не собиралась я тебя увечить. Просто пугала.

– А щупала меня тогда зачем? Из женского любопытства?

– Говорю тебе: забудь! – Ириша повысила голос и притопнула ногой так, что комната слегка вздрогнула. Ее будущему супругу можно было только посочувствовать. Вместе с его родней.

– Все, все! – заблажил я с притворным ужасом. – Слушаюсь и повинуюсь.

– Так-то лучше, – сказала Ириша, и по ее лицу было заметно, что ей и в самом деле нравится, когда перед ней лебезят. – Таким ты мне больше нравишься. Не разочаруй меня, Бодров. Как следует обдумай мое предложение. И держись подальше от Марка с Натали. Слышал поговорку, что муж и жена – одна сатана? Так это про них сказано.

Произнеся это напутствие, она величественно удалилась, а я остался размышлять о роли писателя в современном обществе. В свете последних событий роль эта вырисовывалась совсем незавидная.

Глава 3

Дубов аккуратно водрузил на ломтик прожаренного хлебца лепесток желтого сыра, мазнул его маслом, накрыл ломтиком сыра оранжевого, опять умаслил, затем добавил поверх несколько мазков рубинового джема и стал любоваться творением рук своих.

– Где Натали? – спросил он, поворачивая бутерброд то так, то эдак. – Я ей тысячу раз говорил, что здесь принято завтракать в семейном кругу!

Бросив взгляд на часы, я подумал, что половина клана Дубовых уже давно заработала бы гастрит, если бы каждый раз дожидалась полудня, чтобы заморить червячка. Рак самого главы семейства вполне мог быть вызван такой безалаберностью. А еще повышенной нервозностью, которая сквозила в каждой его фразе, в каждом жесте.

– Марк! – прикрикнул Дубов. – Был задан вопрос!

Застигнутый врасплох отпрыск с натугой проглотил сложное ассорти, которым успел набить рот, и приготовился отвечать, когда раздался голос опередившей его Ириши:

– У Натали критические дни, папа.

Представив, как выглядит сейчас лицо ее бедной родственницы, я подумал, что лучшего определения такому состоянию не подберешь.

– Ее не в баню пригласили! – сердито сказал Дубов, собравшись откусить добрую половину своего навороченного хлебца. – Могла бы посидеть за общим столом, не велика барыня.

– Пусть уж лучше отдыхает наша красавица, – возразила Ириша. – Во время менструации она становится настоящей истеричкой. А кровь из нее хлещет, как из зарезанной свиньи.

В тот же миг дубовский бутерброд, теряя на ходу слой за слоем, улетел из беседки в неведомые дали.

– На кой хрен мне нужны эти подробности! – рявкнул его создатель. – И без них тошно! Дадут мне когда-нибудь в этом доме поесть по-человечески?

Все, кто находился за столом, включая меня, настороженно притихли, лишь телефонная трубка жалобно верещала в кармане белого дубовского пиджака, болтающегося на спинке стула. Аппарат начинал пиликать каждые пять минут, но хозяин игнорировал его призывы.

Его настойчивое попискивание еще больше подчеркивало всеобщее напряжение, незримо витавшее в беседке вперемешку со зноем и духотой. Дубов сопел и поглядывал на присутствующих взглядом дебошира, выискивающего любой незначительный повод, чтобы к кому-нибудь придраться. Референт Геша оставил в покое еще довольно высокую горку блинов, к которой теперь не решался прикоснуться, и делал вид, что тщательно промокает усишки салфеткой, хотя для этого было бы вполне достаточно провести под носом кончиком мизинца. Марк развернул свою лихую бейсболку козырьком вперед, пряча глаза. Я цедил остывший кофе и не оторвался от чашки, даже когда добрался почти до самой гущи, неприятно захрустевшей на зубах. Одна лишь Ириша держалась непринужденно.

– Не надо было вчера мешать все напитки подряд, вот и не было бы сегодня тошно, – нравоучительно сказала она, когда молчание сделалось невыносимым.

– Учить меня будешь! – буркнул Дубов, но уже только притворяясь разгневанным. Если Ириша бесспорно являлась папиной дочкой, то ему подходило определение «дочкин папа». С отвращением выцедив стакан томатного сока, он признал: – Вообще-то в чем-то ты права, Ириша. Перебрал я вчера. На гостя вот напрасно накинулся… Обижаешься на меня, писатель?

Поскольку мне на ум не пришло ничего, кроме классического «на дураков не обижаются», я предпочел промолчать.

– Ладно, не дуйся, – попросил Дубов, избегая встречаться со мной взглядом. – Без хорошей школы жизни в твоем деле никак. Горький вон тоже сначала свои университеты прошел, а потом уже стал известным писателем. Ты еще мне спасибо скажешь.

Референт Геша проворно закинул в рот неизвестно какой по счету блинчик и скептически хмыкнул. Это должно было означать, что он сильно сомневается как в моем таланте, так и в том, что я способен на чувство благодарности. С трудом удержавшись от желания отхлестать его по жирным щекам, я закурил и сказал Дубову:

– Вам бы не со мной возиться, а нанять творческую бригаду, как это сейчас принято. Месяц – и ваш заказ выполнен.

Он покачал головой:

– Мне не туфта коллективная нужна, а настоящая книга. Такая же жесткая и правдивая, как вся моя жизнь!

Теперь хмыкнул Марк, но тут же сделал вид, что подавился и закашлялся. Я участливо посмотрел на него, привстал и хлопнул между лопатками так, что его очечки, на этот раз зеленые, плюхнулись в тарелку с молочно-овсяной размазней под сюсюкающим названием «мюсли».

– Полегчало?

Он наградил меня злопамятным взглядом персидского кота, которого дернули за хвост, и опять уткнулся в свою тарелку. Наверное, обдумывал, как сподручнее начать спасательные работы по извлечению своих очков.

Предоставив Марку самостоятельно решать возникшую проблему, я обратился к его отцу:

– Послушайте, Владимир Феликсович… Язык у меня чересчур резкий для придворного биографа. Вам может не понравиться, как я опишу все это. – Моя рука сделала размашистый жест, охвативший обширную территорию загородной резиденции, включая наше застолье в затененной зеленью беседке и тоскливо маячащих поодаль охранников в одинаковых оливковых рубахах.

– Ты будешь писать так, чтобы мне понравилось! – отрезал Дубов. Заметив мою довольно кислую реакцию на его заявление, он смягчил тон: – Пойми, ты близок мне по духу, вот почему я выбрал тебя. Мне нравится твое отношение к инородцам, которые заполонили страну. Мы с тобой русские люди и вправе гордиться этим…

Дирижируя себе ложечкой, Дубов принялся развивать тему исконно русского патриотизма, но лекцию на тему «Гей, славяне» мне слушать совершенно не хотелось.

Лично я не собирался спасать Россию. Меня больше заботило, как выжить в ней самому. Да, случилось так, что я отправил на тот свет добрую треть армянского семейства, обосновавшегося под Курганском. Но это был никакой не национальный конфликт. Прямая угроза мне и моим близким – вот что заставило меня взяться за оружие. Точно так же я поступил бы в том случае, если бы моими врагами оказались братья славяне.

– …Понимаешь, что я имею в виду? – спросил Дубов так неожиданно, что я уронил столбик сигаретного пепла на джинсы.

Не имея ни малейшего понятия о том, что за утверждение мне нужно одобрить или отвергнуть, я наугад брякнул:

– Не очень. Во всяком случае, полной уверенности в этом у меня нет.

– Как? – опешил Дубов. – Что ты болтаешь, мальчишка? – Было заметно, что мой ответ задел его за живое.

На помощь мне пришла Ириша.

– Отец сказал, что Россия его Родина, – пояснила она, – а он Родину ни за что не продаст. Как и меня. – Закончив реплику, Ириша с любопытством уставилась на меня: мол, интересно посмотреть, как ты будешь выкручиваться.

Я впервые слышал, чтобы кто-то сравнивал Родину не с матерью, а с дочкой. Можно было бы сильно поспорить с этим утверждением, но насупившийся Дубов, раздувший ноздри до отказа, не казался мне подходящим собеседником для диспута подобного рода. Утопив свой окурок в кофейной жиже, я значительно произнес:

– Я имею в виду, что вашу фразу можно было бы использовать в качестве эпиграфа к книге, но пока что я не уверен. Возможно, лучше подобрать какое-нибудь более пространное высказывание.

– А! – успокоился Дубов. – Согласен. За высказываниями задержки не будет, можешь не сомневаться!