Александр Тамоников - Отравленные джунгли Страница 17

– М-да, – поскреб он подбородок. – Ладно, начнем с самого простого. С разминки…

Весь день капитан провел с Сидякиным: сначала в спортзале, затем в сауне и плавательном бассейне. После обеда дал двухчасовую передышку, но отдыхать не позволил, а повел в стрелковый тир, расположенный в подвальном помещении спорткомплекса.

Вдоволь настрелявшись из различных видов оружия, снова заставил попотеть в тренажерном зале. Ну, а завершил тренировочный день на стадионе, где заставил Генку пробежать три километра.

Ровно в семь вечера тот упал без сил в кресло «Мерседеса» и выдавил:

– Охренеть! Давненько я не испытывал такой нагрузки. Наверное, со времен учебы в университете.

– Устал?

– Не то слово.

– Это хорошо. Зато спать сегодня будешь как младенец. Сейчас подброшу тебя до дома.

– А что у нас по плану завтра? – без энтузиазма спросил Генка.

– В восемь утра встречаемся у входа на стадион. Начнем с пробежки. Потом – спортзал, сауна, бассейн. После обеда опять стрельба и спортзал.

– Из всего перечня мне больше всего по душе стрельба. В тире не так сильно напрягаешься и устаешь, – тяжело вздохнул приятель.

– Понимаю. Но и ты должен понять, эти тренировки нужны прежде всего тебе. Чем тяжелее приходится до отъезда, тем легче там, – неопределенно махнул рукой на юг Гурьев. – Поверь, мы все через это прошли.

– Куда деваться? Раз уж дал согласие – потерплю.

– Терпи, дружище. Ты идешь к успеху…

Чем ближе они подъезжали к Генкиному дому, тем молчаливее и задумчивее становился Сидякин.

– Ты чего такой мрачный? – пихнул его в бок Гурьев. – Самочувствие в норме?

– В норме. Только не по себе.

– Чего так?

– Я всегда побаивался резких изменений в жизни. А скоро произойдет слишком крутой поворот. Даже не знаю, чего ожидать в будущем. На душе кошки скребут, и даже боль в сердце сегодня ощутил.

– Геннадий Николаевич, должен заметить, что ты мало похож на биолога.

– Это почему же?

– Было у меня по жизни несколько знакомых из вашей среды. Правда, все врачи, но это ж ваша родня, верно?

– Да, у нас много общего.

– Так вот, все как один производили впечатления законченных циников. Им в шутку пройтись про неизлечимые болезни или про смерть человека – все равно что малую нужду за углом справить.

– К сожалению, есть среди нас такие. Я пытался приглушить в себе сострадание, сопереживание. Не получилось. До сих пор сердце сжимается, когда ради науки приходится умерщвлять подопытных животных.

– Тем не менее, Гена, ты сделал выбор и дал согласие участвовать в операции. Какие теперь могут быть сомнения?

– Я все понимаю, но…

– Что «но»?

– Неуютно. Страшновато. Зыбко…

– «Неуютно. Страшновато. Зыбко…» – передразнил капитан. – Ты кто, русский мужик или американская тряпка, которой после каждой встряски нужен персональный психолог?!

– Русский, – вздохнул приятель. – А чем мы, по сути, отличаемся от американцев?

– Чем?!

По правде сказать, нытье Сидякина достало, и Захар готов был вспылить. Однако, поразмыслив, решил действовать по-другому.

– Некоторое время назад моя группа выполняла одно не самое легкое задание в Афганистане, – начал он спокойным тоном. – Довелось встречаться с местными жителями. В том числе и с теми, кто воевал против наших войск в восьмидесятых.

– И что же? – равнодушно поинтересовался Генка, посматривая в окно.

– Спросил у одного из бывших известных полевых командиров, как им сейчас живется? «Воюем», – коротко ответил он. Я полюбопытствовал: «И как противник?» – «А, – махнул он рукой. – Это не мужчины. Кроме ракет они ничего не знают и не умеют. Мужчины так не воюют. Сначала сотня ракет, потом на горизонте появляется один солдат. Ты выйди на равнину! Один на один – как настоящий мужчина! И покажи свою силу».

– Интересное мнение, – слегка оживился Генка. – Кстати, я в молодости много читал про афганскую войну. Ну, и чем же закончилась ваша беседа?

– Старик рассказал одну занятную историю. Хочешь послушать?

– Давай.

– За дословность не ручаюсь, но смысл постараюсь передать. Сказал он примерно следующее: «Это произошло во время войны с советскими войсками в Афганистане. Нас было полторы сотни человек, и мы должны были пройти в долину. По дороге напоролись на засаду – нескольких ваших солдат на вершине холма. Мы точно знали: их на вершине всего пять человек, поэтому смело пошли в атаку. Заработал пулемет. Мы залегли, а после попытались обойти высоту с другой стороны. Там тоже напоролись на пулеметный огонь. Мы атакуем высоту с трех сторон, и с трех сторон нас поливают свинцом пулеметы. И так шесть дней! Шесть дней мы не могли прорваться в долину. Потеряли около полусотни воинов. Наконец на седьмой день у русских закончились патроны. Мы забрались на вершину, а там пятеро мальчишек. Каждому из солдат нет и двадцати. Голодные – еды и воды уже дня три нет, – еле держатся, но глядят на нас волками! Буквально загрызть готовы! Я посмотрел на них и сказал: «Все, читайте молитву». Клянусь Аллахом, мы были готовы растерзать их на мелкие куски! Молитв они читать не стали. Просто сомкнулись, взялись за руки и встали в ряд. Настоящие мужчины! Мы их накормили, напоили, перевязали раны. На следующий день вернули им оружие, и я сказал: «Шурави, я хотел бы, чтобы мои сыновья были похожими на вас. А теперь идите». Солдаты ушли. И никто из них не оглянулся! Вот это был настоящий противник!..»

– Так и сказал? – с придыханием спросил Сидякин.

– Так и сказал. Концовку я пересказал дословно.

– Да… сильная история.

– Сильная, – согласился Захар. – А ты говоришь, чем мы отличаемся от американцев. Даже враги нас уважают!..

До самого дома Генка пребывал в глубокой задумчивости. Однако при этом больше не вздыхал, сомнений не высказывал и соплей не распускал.

Глава 11

США – Мавритания – Кенберун

Шестьдесят пять километров южнее Аузура

10–11 июля

За бортом небольшого самолета проплывали бесформенные облака. Внизу темнел безбрежный Атлантический океан.

– Ты молчишь весь перелет через Атлантику, Эмма. Что случилось? – отложив газету, плеснул в бокал виски доктор.

Девушка вздохнула, несколько секунд ее взгляд метался по салону небольшого самолета. Затем она нерешительно призналась:

– Мне страшно, господин Мартинес.

– А чего именно ты боишься?

– Не знаю. Наверное, последствий наших с вами экспериментов.

– Брось, – проскрипел доктор. И, чуть подавшись вперед, сказал: – Генри, как всегда, крепко спит. Для чего этот официоз, детка? Мы же с тобой договаривались.

Девушка оглянулась на ассистента. Уложив затылок на высокую спинку кресла, Генри Харрис действительно спал.

– А тебе не страшно, Джеймс? – спросила она.

– Чего или кого я должен опасаться? И вообще, что такое страх?

– Не знаю.

– Страх – один из комплексов, придуманный людьми для оправдания собственных слабостей. Кстати, смертную казнь через повешение сейчас используют в пятидесяти восьми странах. Ты знаешь об этом?

– Нет.

– А еще в трех государствах Аравийского полуострова приговоренным к смерти отрубают головы. В шести странах Среднего Востока преступников забивают камнями. В Сомали используют распятие. А в семидесяти трех странах просто расстреливают. И все-таки, по мнению международных экспертов, наиболее изощренно казнят у нас, в Штатах. И знаешь, какой в нашей стране самый популярный вид казни?

– И об этом я ничего не слышала, – поежилась Эмма.

Доктор отхлебнул из широкого бокала и, глядя в иллюминатор, с тоской произнес:

– Смертельная инъекция. «Техасский коктейль». Данный способ распространен на территории всех применяющих смертную казнь штатов, за исключением Небраски…

Ассистент Генри Харрис устроился в хвосте салона самолета. Эмма Райт сидела напротив Мартинеса – через крохотный столик. В руках она держала развернутый журнал и поддерживала разговор без привычного энтузиазма.

– Откуда тебе все это известно, Джеймс?

– Почитывал на досуге, пока сидел без серьезной работы. Времени было в достатке.

– Почему ты об этом вспомнил?

– Представляешь, при данном виде казни осужденному внутривенно вводят смесь из трех химических компонентов, – будто отключив слух, рассказывал доктор. – Первый компонент – пентотал натрия – вводится для того, чтобы погрузить человека в глубочайший сон. Второй – павулон – парализует все мышцы. И, наконец, третий препарат, самый ужасный – хлорид калия. Он навсегда останавливает работу сердца…

Эмма в сердцах бросила журнал на стол и воскликнула:

– Джеймс! Перестань!