Вячеслав Денисов - Последнее слово девятого калибра Страница 17

Было видно, как разочарован Баварцев. Впервые за два года ему вновь пришлось пережить унижение от понимания собственной глупости. И тем страшнее было будущее. Судья тактично произносил фразу за фразой, не касаясь важных тем, а у Баварцева складывалось впечатление, что Феклистов раз за разом бросает его через бедро.

«Ясно одно – этот мужик на «морковку» не «ведется»…»

Эта аллегория пришла на ум неожиданно. Когда Баварцев шел к двери, перед его взором почему-то появился осел. На его спине сидел хозяин и держал перед носом осла, на веревочке, морковку. Осел видел морковку. И шел лишь только потому, что ему очень хотелось ее съесть. Идти по другой причине осел отказывался.

Тема «оплаты труда», завернутая в фантик спонсорства, не прошла так же, как не прошла тема возвышенных чувств. Перед Баварцевым сидел каменный монумент, имя которому было – Владимир Игоревич Феклистов.

– Сергей Львович… – раздалось за его спиной.

Повернувшись, он увидел судью, задумчиво потирающего ладони.

– Мне вот какая мысль пришла в голову, Сергей Львович… Если вы и другие потомки так свято чтят память своих предшественников, тогда почему ни в одном из поколений детей не называли именами своих предков?

Баварцев вышел без ответа.

Глава 9

Февраль 2003 года

– Будем надеяться, что ваш коллега не пострадал, – сказал Выходцев, выходя из лифта в коридор десятого этажа.

Струге молчал. При всей своей антипатии к Бутурлину он вовсе не желал ему вреда. Он даже корил себя за шутку с «просроченными» котлетами.

На пороге комнаты они остолбенели.

Номер напоминал помещение, в котором разорвался крупнокалиберный артиллерийский снаряд. Ни одна из вещей не лежала на своем месте. По полу были разбросаны купленные мурманским судьей брошюры, гардеробы обоих судей валялись по всей площади комнаты. Антон с удивлением рассматривал свой галстук, который непостижимым образом оказался на люстре и сейчас свисал с нее, как умерщвленная змея. Досталось даже телевизору. Славный отечественный «Рубин», вызвавший отрицательные эмоции у Бутурлина, лежал рядом со стойкой и всем своим видом напоминал о том, насколько эти эмоции были необоснованны: чудо отечественной электроники продолжало давать «Сегодня» даже после падения с высоты одного метра. Единственное, что вызывало недоумение, была Татьяна Миткова, которая рассказывала о новостях, лежа на боку. Но главной достопримечательностью, конечно, был Иван Николаевич…

Мурманский судья, фривольно закинув ногу на ногу, лежал на гостиничной кровати с самым невозмутимым видом. Одной рукой он прижимал к носу окровавленный платок, а второй держал прямо перед собой «Судебный вестник». Обе линзы его очков были разбиты, что, впрочем, не мешало ему знакомиться с новыми постановлениями Пленумов Верховного суда. Судя по тому, как уверенно судья отложил в сторону чтиво, становилось ясно – он ждет Струге.

– Иван Николаевич, дорогой! – обрадовался Антон, увидев соседа хоть и потрепанным, но живым. – Что здесь произошло?! Они не сильно вас покалечили?

– Струге, за свои сорок три года я не встречал человека более опасного, чем вы. – Разбитые очки Бутурлина напоминали окуляры оптических прицелов.

Его рассказ был немногословен, но содержателен. Сразу после ухода Антона в их комнату вошли двое верзил и спросили, где судья. Поскольку в номере числилось два судьи, Иван Николаевич, уже догадавшийся, что с российской юриспруденцией гости не имеют ничего общего, поинтересовался – какой именно. Его вопрос почему-то вызвал шквал негодования, а попытка встать была расценена как вызов. После одного-единственного удара в нос, в результате которого майка мурманского судьи мгновенно окрасилась в пурпурный цвет, «мерзавцы приступили к несанкционированному обыску». В воздух взметалось все, что имело принадлежность к судейскому сообществу, – костюмы, записи, книги и даже предметы личной гигиены. Один из беспредельщиков хотел даже вскрыть крышку телевизора, но не смог ее отломить. Через мгновение Бутурлину наконец-то задали вопрос по существу.

– Где документы, крыса?!

Иван Николаевич потянулся к тумбочке, чем на секунду успокоил ярость негодяев. Но после того как он предъявил свой паспорт, его очки приняли нынешний вид. Еще через мгновение в кармане одного из налетчиков зашипела радиостанция, и неизвестный, говорящий утробным голосом, сообщил:

– Митя, падва сломал мне челюсть! Валите на фиг! Документы у Стгуге с собой!..

После этого оба налетчика исчезли так же неожиданно, как и появились.

Струге было не до смеха. Во-первых, из-за него пострадал совершенно невинный человек. Вряд ли можно было предположить такое развитие событий, однако жизнь Антона Павловича уже давно должна была научить его быть готовым к любой неожиданности. Во-вторых, все оказалось гораздо серьезнее, чем он предполагал. Даже стычка на лестничной площадке не обещала столь стремительного продолжения.

Вызывать группу Выходцев не торопился. Он был из тех следователей, которые сначала думают, а потом делают. То есть – мудрым. Заниматься фальсификацией, сиречь – укладывать найденный Струге пакет обратно в гидрант, а потом при вызванных понятых вновь извлекать его уже не имело смысла. Неизвестные преступники уже знают, что пакета там нет. Серьезность совершаемых преступлений предполагает серьезное отношение к проводимому следствию. И изначальное строение работы на мистификациях и получении вещественных доказательств при помощи незаконных приемов могло привести лишь к одному исходу. Тот же Генрих Падва, или Резник, или иной другой, им подобный, кто не просто умен, а умен до безобразия, развалит дело еще до того, как оно вступит в стадию судебного разбирательства. Убийство судьи и скрывающиеся за ним мотивы этого преступления – не карманная кража, где следователь может позволить себе расслабиться и допустить пару ляпов. Виновные с улыбкой встанут со скамьи подсудимых и покинут зал суда после первого же заседания. Однако ясно было и другое. Никто не может гарантировать безопасности Струге и Бутурлина. Они находятся в состоянии повышенной опасности даже внутри этих стен ведомственной гостиницы МВД. А раз так, то Иван Николаевич имеет полное право знать то, что известно Струге и Выходцеву. Собственно, знали они не много, однако мурманский судья должен знать, за что его бьют в лицо, если имевший место инцидент будет иметь свое продолжение.

На уборку номера ушло десять минут. Еще пять на то, чтобы Выходцев смог объяснить уважаемому администратору причины возникновения кровавых потеков на стенах лестничной клетки девятого этажа. Женщине были совершенно безразличны причины боестолкновения, она рассматривала поведение судьи Струге как хулиганство и дебош. Еще администратор пообещала сообщить о поведении Антона Павловича по месту службы.

– Пива напьются, потом безумствуют! – проявляла недюжинные способности своей памяти администратор. – Чего от них гражданам в суде ожидать?

Пришлось Борису Сергеевичу выйти с администратором вон и уже за пределами номера объяснить, что та не права. То, что Их Чести защищают, Струге и Бутурлин поняли по едва донесшейся до их слуха фразе Выходцева: «Если я еще раз увижу ваш золотой оскал, я вам на него сигнализацию поставлю». Никакой грубости. Исключительно на «вы».

Через полчаса, успокоившись, вся троица разместилась за выдвинутым на середину номера столом.

– Давай, Антон Павлович, начнем с самого главного и самого непонятного. Почему из всех постояльцев гостиницы братки решили искать документы у того, у кого они находились на самом деле, – у тебя?

Ответа на этот вопрос не было.

Волоча за собой примотанный к ноге стул, Ремизов уходил прочь из ванной. Его с трудом переставляемые ступни оставляли жирные следы бурой крови. Они были настолько склизки, что Комик уже дважды едва не поскользнулся. Он уносил из ванной комнаты и чужую, и свою кровь. Из глубоко рассеченной руки она частыми каплями падала под ноги убийцы. Ремизов чувствовал, что слабеет. «Не дай бог так похмеляться каждому…» – думал Комик, продолжая скрипеть по паркету стулом. Похмелья уже не было. То, что происходило последние три минуты, способно снять абстинентный синдром мгновенно.

Сил срезать с ноги липкую ленту уже не было. Он хотел только одного – быстро зализать раны и убраться прочь из этого дома. Сейчас, подходя к так и не прибранному со вчерашнего дня столу, он уже четко представил себе схему последующих действий. Остановить кровь, пока он еще в состоянии это сделать, и покинуть дом прежде, чем вернется Саша Бес. А это прибытие означало лишь одно. Неминуемую смерть. Ремизов же хотел жить. Сейчас, когда он пережил то, что с ним случилось по его собственной глупости, он хотел жить как никогда. Стресс последних нескольких минут еще не выветрился из его разворошенного разума, и он, медленно ступая по полу, вновь и вновь переживал случившееся…