Леонид Словин - Отстрел Страница 17

—Государство помочь им не в состоянии… Эту миссию доверяют у нас уголовникам. Они вышибают долги, за что оставляют себе значительный процент. Это не все! Бандиты берут этот банк или фирму под свою крыш у…

Собеседнику было интересно. Он спросил:

— Каким образом?

— Они становятся как бы его собственной частной службой безопасности. От этих людей по-хорошему ему уже не избавиться… Бандиты себе сами начисляют зарплату. Они же сидят в его прибыли…

Вика произнесла несколько слов. Нэд спросил с чисто полицейской проницательностью, не подняв головы:

— Тот, за столом, недалеко от сэра Монтгомери, на которого вы все время смотрите… Коренастый, рыхлый, с опухшим лицом… Смотрит сюда! Он из их числа?

— Уверен.

Теперь уже все потянулись из зала к лестнице. Обратный путь был длиннее. Спускались новыми незнакомыми переходами. С каждым шагом вокруг становилось все темнее и угрюмее. Окружающих скоро уже невозможно было различить при тусклых огнях. Нэд куда-то исчез. Под ногами возникла булыжная мостовая, мерклые сумеречные огни газовых фонарей. Игумнов шел один глухой улицей старого Лондона. Мрачная мостовая Ист-Энда еще помнила поступь знаменитого Джека Потрошителя, безжалостного убийцы уличных проституток. При тусклых огнях впереди возникли неподвижные фигуры шлюх-алкоголичек на углу. Игумнов молча обошел их. Все вокруг дышало предчувствием преступления. В глубине темных строений по сторонам таилось никогда не являвшееся на поверхность существование. Своя и чужая жизнь стоили тут не больше цента. Впереди раздался и стих стук шагов — одинокий киллер, возвращавшийся после дела, прошел почти рядом, растаял во мраке ночи. Игумнов шел настороже. Улица сделала поворот. Рядом ждала встреча с правосудием. Знаменитые убийцы стояли у дверей своих камер рядом с досками, содержащими длинные перечни совершенных ими злодеяний. Слепящий разряд осветил электрический стул и известного душегуба Гэби Джилмора — тут происходило исполнение приговора. Мгновенные судороги несчастного, бессильно упавшая на грудь голова.

«Хараб… Конец…»

Из глубины темных трущоб донесся предсмертный плач младенца, которого, может, именно в эту минуту душила рука неверной матери, и сразу вслед — проникающий в самое сердце звонкий крик юного продавца утренних газет:

—Убийство! Убийство…

Вынырнувший откуда-то сбоку из темноты Нэд что-то им крикнул у самого уха, резко толкнул в сторону. Кто-то сбитый с ног, тяжелый, пролетел в образовавшееся пространство, впечатался в асфальт. Это уже не имело отношения к мадам Тюссо. В нескольких метрах впереди что-то прозвенело по тротуару. Там была улица. Полно огней. Лежащего подняли. Игумнов узнал Варнавина. В нескольких метрах впереди валялась пустая, с отбитым дном бутылка «Столичной»…

Волосы Вики пахли никотином. Они начали сбрасывать одежду, едва за ними закрылась дверь номера. Снимая колготки, переводчица высоко, на кресло поставила ногу. У нее было стройное упругое тело. Крупные глаза, округлые формы, полные губы…

Вика попросила Игумнова не гасить в номере свет. Кто-то бывалый — из российских секьюрити — предупредил: служба безопасности отеля пользуется собственными ключами-специалками в темноте.

Похоже, она так и не справилась со своими опасениями. В последнюю секунду осторожно отстранилась. Миг высочайшего сопряжения был и мгновенным разобщением. Чуда не произошло. Близость была одномоментной. Как мгновенное слепящее свечение перегорающего вольфрамового волоска. Снова возник заполненный гостиничной мебелью номер. Неродной запах и приметы незнакомой жизни, чужая женщина рядом в немыслимо громадной кровати. Английская Библия на тумбочке у головы. Потом шипучие струи в сверкающей никелем и зеркалами огромной ванной. Сброшенные на мрамор белоснежные махровые простыни… Мимолетное апатичное расставание. Вика сняла висевшую на спинке кресла розовую ленту — знак приглашенной переводчицы, — надела через плечо.

— Все болит… — Она показала на низ живота. — Пойду приму анальгин.

— Анальгин один не принимают. Только с эритромицином.

— Ты не врач, часом?

— Какой врач? Розыскник. А еще раньше гаишник.

— Не провожай… Так спокойней!

— Прощай…

— И если навсегда, то навсегда прощай!.. — В университете она штудировала классику.

— Успеха!

На этаже было шумно. Российские секьюрити в номерах отмечали предстоящее возвращение.

—Тебе тоже…

И все уже позади.

До отъезда на рассвете в аэропорт Хитроу к московскому рейсу компании «Бритиш-Эйр» оставалось время. Игумнов включил телевизор, отошел к окну. Внизу каменного мешка сновали похожие на средневековые фаэтоны высокие английские такси.

Вечерний инцидент в Музее мадам Тюссо прошел незамеченным для посторонних. Из англичан только Нэд и его коллега из «Пинкертон консалтинг энд инвестигейшн сервис» знали правду. У Варнавы обнаружилась небольшая ссадина на виске и ушиб предплечья. Типичные симптомы асфальтовой болезни… Через несколько минут его уже доставили в отель. Все списали на английскую халяву — дармовую нодку в зале восковых знаменитостей.

Игумнов отошел от окна.

Вика у подъезда внизу так и не появилась. У нее оставалась с собой бутылка «Столичной».

«Должно быть, застряла у кого-то в номере…»

Сам он был явно не в форме.

По телевизору шел фильм о полицейской собаке. Игумнов видел его несколько раз. Преступник вогнал в служебно-розыскную собаку всю обойму. Жизнь животного висела на волоске. Ее проводник-полицейский на руках доставил истекающего кровью друга в клинику.

«Собаку спасли…»

Близких своих он, Игумнов, спасти не смог… Мысль плыла абсолютно непродуктивна.

В коридоре послышались шаги. У номера они внезапно стихли, потом раздались снова. Теперь кто-то уже удалялся в сторону лифта. Под дверь была подсунута салфетка. Игумнов развернул бумагу. Ответ на вопрос, который он задал накануне Варнаве, — имя человека, к которому направлялся в Москву Туманов. Придя в себя, Варнава все-таки решил обезопаситься — начать переговорный процесс. На салфетке печатными буквами стояло корявое: «САВОН».

Игумнов слышал эту кличку от Рэмбо. «Авторитет, дающий крышу бухарской фирме…»

Нисан Арабов преодолевал последний свой земной путь. Сопредседателя Совета директоров фонда «Дромит» мчала по трассе Самарканд — Катты-Курган — Бухара сверкающая черная «Чайка» из президентского гаража в Ташкенте.

Прямой авиарейс на Бухару не прошел. Сели в Самарканде, дальше в Вабкент гнали на машинах. Родственники. Друзья. Бизнесмены, чьи долговременные программы связаны были с Фондом. Воровской авторитет Савон, обеспечивавший Нисану московскую крышу. Сотрудники. Любимые женщины. Кто чувствовал себя обязанным Арабовым за поддержку. Кто рассчитывал своим присутствием обратить на себя внимание нового руководителя «Дромита».

Похоронный кортеж растянулся на километр. С гаишным эскортом. С мотоциклистами по обе стороны. С начальником Самаркандского управления ГАИ во главе. Прежняя, она же нынешняя, номенклатура тоже примкнула.

Нисана знали и уважали. Перед ним заискивали. Он уезжал, но всегда возвращался. Он занимался классической борьбой, был чемпионом республики, призером Союзных Спартакиад. Его Любовь называлась Прикладная Математика. Он закончил среднеазиатский университет. Защитил кандидатскую. Преподавал. В конце застоя ушел в коммерцию. Заработал миллион крепких тогдашних рублей и превратил их в баксы, за что сидел в комитетской тюрьме в Ташкенте по расстрельной статье. Стал по корешам со всеми крупными воровскими авторитетами. Его интересовало все. Не занимаясь металлом, он знал цены на украинский, какачаровский… Крупнейших производителей. Освободившись с перестройкой, открыл производство, продукцию продавал через свои магазины. Через год у него была уже их целая сеть.

Не забывал о добрых делах — лавки для малоимущих, стипендия в университете. Одну из поликлиник — долгострой, завершенную на его средства, так и называли — «арабовской».

В правительственной «Чайке» на последнем этапе его земного пути с ним находился его отец — не старый еще человек. Горе вмиг сломило его: он ничего не спросил о своем брате, взятом в Москве заложником, словно того и не было. Даже в то, как все произошло с Нисаном, не вник до конца. Обстоятельства не имели значения, поскольку его надежда и первенец был мертв. Все были подавлены — братья, родственники, прилетевшие на похороны сотрудники Фонда. Шофер-телохранитель Ниндзя, прошедший Афган, плакал не стесняясь, как ребенок. Беременная невестка Умри с дочкой на коленях непрестанно вытирала мокрое от пота и слез молодое, как у девочки, лицо. Бессвязно вспоминала:

—Кто-то позвонил. Я уже спала. Тот говорил, а Нисан слушал. Потом сказал: «Хорошо!» Положил трубку. Я спросила: «Кто?» — «Спи!..» Пошел курить…