Андрей Таманцев - Автономный рейд Страница 16

Может, я просто старею? Что для боевика, что для опера, что для скотовода двадцать шесть — солидный возраст. Кому расцвет, кому начало заката. Но во всяком случае я возраст чувствую. Вот говорят, что дьявол к старости становится монахом. И верно говорят: мне даже кого-то чужого ставить в опасную ситуацию уже не по нутру. А уж тем более подставлять близких. Вот, кстати, почему я в последнее время люблю работать один.

Технологически, если бы деваться было некуда, вырвать глотку Полянкину и проткнуть кадык его сопровождающему — несложно. Полянкин и те, кто с ним, явно в этих делах не профи. Мое главное оружие — усыпляющая чужаков беззащитность — всегда при мне. Одна вот беда: что-то стал я такой чувствительный, что мне мой ножик, если начистоту, нравится больше всего как раз тем, что на нем пока ни капли человеческой крови. По крайней мере, той, о которой бы я знал. О его бывшем хозяине не сожалею, потому что он начал первый, да еще так шустро, что разбираться было некогда. Не в том самая мука, что убивать нехорошо и что жить убийцей тошно. А в том, что ничто другое меня так не заводит, как искусство нападать и ускользать. В схватке, в броске на штурм, в уходе от погони, в хитрости, с которой морочишь противнику голову. Есть азарт и адреналин. Это интересно. А вот в нудном ожидании, пока ситуация созреет, для меня только тоска и нервотрепка. Тут я пас, тут я слаб...

Я думаю, в эти дебри самокопания завели меня голод ну и тоска из-за отсутствия рядом какой-нибудь теплой, мягкой подруги. И еще из-за той гадости, которой меня давеча напичкал юный химик Полянкин. В том, что в кофеек он мне что-то добавил, сомневаться не приходилось. Только этим могу объяснить и странную свою вялость, и покорность, и сам мертвый сон в незнакомом, опасном месте.

Я почти скулил мысленно от голода и скуки когда, наконец мягко клацнул запор. Пришел за мной не Полянкин, а тучный, очень бледнокожий мужик: метр семьдесят пять — семьдесят шесть, лет сорока пяти. Одет, естественно, в камуфляж. Не профессионал, но кой-какой опыт тюремщика у него проявлялся.

Двигался он легко, несмотря на комплекцию, и по шелестящему звуку его шагов я узнал в нем того, кто вчера подстраховывал Михуила. Кивком пригласив на выход, он посторонился" поглядывая на мои руки и ноги опасливо и с тем предвкушением наслаждения властью, которое свойственно тюремщикам. Им в кайф подраться с тем, кто заведомо слабее и беззащитен. Тюремщики особые люди. Узаконенные рабовладельцы. Вот и этот выжидательно потаскивал толстыми пальцами специальную электрифицированную дубинку. Ткнешь такой — и человека скрючит от удара тока. Потом ею же можно и по голове, и по ребрам, и по почкам. Менты называют это свое орудие производства «сывороткой правды». Чтобы он не пустил ее с перепугу в ход, я изо всех сил постарался продемонстрировать, какой я милый, забавный и совсем безопасный паренек.

— ...Знаешь, кореш, а твой полнокровный облик меня радует, — дружелюбно зубоскалил я по дороге, старательно делая вид, что не помню, куда и когда надо поворачивать. К тому же приходилось маскировать внимание, с которым я высчитывал шаги от поворота до поворота. Проверял свои вчерашние наблюдения. — Похоже, если судить по тебе, что голодом здесь не морят... Кстати, а не ты тут за повара?

— Не-е, — вырвалось у него хрипловато, и я, не давая ему понять, что любое общение с охраняемым обезоруживает охраняющего, перебил:

— И правильно! Картошку лучше есть, чем чистить. Уж я-то ее в армии наскоблил — даром что в стройбате числился... Тебе вот кирпичи класть приходилось? А?

Моя гулкая и тупая после химии голова упрямо бастовала, не желая заниматься арифметикой. Но некий воспитанный тренировками диктатор во мне настаивал, и мозг, чуть ли не скрипя от натуги, подчинялся. Суммировал: от люка до фальшивой кладки на петлях — полтора метра, секунда из-за высоких порогов; ширина коридора напротив входа — полтора метра; налево до первого поворота — одиннадцать метров, три секунды, пока не разогнался. Считать, запоминать, болтать и слушать одновременно трудновато, но выбирать не из чего. Бестолковка у меня одна-единственная, приходится обходиться ею.

— Не-е, я — фрезеровщик... — не без гордости признался конвоир.

— Да ты че? Это — да, это — квалификация, братишка. А я в стройбате не столько клал кирпичи, сколько тянул, что подвернется. Сечешь? Тоже — профессия. Ox! — Преувеличивая слабость, я оперся на стенку.

Прикинул краем глаза высоту, на которой приделана под потолком телекамера, и минимальную мертвую зону под ней.

— Видал, меня уже шатает с голодухи? По приказу отцов-командиров, говорю, тырил стройматериалы. Им ведь на дачки-гаражики много чего нужно было. Вот и грузили, и возили, и ложили без передыху... Так что с картошкой даже в наряде без очереди было лучше. Тепло, светло, болтаем. Кто-то и за бутылочкой слетает.

Тут мой сопровождающий так выразительно сглотнул слюну, что и нарколога не нужно было, чтобы понять, какие такие фрезы он предпочитает всем остальным.

— Ох, люблю я беленькую под картошечку! Потную, из холодильничка... — развивал я тему по молчаливой просьбе горячо сопереживающего слушателя. — А если еще огурчики да с грибочками!

Тут я мечтательно прервался, поскольку мы почти дошли до поворота к гостиной. Хозяин ждал нас именно там — сидел на диване вальяжный, распаренный, точно из бани, смаковал папиросу и прихлебывал пивко из весьма, к слову, антикварной кружки. Тут же стояла и бутылка водки. Таким умиротворенным, будто после бабы, я Полянкина еще не видел.

— Добрый день, Олег. — Он радушно кивнул и хитровато спросил:

— С провожатым не познакомился? Нет? Молодец, — похвалил он неизвестно кого и вежливо представил нас друг другу:

— Это — Сергей. Сережа, а это — Олег Федорович, наш будущий герой и сподвижник. Так что поесть ты ему принеси побольше и на тарелке. Кофейку прихвати. Наш Олег кофеек предпочитает. Ну иди-иди.

Бедный Сергей очнулся от транса, в который впал, увидев на столе водку, и, неуверенно покачиваясь, вернулся куда-то в глубины полянкинских руд. Не профессионалы мои тюремщики. В смысле — самоучки. Но опыт в повадках просматривается. Специфический, мне непонятный. Сергей очень похож ухваткой на тюремщика, но все-таки не тюремщик. И не охранник. А кто ведет себя как тюремщик, но таковым не является? Не знаю. И почему вдруг этот скопидом стал так благодушен? Может, он уверен, что додумался, как меня повязать? Или думает, что сообразил, на чем я непременно спасую?

— Пивка, Олег, хочешь?.. Ну как хочешь. Посмотри пока вон там, на столике. Раскурочили-таки мы твой чемоданчик. В тот самый момент, когда часики кварцевые последние минуты тикали! Почти полкило взрывчатки. Знаешь, как бы тут все разнесло? Так что с тебя причитается.

— Так я ж разве что? Всегда готов! — Послушно свернув к столику на колесиках, я изобразил почтительный интерес к разложенным на нем предметам.

— Да я бы все вам отдал, если бы не долг перед дружками и не трудности после дефо... дефолта... В общем, если в не общая проруха. А что это за коробки? — Я внимательно, ничего не трогая, осмотрел разложенное.

Возле остова кейса, с которого содрали весь дерматин, среди электронных плат и блоков бросался в глаза брусок, похожий на хозяйственное мыло. И хотя в нем было провернуто отверстие для детонатора, да и сам детонатор лежал рядышком, сразу стало понятно, что это туфта. То, что я сам не умею кое-какие устройства разминировать, еще не значит, что я уж совсем дурак. Я столько раз помогал Боцману, да и сам минировал, когда попроще, что кое-чего нахватался. И сейчас видел: дурят меня внаглую. Все, что лежало передо мной, действительно было взрывоопасно. Но не могла вся эта трехомудия разместиться в кейсе. Все это весило раза в полтора больше, чем весь кейс, когда я его сюда принес. Михуил хотел произвести на дилетанта впечатление — и перестарался. Это обнадеживало: кого хотят устранить, того впечатлить не пытаются.

Стараясь не выдать свою озабоченность, я пытался сообразить, к чему идет дело. Мешали необходимость придуриваться и новый приступ головокружения. Да, в таком состоянии я не боец, это точно.

— Кризис тут ни при чем, — свысока и лениво, как пацану, объяснял Полянкин. — Ибо все проще. Просто жаден ты, Олег, до денег, как муха до дерьма.

Я, конечно, человек в целом добрый, но натощак презрительную снисходительность воспринимаю с изрядным раздражением. Невольно подумалось, как бы он изумился, получив вдруг ни с того ни с сего — на его взгляд — по лбу бутылкой. Он бы и понять ничего не успел, скрючился бы связанный с залитой кровью мордой между колен, с вывернутыми и привязанными к щиколоткам руками. В такой позе не шибко поумничаешь.

Однако неизвестность по поводу его дальнейших замыслов на мой счет удержала меня от резких движений. Тем более что становилось очевидным, что в число здешних обитателей кроме пьянчуги Сереги и самого Полянкина входят еще, по крайней мере, человека три-четыре. И среди них — очень умелые каменщик и электронщик. Не зная, на что они способны, защищая хозяина, не резон с ними связываться. Не устраивать же захоронение на манер древнескифских, когда кроме скончавшегося хозяина укладывали в могилку и самых ценных его подручных.